Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 2

— Тогда потому, что я моложе тебя?

— Нет, Джордан. Ты всего на два года моложе. И прекрати эти церемонные разговоры.

— Тогда потому, что…

— Прекрати, я не хочу, чтобы наш разговор превращался в пародию ежедневных опросов в «Новостях».

— Но тогда в чем дело?

— Дело в том, что я фригидна. И разве не все таковы?

— Фригидна! Так бы и сказала! Послушай, Вики, есть чудная техника…

— Нет уж, увольте, у меня достаточно было проблем с курением и алкоголем.

— Вики, я всеми уважаемый брокер! Просто у меня есть замечательное пособие по сексу.

— Джордан, дорогой, прекрати это. Мне сейчас станет нехорошо.

— Ты имеешь в виду, тебе сегодня нездоровится? Нужно было сказать сразу. Я позвоню завтра.

— Не утруждай себя. Только потеряешь зря время.

— Но ведь ты не знаешь…

— Я все знаю, — ответила я, — поверь мне.

— Но…

— Спокойной ночи, Джордан.

Я избавилась от него и захлопнула дверь.

Затем я легла в кровать и стала думать о Скотте.

Прошло много времени с ноября 1963 года, и я уже привыкла к новой жизни, к жизни без него. Но мысль о близости с каким-нибудь другим мужчиной была невыносима.

Я уже три года его не видела. Он приезжал в Нью-Йорк три-четыре раза в год, но я всегда заранее уезжала на время его пребывания в городе и на случай, если вдруг в какой-то момент мне захочется все забыть, броситься в «Карлайл» и припасть к его ногам. Возвратившись из своего вынужденного изгнания, я узнавала, как у него идут дела. Отец всегда отвечал, что у Скотта все хорошо. Я часто пыталась заставить себя думать о нем как об умершем, но каждую весну я чувствовала, что он жив. И каждый раз, когда в Нью-Йорке на деревьях начинали распускаться листья и небо становилось по-весеннему лазурно-голубым, я начинала думать о нем и жить воспоминаниями.

Наступила весна 1967. Эрику исполнилось семнадцать, и дела у него шли хорошо в Чоате. Он стал носить очки, которые сразу превратили его в более серьезное подобие Сэма. Пол отказывался стричь волосы и увлекался музыкой «Роллинг Стоунз», а Саманта интересовалась мальчиками более, чем когда-либо и вытягивала из меня деньги, а над ее кроватью висел плакат, изображающий Мика Джеггера. У Кристины были другие проблемы: она сильно отставала в школе и каждый день плакала при мысли, что нужно идти туда. Бенджамин продолжал оставаться таким же ребенком-монстром; однажды я обнаружила его нюхающим клей в туалете и сильно отшлепала, после чего он дня два был тихим.

Отец посоветовал мне прочесть детям лекцию о вреде наркотиков, но я возразила, что лекции подобного рода портят установившиеся отношения и способы общения в семье. Во время обсуждения молодого поколения Рози заметила, что на Среднем Востоке все по-другому, там никто и не думает сжигать свои призывные повестки и курить марихуану. Лори же сказала, что ее дети, слава богу, никогда не будут этим заниматься, что конечно же нельзя сказать о моих. Алисия просто отметила, что все мы живем в ужасное время, и я знала, что она думает об Эндрю, который, пережив один срок службы во Вьетнаме, вернулся туда на второй срок и теперь снова регулярно писал письма о войне.

Уже заросла травой могила Кеннеди, а кровь все продолжала проливаться в Америке, и все возрастающая ярость продолжала витать в воздухе, которым мы дышали.

— Что нового? — спросила я, садясь за стол одним весенним утром шестьдесят седьмого года.

— Ничего особенного, — ответил Пол, просматривая утреннюю газету. — На следующей неделе будет парад в поддержку войск во Вьетнаме. Представляешь? В Чикаго еще одно массовое убийство в поддержку парня, который убил восемь медсестер в прошлом году… Еще один мятеж и еще один черный призывает к революции. В общем, обычный газетный мусор, ничего важного.

— Боже, — сказала я, — однажды, встав утром, я вдруг подумаю, что все в Америке сошли с ума. Наверное, Себастьян правильно сделал, что уехал в Англию.

— Англия! — вздохнула Саманта, — «Стоунз»! Мик! Оу-у!

— Ну хватит, — произнес Пол, — это ужасно, жить под одной крышей с помешанной на сексе двенадцатилетней девчонкой!

— Ты говоришь так, потому что ты неповоротливый малый, да ни одна девушка не согласится показаться с тобой на людях!

— Пол, Саманта, прошу вас! Я не могу это слушать за завтраком, когда еще не успела выпить и чашку кофе.

Зазвонил телефон.

— Я возьму, — вскочила Саманта, которая недавно получила счет за телефонный разговор с одноклассником, который переехал в Калифорнию, на 300 долларов.

— Если это Билл, — прокричала я ей вдогонку, — непременно выясни, не звонит ли он за счет абонента, — родители Билли быстрее меня узнали об этих междугородних звонках.

Потом наступила пауза, спасительная передышка, пока Пол читал новости спорта, и в тишине я выпила свой кофе. Кристина и Бенджамин были где-то наверху с няней. Слышен был голос Бенджамина, но я не предала этому значения.

— Мама, это тебя, — Саманта выглядела разочарованной.

— Хорошо, — я быстро поднялась. — Знаешь, кто это?

— Это дядя Себастьян. Телефонистка сказала, что звонок из Англии.

— Господи, — я бросилась в спальню к своему телефону, Себастьян звонил только на день рождения Эдварда Джона. Только бы все было в порядке.

— Алло, — прокричала я в трубку, — Себастьян? Какой сюрприз. Все в порядке?

В трубке было молчание, только шорохи на линии.

— Алло, — повторила я. — Вы меня слышите? — Мне внезапно стало страшно. Сердце отчаянно билось.

— Разговаривайте с Лондоном, пожалуйста, — сказала телефонистка.

— Алло, — повторила я. — Алло…

— Здравствуй, Вики, — это был голос Скотта, — не бросай трубку. Я хочу поговорить с тобой.

Я уже почти забыла тембр его голоса, но сразу же, как только он заговорил, я почувствовала, что помню этот голос, как будто мы только вчера в последний раз разговаривали друг с другом. Его акцент жителя восточного побережья был едва заметен, но уверенная манера говорить придавала ему властность, заставляла поверить в твердость его характера.

— Вики? — Его голос звучал уверенно и холодно.

— Да, я слушаю. — Я почувствовала, как все внутри меня накаляется. Я закрыла глаза, а когда их открыла, то с изумлением обнаружила, что комната уже не была такой мрачной, напротив, она казалась мне яркой, полной радужных красок и мягких теней, переходящих в ослепительный блеск.

— Послушай, я хочу поговорить о твоей матери.

Я старалась сконцентрировать свое внимание на том, что он говорил, но мне это не удавалось, так как я не любила думать о матери. Моей матери было 74 года, жила она в Лондоне. Я никогда ей не писала, но каждое Рождество исправно посылала ей фотографии детей. Мать писала мне о том, как ей приятно каждый раз пополнять свой альбом новыми фотографиями.

— Вики? Какая ужасная связь! Ты слышала, что я только что сказал?

— О моей матери, да. Что случилось? Она умерла?

— С ней произошел несчастный случай, она лежит в больнице с переломом бедра.

— Ох. — Мысленно я была в постели вместе с ним. В этот момент я чувствовала напряжение мускулов его груди и слышала его возбужденное дыхание. Я старалась сконцентрировать свое внимание на том, что он говорил, но мне это не удавалось, так как мне было неприятно вспоминать о своей матери. Все мои мысли были о нем. Я чувствовала, как прежнее чувство, волна за волной, вспыхивало между нами. У меня началось сильное головокружение.

— Я перевез твою мать из ужасной Национальной больницы в Лондонскую клинику. Власти нашли в ее кошельке номер телефона и адрес Лондонского филиала нашего банка. Кажется, у нее нет здесь ни друзей, ни родственников и, видимо, не особенно много денег. Очевидно, высокие цены и многочисленные пошлины отразились на ее доходах, и последнее время она жила в ужасных условиях в южной части города. Я с трудом дышала.

— Извини, не смог бы ты повторить последнее предложение.

Он повторил сказанное и добавил: — Подожди, я свяжусь с телефонисткой. Это ужасная линия. Разговаривать просто невозможно.

— Нет, нет, я хорошо слышу тебя. Но я не понимаю, почему она не попросила денег у меня?