— Она сказала, что больше не хочет быть тебе обузой.
— О, но это мой моральный долг.
— Да, она сказала, что знает все, что ты думаешь по этому поводу. Но я думаю, тебе лучше приехать и решить этот вопрос. Как скоро ты сможешь это сделать?
— О да, но… Я не думаю, что могла бы… Я конечно пришлю деньги, но…
— Вики, нравится это тебе или нет, но она — твоя мать. Она воспитывала тебя первые десять лет твоей жизни, так что можно предположить, что ты ей кое-чем обязана, хотя нет сомнения в том, что позже она допустила ужасную ошибку. И уверена ли ты в том, что эта ошибка на самом деле непростительна? Мне кажется, ты становишься похожей на свою мать и повторяешь ее ошибки.
Я не могла говорить, но внутренний голос кричал: «Неужели это правда? Нет, этого не может быть, этого не было, он не делал, он не мог…» Я чувствовала себя очень скверно, вновь и вновь я пыталась говорить, но не произнесла ни звука.
— Сообщи мне время твоего прибытия, — сказал Скотт, — я пошлю за тобой машину в Хитроу и забронирую тебе номер. Нет необходимости встречать тебя, если тебе это неприятно.
— Неприятно?
Наступила продолжительная пауза. Скотт продолжал:
— Я не знаю, что происходит в Нью-Йорке, но могу сказать, что от многих слышал, что у тебя появилось новое увлечение в жизни. Поэтому я полностью понимаю твое нежелание вспоминать о прошлом.
— Ты имеешь в виду Джордана Саломона? Но…
— Это не важно. Сейчас важно только одно — ты должна сообщить мне, когда ты приезжаешь, чтобы я мог подготовиться к твоему приезду. Надеюсь, что вскоре тебя услышу. Пока.
— Скотт, — я задыхалась, но он уже повесил трубку. Я сидела на кровати, дрожа с головы до ног, продолжая шептать: «Скотт, Скотт…» — до тех пор, пока телефонистка не сказала мне, что разговор окончен.
Я повесила трубку, оставаясь на прежнем месте. Я решила не думать о своей матери. Во всем этом была доля правды, но я решила больше не думать о прошлом, так как давно уже научилась отгонять от себя эти мысли. Устранив ее без особых усилий из своих мыслей, я почувствовала, что могу целиком предаться размышлениям о Скотте.
Неожиданно я заметила, как свет ворвался в мою комнату, я подошла к окну и почувствовала некоторое волнение. Мне казалось, будто весь мир наслаждается солнечным светом. Я больше не чувствовала себя пожилой, отчаяние исчезло, а вместе с ним и чувство бесполезности и опустошения. Мне ведь было 36 лет, я была в самом расцвете сил, и единственный мужчина, которого я любила, по-видимому, принял решение о том, что мы снова должны встретиться.
Я решила ничего не рассказывать своему отцу, который думал, что я давно уже оправилась после любовной связи со Скоттом, я не имела намерения его разочаровать и, хотя он настаивал, чтобы я продолжала свой роман в 1963 году, когда он казался ему всего лишь временным наваждением с моей стороны, но я подозреваю, он совсем иначе посмотрит на ситуацию теперь, в 1967, если эта любовная связь восстанет из пепла через много лет после того, как она канула в вечность.
Оставалось несколько месяцев до возвращения Скотта в Нью-Йорк. Я хорошо могла представить, как отец начнет нервничать, завязываться в узел, устраивая свои хитроумные игры и приписывая всевозможные мрачные побуждения Скотту, если наш роман возобновится. Но теперь я ясно видела, что в том, что касалось их банка, ни от того, ни от другого нельзя было ожидать разумного поведения. Очевидно, мне придется взять на себя роль посредника. Они никогда не смогут доверять друг другу настолько, чтобы достичь примирения, пока я не предложу решения, которое раз и навсегда прекратит их нелепые игры с властью. Казалось невероятным, что они не понимали бессмысленности агрессии. Если бы не женщины, мужчины давно бы уже вымерли, истребленные собственной глупостью, но, конечно, женщины тоже глупы, потому что терпят их нигилистическое поведение, считая все эти грубости неизбежными.
Но я-то не намерена была считать этот грубый конфликт неизбежным. Все эти годы я старалась не думать о будущем Скотта, но недавно я узнала, что в Лондоне он работал, как всегда, безупречно. Я подумала, что, вероятно, они достигли с отцом какого-то понимания, и это дает им возможность наладить тесные деловые контакты, даже если личных отношений по-прежнему не существует. Я не могла поверить, что мой отец, который так любил Скотта, мог сделать какой-нибудь грубый враждебный шаг против него, и я также не могла поверить, что Скотт может представлять угрозу моему отцу, пока тот с ним обходится честно. Если бы я как-нибудь могла положить конец их взаимному отчуждению, я была уверена, что их деловые отношения, более не отравляемые горечью или подозрительностью, возможно, могли сами собой наладиться. Все, что им надо — это возможность вернуться к разумному сосуществованию, не думать, что другой пытается его обмануть, и я хотела организовать эту возможность. Этих людей надо примирить. Именно примирения я хотела и собиралась добиться успеха, потому что впервые в жизни наступила ситуация, когда я управляла всем.
Силы вскипали во мне, подобно возбуждающему средству, я почувствовала, что теперь способна завоевать мир, и я улыбнулась при воспоминании о рассказе Себастьяна об изнеженном Юлии Цезаре, ставшем самым сильным и могущественным.
Я позвонила в «Пан Америкен» и заказала себе билет до Лондона.
Своей семье я сообщила, что старая подруга пригласила меня провести несколько дней в Вирджинии. Единственный человек, которому я сказала правду, была моя няня. Ей я оставила свои координаты на случай крайней необходимости. Затем я быстро собралась, учитывая, что весна в Англии может быть холодной. Я взяла с собой пару теплых вещей, помня, что Скотту нравятся скромно одетые женщины. И лишь в дополнение к рубашкам и свитерам я взяла одно выходное платье с глубоким вырезом. Завершив необходимые приготовления, я забежала в аптеку за упаковкой таблеток. Я перестала их принимать, когда рассталась со Скоттом, но снова начала их пить, когда познакомилась с Джорданом.
Вскоре я была в аэропорту. Меня ждало длительное путешествие в другой, неведомый мне мир. Мы бесконечно летели над морем, над скалами, и вот самолет стал снижаться, и моему взору предстал сверкающий Лондон.
Я знала, что он где-то здесь, совсем близко, как только вошла в таможенный зал. Я пыталась высмотреть его лицо в огромной толпе, но тщетно.
Вдруг он показался в дверях. Он находился на расстоянии 30 ярдов от меня, приветливо улыбаясь, и махал рукой. Я попыталась пойти ему навстречу, но не смогла. Так и осталась стоять на своем месте с чемоданом в руках. В этот момент я перестала думать о будущем, о прошлом, существовало только настоящее. Все мои мысли сконцентрировались на его появлении, я пыталась разглядеть мельчайшие подробности его внешнего вида. Его волосы поседели на висках и стали значительно длиннее. Сначала мне показалось, что он тщательно выбрит, но позднее я увидела щетину на его лице. Он поправился, но это ему шло. Особенно выделялись на его лице темно-карие глаза, глубокие и выразительные. Походка была быстрой, но мягкой. Он был в безупречно сшитом темном костюме с синими полосами и в белой рубашке. Шелковый галстук был нежно-синего цвета. Его туфли были начищены до блеска. На рукавах рубашки виднелись серебряные запонки. В этот момент я хотела его, как никогда.
— Привет. Как дела? Как долетела? Надеюсь, все было в порядке. — И не дожидаясь ответа, он взял мой чемодан и направился к выходу. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Я неровно дышала, мне было невыносимо жарко. Никаких связных мыслей не было.
У входа стоял «роллс-ройс» молочно-белого цвета. Скотт направился к нему. Водитель «роллс-ройса» о чем-то разговаривал с полицейским, но как только мы вышли из здания аэропорта, полицейский повернулся в нашу сторону и отдал честь, а водитель ловко выскользнул из машины, чтобы открыть дверь. Скотт поставил чемодан рядом с машиной.
— Извините, офицер, но мы должны ехать.
— Конечно, сэр, но в следующий раз попросите вашего шофера ставить машину на стоянку.
Это была страна, где царила атмосфера вежливости и спокойствия, здесь я чувствовала себя иностранкой. Когда я очнулась, то увидела нелепые маленькие автомобили с непривычным рулевым колесом справа, людей в поношенных дождевиках, изморось, тихо падающую с чужого освещенного неоновым светом неба.