— Мам, значит ты одобряешь секс до брака?
— Любой секс, после замужества или до него, требует любви, уважения к себе, бережного и заботливого отношения. Это не какое-то дешевое удовольствие вроде мороженого. Теперь…
— Но, мам…
— ХВАТИТ! Хватит вам всем на меня набрасываться! Теперь послушайте меня! Итак, я собиралась сказать вам, что…
— А что такое секс до брака? — спросил маленький Бенджамин.
— Мамочка, я не понимаю, почему ты должна ехать в Лондон, — сказала Кристина, начиная плакать.
— О, МАМ! — заорал Бенджамин, стараясь, как обычно, рыдать громче Кристины.
— Кристина, дорогая, именно это я и пыталась все время объяснить вам, но вы же не даете мне слова сказать. — Успокойся, Бенджамин! Так-то лучше. Так вот. Мы со Скоттом до свадьбы должны обсудить множество дел. Кроме того, мы должны побыть вместе, чтобы привыкнуть друг к другу, это не так просто, как вы думаете…
— Так ты собираешься с ним жить! — сказала Саманта с интересом. — Это смело с твоей стороны, мама. Представляю, как мечтает об этом Скотт!
— Ты спятила! — сказал ей Пол с отвращением. — Ты сексуальная маньячка. Это неприлично!
— Ты так бесишься, потому что завидуешь высокому, темноволосому, солидному мужчине, до которого тебе далеко.
— Ничего подобного! — возмутился Пол. — Скотт — просто безнадежный старик. Держу пари, он никогда и не слыхивал о «Роллинг-Стоунз».
— Счастливчик Скотт, — произнес Эрик, вставая на ноги, чтобы убежать.
— Мамочка, мамочка, ну как же мы будем жить без тебя все лето? А вдруг мы умрем? — сказал Бенджамин и, ухватившись за эту мысль, добавил. — Вот тогда ты пожалеешь!
— Не обращай внимания, мама, — сказал Эрик. — Маленький негодник тотчас же забудет о тебе, как только окажется в Бар-Харборе. Дед его так балует, что ему некогда даже будет вспомнить, как тебя зовут.
— Ты большой дурак, — заявил Бенджамин.
— Мам, а как ты собираешься предохраняться?
— Саманта, это не твое дело, но все-таки я скажу тебе: мне скоро тридцать семь лет, и я стараюсь жить по определенным правилам, которые считаю важными и необходимыми для уважающей себя женщины. Мне не всегда это удается, я не святая, но я стараюсь. Ни ты, ни кто другой не имеют права устраивать мне перекрестный допрос по поводу моей личной жизни. И если я живу со Скоттом и предохраняюсь при этом, то делаю это не ради дешевых удовольствий, а для того, чтобы распорядиться жизнью разумно и быть счастливой в замужестве или нет. Ну что, еще будут вопросы, или я уже могу позвонить Скотту и сказать, когда ему прийти к нам сегодня вечером обедать? Я хочу, чтобы он повидал всех вас, так как завтра он уезжает в Лондон.
— Мам, еще только один вопрос о сексе до брака…
— О, Господи, — сказал Эрик. — Впервые в жизни я согласен с Полом. Ну, есть ли что-нибудь на свете более занудливое, чем двенадцатилетняя девчонка в полном расцвете половой зрелости?
— Ну конечно! — ответила Саманта. — Чего можно ожидать от семнадцатилетнего парня, у которого никогда не было девушки, да он и не хочет, чтоб она была, а все свободное время тратит на беседы с пучком травы! Ты к какому типу уродов принадлежишь, а?
— А что такое половая зрелость? — спросил Бенджамин.
— Мамочка, — сказала Кристина, — а сколько раз в день ты будешь нам звонить из Англии?
— Ну, дорогая, разумеется, я буду звонить как можно чаще.
— Я собираюсь полить мои растения.
— По-моему, он занимается с хризантемами любовью, — сказала Саманта Полу. — Понятно? По Фрейду. «Ма» — окончание слова «хризантема» и «ма» по-английски то же, что «мам»…
— У тебя что, крыша поехала? С чего бы это Эрику хотеть заниматься любовью с матерью?
— Мамочка, ты обещаешь звонить нам каждый-каждый день?
— Мам, что такое половая зрелость?
— Ну как, поладил Скотт с детьми? — спросил меня отец после того, как Скотт улетел обратно в Лондон.
— Мне кажется, все было хорошо, особенно с Самантой и Кристиной. Возможно, сыграл свою роль его опыт общения с Рози и Лори, когда они были маленькими. Он очень старался понравиться и мальчикам, но Эрик до сих пор так застенчив, а Пол и слова не вымолвит кому-нибудь, кто старше двадцати пяти. Бенджамин был, как обычно, несносен. Он ревновал Скотта к девочкам, с которыми тот был особенно внимателен.
— С Бенджамином всегда мог справляться только Себастьян.
Я промолчала.
— Ты повидаешь Себастьяна в Англии?
— Возможно.
Снова пауза.
— Забавные вещи все-таки случаются, — прервал молчание отец, — никогда не думал, что наступит время, когда я буду задавать тебе подобные вопросы и почти скучать по Себастьяну.
Я снова не ответила. Я была слишком поглощена подсчетом дней, оставшихся до моего отлета из Нью-Йорка, и предвкушением встречи со Скоттом в Лондоне.
Скотт жил в доме на границе между Найтсбриджем и Белгрейвией. Дом был белый, трехэтажный, с цокольным этажом, где размещались шофер и охрана. Столовая и библиотека располагались на первом этаже сбоку от холла, а на втором была прекрасная жилая комната. В ней Скотт устраивал приемы, вечеринки, что при его положении старшего партнера в Лондоне было совершенно необходимо. В Нью-Йорке он жил затворником, с клиентами встречался только в ресторанах, но в Нью-Йорке он был в положении подчиненного моего отца, который, естественно, считал своей обязанностью принимать клиентов дома.
Я спрашивала себя, насколько Скотту удалось приспособиться к своему новому положению, столь, казалось бы, неподходящему для него. Я знала, что он нуждается в уединении для поддержания душевного равновесия, так часто подрываемого его новым положением, но теперь возможности уединения были сильно сужены, и мне оставалось только гадать, не слишком ли много он пьет, стараясь преодолеть скуку и отвращение. Хотя я и старалась не думать о худшем, но все-таки была встревожена, когда он заказал двойную порцию водки в башне Бикмана.
Скотта нисколько не интересовало благоустройство его жилья, он был совершенно безразличен к картинам и антиквариату. Дом был для него не более чем крыша над головой. Он был самым неприхотливым человеком из всех, кого я встречала в своей жизни, и его дом, обставленный дизайнером и пугающе безличный, отражал его равнодушие к окружающей обстановке. В отличие от Сэма с его болезненной чувствительностью по отношению к своей национальности, в отличие от моего отца, которым овладевала жуткая ксенофобия за пределами Соединенных Штатов, Скотт просто принимал окружающую среду, приспосабливался к ней и стойко переносил превратности судьбы. Несомненно, ведя себя так, он менее, чем большинство людей, зависел от общества, в котором жил, но эта странная способность легко приноравливаться к новой обстановке без сколько-нибудь глубокой связи с ней не только озадачивала меня, но и казалась неестественной.
Для меня очень важно понятие дома и всего, что с ним связано. «Я житель Нью-Йорка», — говорю я, имея при этом в виду: Нью-Йорк — мой дом, место, где я могу расслабиться и испытать тайное наслаждение от принадлежности к определенной культуре, определенному обществу, определенному образу жизни. Я могу приспосабливаться к жизни в других странах на какое-то время и даже наслаждаться этой жизнью, но, как бы долго я ни находилась вдали от Нью-Йорка, он остается моим домом. А для бродяги Скотта дом находится внутри него, дом — это его душевное состояние. Он без колебаний скажет: «Я — житель Нью-Йорка» — но у него нет и малейшей доли тех чувств, которые настоящий житель Нью-Йорка испытывает к своему городу. Нью-Йорк для Скотта — лишь фон его жизни, место, где он должен жить и работать, и теперь, когда он в Лондоне, для него ничего не изменилось, кроме декораций. Картины, возникающие в его воображении, реальней для него, чем место, город, в котором он живет.
Я потратила много времени, пытаясь найти правильную линию поведения с человеком, который не только был одинок, но видел мир в чужом мне свете. На следующее утро после моего прибытия в Лондон, когда мы пили кофе в саду, я осторожно сказала:
— Скотт, не чувствуй себя так, будто ты должен все время быть со мной и развлекать меня. Я знаю, ты много работаешь, тебе нужно какое-то время для самого себя, и я не хочу, чтобы ты менял свои привычки. Я же со своей стороны стараюсь убедить себя, что моя жизнь не должна сводиться к ожиданию телефонного звонка, когда ты задерживаешься на работе. Поэтому я решила построить, пусть маленькую, но собственную жизнь и собираюсь записаться на курсы.