Около девяти тридцати мы обедали вместе. Скотт едой интересовался мало и, казалось, никогда не испытывал голода. Я же с раннего вечера буквально умирала с голоду и поэтому договорилась с экономкой, что около семи часов буду заходить на кухню перекусить. После обеда, во время которого Скотт никогда не пил, а я частенько тосковала по вину, не признаваясь в этом, мы либо читали, либо слушали пластинки, но никогда не смотрели телевизор, так как у Скотта его не было. Он, правда, предложил взять для меня телевизор напрокат, но я решила, что мне не вредно пожить два месяца без телевизора.

В полночь мы ложились спать, причем очень часто это было все, что мы делали: раздевались, ложились в кровать и засыпали. Прозаическое окончание дня поначалу беспокоило меня, но по выходным Скотт не хотел заниматься почти ничем, кроме любви, и я вскоре перестала сожалеть о тихих вечерах по будням. Теперь, к моему удивлению, мне даже стала нравиться такая модель нашей интимной жизни с ее отливами и приливами. Отсутствие любви в течение недели приводило к тому, что к концу недели электрическое напряжение между нами становилось почти невыносимым.

— Может быть, викторианцы не были совсем уж тупицами по части секса, как мы привыкли считать, — сказала я однажды Скотту. — Подумать только, каким возбуждающим будет секс, если его бесконечно откладывать, пока не сойдешь с ума!

— Откладывался брак, но не секс, — сказал Скотт. — Это миф, что викторианцы были пуританами в сексе. Реальностью же были проституция и порнография с безумным страхом перед венерическими болезнями.

— Да, но… — Я вздохнула. Со Скоттом я часто чувствовала себя безнадежно невежественной. Он не унижал меня, специально демонстрируя превосходство своего образования; у него это получалось само собой, но все равно подавляло меня. Однажды я попыталась рассказать о курсе по экзистенциализму в современной литературе, который я выбрала в Лондонском университете. Однако эрудиция Скотта в литературе и философии быстро заставила меня осознать, как необъятны эти два предмета и как мало я о них знаю. Однако я не давала разыграться своему комплексу неполноценности, имея все основания считать себя счастливой. Я хорошо помнила, как скучно было жить с таким мужчиной, как Сэм, любимым занятием которого было ковыряться в телевизорах, и думала, как счастлива теперь, живя со Скоттом, ежедневное общение с которым так обогащает и развивает мой ум.

— Не понимаю, как ты можешь читать такую макулатуру, Вики, — сказал Скотт, увидев, как за завтраком я уткнула нос в «Дейли экспресс».

— Мне нравится колонка Уильяма Хикки. И, кроме того, дорогой, мне необходимо слегка расслабляться, в особенности за завтраком! Не могу же я двадцать четыре часа в сутки вести интеллектуальную жизнь!

— Разумеется, нет, — сказал Скотт, раскрывая «Таймс».

— Вот портрет Элвиса. Может быть, он сделал еще один из своих безобразных фильмов.

— Кто?

— Элвис Пресли.

— А.

Я виновато подумала: надо позвонить Себастьяну, как глупо, что я не сделала этого раньше. Потом взглянула на Скотта и решила: позже.

Мы все еще не съездили в Мэллингхэм. Элфрида, занятая окончанием летнего школьного семестра, предложила нам приехать попозже. Несмотря на отсрочку поездки в Норфолк, наши уик-энды были весьма насыщенными: морская прогулка в Суссекс, гулянье в Суррее, экскурсия в город Шекспира — Стратфорд-он-Эйвон. Вскоре и мои будни заполнились всякими делами. Я вдруг обнаружила, что мне нравятся вечеринки, которые были так противны Скотту, я завела себе новых друзей и почувствовала себя почти как дома в этом неуютном городе, где я была так несчастлива в прошлом. Расслабившись, наконец, я стала украдкой, за закрытой дверью спальни, примерять мини-юбки, экспериментировать с макияжем глаз, отпустила подлиннее волосы. Меня вполне устраивало, что Скотт хотел видеть меня одетой скромно и консервативно, однако это не мешало мне потихоньку следить за современной британской модой и получать от этого огромное удовольствие.

Однажды в августе я вдруг остро почувствовала, что телефонный звонок Себастьяну нельзя откладывать ни на секунду. Я должна ему позвонить, непременно сказав об этом Скотту.

— Что-нибудь случилось? — спросил Скотт, когда мы закончили заниматься любовью после завтрака и собрались вставать. Было воскресное утро.

— Нет. Я подумала… Не будешь ли ты возражать, если на следующей неделе я съезжу на денек в Кембридж? Себастьян написал мне и пригласил на ленч. В конце концов, за целое лето в Англии я могу выкроить денек и навестить его.

Молчание. Затем, не говоря ни слова, Скотт встал с постели и надел халат.

— Скотт, я могла бы ничего не говорить тебе, но это ни к чему, так как тебе совершенно не о чем беспокоиться. Себастьян и я просто хорошие друзья. Я знаю, это звучит несколько бестактно…

— Не бестактно, — сказал Скотт, — непостижимо.

— Но, Скотт…

— Вики, ну с кем, черт побери, ты играешь в прятки? Ты жила с этим человеком, у вас был общий ребенок, ты его любила, и, возможно, любишь до сих пор. Поверь мне: вы с Себастьяном никогда не сможете быть «просто хорошими друзьями»! Вы слишком крепко связаны.

— Ты не понимаешь…

— Я понимаю, черт возьми, слишком хорошо! Держись от него подальше!

— Но неужели ты не понимаешь, что он исчезнет из моей жизни, как только узнает, что я выхожу за тебя замуж!

— Не важно, как он будет вести себя, как подонок или как рыцарь в сверкающих доспехах. Дело в том, что встреча с ним оживит в тебе прошлое, которое лучше всего забыть.

— Это тебе-то читать мне нотации о забвении прошлого?!

Скотт окаменел. На долю секунды на его бледном, худом с резкими чертами лице появилось выражение гнева и исчезло.

— Ладно, — сказал он, — давай поставим все точки над i. — Он говорил, не повышая голоса. Наоборот, его голос приобрел какой-то необычный безжизненный оттенок, он был совершенно лишен эмоций и, вместе с тем, полон невыразимого гнева. — Ты собираешься выйти за меня замуж. Сейчас мы живем «треугольником», и как один из двух «углов» я требую, чтобы ты держалась подальше от человека, единственная цель которого затащить тебя снова в постель.

— А как же я? По-твоему, я безмозглая кукла? Неужели для тебя не имеет ни малейшего значения, что я хочу делать? Я не хочу в постель с Себастьяном! Все, что я хочу…

— Все, что ты хочешь, — это сделать из себя полную дуру!

— Послушай, Скотт, если бы ты хоть раз был женат, то знал бы, что брак — это нечто большее, чем издание приказов и болтовня о правах, когда с тобой не согласны. Бывают случаи, когда необходимо доверять партнеру, когда необходимо давать и брать…

— Да, но это не тот случай.

Дверь ванной захлопнулась. Поостыв немного, я пошла в другую ванную, чтобы полежать в горячей воде и окончательно успокоиться. Когда я вышла, Скотта не было. Быстро одевшись, я пошла вниз, в библиотеку, постучала в дверь, но никто не отозвался. Я решила, что библиотека пуста, и хотела было уйти, но что-то остановило меня. Я постучала снова и приоткрыла дверь. Скотт стоял у окна со стаканом в руке. На столе была бутылка водки, на три четверти пустая.

— О! — это все, что я могла сказать. Я была потрясена и продолжала стоять в дверях, оцепенев.

Он взглянул на меня.

— Я хочу побыть один. Если ты не можешь оставить меня одного, я уйду.

— Конечно. Ладно. Извини, — сказала я, попятившись и как можно тише закрывая дверь. Наверху, в комнате, я посмотрела на телефон, но звонить Себастьяну не стала, а просто села и стала ждать, сама не зная чего.

Через десять минут Скотт ушел. Услышав, что хлопнула парадная дверь, я побежала к окошку и увидела его, быстро идущего под дождем. В библиотеке я нашла бутылку водки. Она была пуста.

Часы на камине показывали одиннадцать утра.

Я ждала весь день его возвращения. Раз или два я начинала плакать, но заставляла себя остановиться и успокоиться. Я не могла ни есть, ни пить, просто ждала и ждала, страстно желая сказать ему, что не буду встречаться с Себастьяном, если ему это неприятно, потому что для меня нет ничего важнее его веры в мою любовь и в то, что никто не разлучит нас.

Он возвратился после одиннадцати вечера. Я сидела наверху в спальне, расчесывая волосы, но, как только услышала звук закрывающейся парадной двери, вскочила и помчалась к лестнице.