Джулиана Грей - Грехи

Эрика с волнением приняла подарок:

– Ты не должен был этого делать.

– Ага, ты еще и скромная.

Она засмеялась и шлепнула его по колену:

– Нет, я не шучу. Ты не должен был этого делать, но я рада, что ты это сделал.

– Как так? Ты же еще не открыла ее.

– Я не хочу открывать ее сейчас.

– Почему? – он вдруг заговорил обиженным тоном маленького мальчика.

– Она моя, а я люблю наслаждаться подарками, растягивать удовольствие. Так делает мой отец, у нас в семье только мама нетерпеливая. «Не заставляйте меня ждать», – говорит она.

– Ладно, поверю этому. Ну, расскажи мне еще что-нибудь о себе. Например, как твое полное имя?

– Только не смейся.

– Почему я должен смеяться?

– Потому, что мое второе имя Блю [1].

Он свернул на боковую дорогу, ведущую к вершине одной из гор Озарка, поднялся до середины, склона, остановил машину и повернулся к девушке.

– В этом нет ничего смешного, – сказал он тихо. – В жизни не видел таких голубых глаз. Знаешь, пожалуй я не буду звать тебя Рикки, я буду звать тебя Блю.

Эрика улыбнулась и опустила глаза на сверточек у себя на коленях – она смущалась, когда он так смотрел на нее. Его черные глаза с длинными ресницами медленно блуждали по ее лицу, однако это ей тоже нравилось:

– А твое имя? – спросила она, играя ремнем с погнутой дужкой, которым он, очевидно, пристегивался. – Почему твои родители назвали тебя Кином?

Она вопросительно взглянула на него и удивилась неожиданному румянцу, покрывшему его лицо. Он был таким красивым, таким уверенным в себе, таким таким, великолепным. Неужели такие, как он, тоже смущаются?

– Не отвечай мне, если не хочешь.

Он пожал плечами, и улыбка, которая так шла ему заняла свое обычное место.

– Ну, в этом нет большого секрета. Черт, ты же знаешь моего старика – практичный, шумный, грубо обточенный.

– Мне нравится твой отец, – вступилась она. Хмурое выражение, появившееся было на его лице, сразу пропало как будто его и не было. Эрика даже засомневалась, не померещилось ли ей это.

– Мне тоже… Он богат – до безобразия богат, – именно это приходит в голову, когда слушаешь, как он сам рассказывает об этом. Но он не был рожден для богатства, как родители Пирсона, Робертс или Мэттерз, и не зарабатывал его – просто получил буквально одним махом. Главное в том, что богатство не изменило его.

– Да, правильно. Но вернемся к тому, как ты получил свое имя.

– Вернемся. Мой отец считал, что было бы великолепно иметь сына, и сказал об этом маме. Вот кто-то из них и решил дать мне имя Кин*.

– Так почему ты всем представляешься как Боу?

– Ты шутишь? Каждому, с кем я знакомлюсь, я должен буду объяснять, откуда у меня такое необычное имя?

Эрика усмехнулась:

– Понимаю тебя. Мое второе имя, во всяком случае, не требует постоянных объяснений.

Боу ничего не сказал и протянул свой мизинец к ее лицу.

– Знаешь, в твоей ямочке на щеке уместится весь кончик моего пальца.

– Перестань. – Она оттолкнула его руку – Ты смущаешь меня.

– Ни за что не поверю. Я знаю, парни говорят тебе это с тех пор, как ты улыбнулась в первый раз.

Она отрицательно качнула головой:

– Ах, прекрати, зачем ты так шутишь? Наверное ты сам говоришь это всем.

– Нет, я мало встречался с девушками.

– Почему?

– Ты забыла, какой маленький город Сент-Джоун. А я, по-моему, довольно заметный, поэтому нужно вести себя осмотрительно.

– Хорошо, но после этого лета, когда ты вернешься на восток, в Гарвард, твой мир расширится. – Она кивнула, как бы подтверждая свои слова. – Забавно, как меняются наши мечты. На Рождество я думала, что не переживу отъезда, а сейчас мне хочется иметь возможность куда-нибудь поехать.

– Куда, например?

– Например, в Нортвестерн, – ответила она после небольшого колебания.

Его лицо озарилось улыбкой, и темные глаза откровенно засветились от удовольствия.

– Так почему бы тебе не сделать этого?

– Не могу. Гарвард – это альма матер моих родителей…

– И они будут сердиться, если ты не поступишь туда, – закончил он за нее.

– О, они наверняка скажут, что я должна делать то что мне хочется, но я знаю, что это их огорчит.

– А Эрика Блю Кэссиди никогда не огорчает своих родителей.

– Нет, если этого молено избежать.

Он нагнулся над приборным щитком, взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы.

– Господи, Блю, какая ты сладкая, – сказал он, отпуская ее через долгое-долгое мгновение. – Когда я увидел тебя в первый раз, тебе было лет восемь-девять не больше.

– Десять, – поправила она, выдавая свой секрет что следила за ним все эти восемь лет. Но сейчас это ее совершенно не заботило.

При этих словах одна его темная бровь приподнялась, но он не стал ни о чем расспрашивать.

– Пусть десять. Я думал: «Это самая красивая девочка на свете». – Он засмеялся и откинулся на сиденье так, чтобы смотреть в ясное летнее небо. – Понимаешь, несмотря на то, что мне было почти четырнадцать, я был ростом чуть больше пяти футов, а ты уже была почти с меня ростом, и я сказал себе, лучше подождать и посмотреть, не превратится ли она в гиганта.

– Ой, перестань, – смеясь, перебила она, – я вовсе не была такой высокой.

– Хм, это еще не самое худшее. Когда я увидел тебя на следующее лето, ты была уже на целых два дюйма выше меня. И я тотчас же поклялся отбросить все мечты о тебе. Моя мужская гордость не могла позволить мне влюбиться в девушку, которая будет возвышаться надо мной, как башня.

– Но сейчас ты на добрых шесть-семь дюймов выше меня.

– Конечно, но это сейчас, а не тогда. Я начал быстро расти только когда мне было около шестнадцати. Все это время я избегал тебя, боясь, что ты растешь быстрее, чем я. Не думаю, что видел тебя хоть раз за три-четыре года, пока тебе не исполнилось шестнадцать.

– Я с родителями ездила сперва в Европу, потом в Азию, в Австралию, каждое лета в новое место. Они обсуждали, не поехать ли на сей раз в Африку или в Южную Америку. Но этой весной у отца был сердечный приступ.

– Да, помню, мама говорила об этом. Ему нужно пройти обследование, но сегодня вечером он выглядел превосходно. Я уверен, все будет хорошо.

– С ним все в порядке, но мама постоянно шумит на него, хочет, чтобы он бросил курить и пить.

– И не выходит, да?

Эрика, смеясь, покачала головой:

– Нет. Курение, говорит он, может вызвать рак, выпивка – свести с ума, а влечение к матери вполне может привести к сердечному приступу. С другой стороны, курение смягчает его, выпивка прочищает мозги, а моя мать наполняет его. Он сказал, что не знает лучшей смерти чем умереть добрым, с ясной головой и удовлетворенным.

– Большего и желать нельзя. Твой отец умный человек.

– Умнейший.

– Согласен!

– Присутствующие исключаются, – засмеялась она.

– Хочешь выйти и посмотреть на озеро с высоты нескольких сотен футов?

– Конечно, но сперва я хочу открыть подарок. – Она аккуратно развязала ленту, развернула бумагу, отдала ему снятую обертку и открыла крышку. У нее перехватило дыхание, когда она заглянула в коробочку. – О Боу…

– Мой студенческий значок, – пояснил он, хотя в этом не было необходимости. – Я не мог решить, что подойдет тебе. Потом подумал, что осенью ты уедешь в Гарвард, и вспомнил об одном подарке, который будет отгонять хищников и напоминать обо мне. Ты будешь носить его, Блю? Будешь постоянно со мной? Я знаю, что прошу слишком многого, потому что у нас не было возможности часто встречаться, но я беспокоюсь о тебе… очень.

Она внимательно рассматривала его лицо, а в горле у нее стоял комок. Боу так красив, еще красивее, чем два года назад, когда она вновь увидела его после возвращения в Сент-Джоун. Он был самым красивым из всех, кого она когда-либо видела. Она использовала любую возможность, чтобы посмотреть на него, и часто подкрадывалась к богатому отелю с тайной надеждой мельком увидеть его на теннисном корте или в тот момент, когда он выполнял поручения отца. Теперь он стал взрослым, его стройное тело возмужало, мускулы вздулись там, где их раньше не было; лицо, прежде более мягкое и округлое, вытянулось, скулы заострились, линия рта стала более твердой и резко очерченной, орлиный нос, который раньше казался слишком длинным для его лица, теперь удивительно гармонировал с полными губами. Только его черные как смоль волосы и глубоко посаженные глаза с длинными ресницами были не подвластны зрелости и времени. И он просил быть с ним, просил обещать не смотреть ни на кого другого и носить его значок. Она едва сдерживалась, чтобы не вскочить на ноги и не завизжать от восторга. Все эти годы она хранила свою сокровенную тайну, ничего не рассказывая даже родителями и Кэрри. Сейчас ей хотелось выскочить из автомобиля и закричать об этом так, чтобы было слышно на все озеро.