Стеклянная дверь гостиницы была широко распахнута; в замусоренном вестибюле стояло несколько легких пластмассовых стульев и низких столиков с раскоряченными ножками; лежал ковер с когда-то ярко-оранжевым и бежевым рисунком, за долгие годы хождений по нему протершийся до самой основы; подделанные под старину картины в золоченых рамах — написанные маслом пейзажи наиболее красивых мест Британских островов — не рассеивали, а, казалось, еще более сгущали царившую в вестибюле мрачную атмосферу. В помещении было холодно, а от обогревателя предусмотрительно поставленного кем-то в самом центре вестибюля, было не больше пользы, чем если бы он работал прямо на улице. Возле обогревателя в окружении двух высоких девиц стоял темноволосый, приземистый и полный человек с блестящими, как черная смородина, глазами. Он повернулся к Энджи и пристально и сердито посмотрел на нее.
— Гостиница закрыта.
— Да, я знаю. А вы — мистер Стерн?
— Совершенно верно. Он самый.
— Я Энджи Бербэнк. Я работаю у леди Кейтерхэм.
— Ах вот как?! Ну что ж, можете сказать леди Кейтерхэм, что она у меня работать не будет. Ни в коем случае, черт возьми. Ни в коем случае. Ее предложения опаздывают на три дня. Я хочу открыть эту гостиницу. Я занимаюсь делом, понимаете? В этой стране кто-нибудь хоть что-то слышал о делах?!
— Кто-то слышал, кто-то нет, — весело ответила Энджи. — Леди Кейтерхэм безусловно слышала. Над эскизами для вашей гостиницы она работала несколько суток напролет. Я все привезла. И предварительные расчеты тоже.
— Слишком долго она работала, — сказал М. Визерли Стерн. — Мне эти расчеты были нужны самое позднее сегодня после обеда. А теперь я веду переговоры с другим оформителем, и через тридцать минут он будет здесь. Мне очень жаль, мисс… как, вы сказали, вас зовут?
— Бербэнк. Энджи Бербэнк.
Она заметила, что над головой у Стерна две девицы обменялись насмешливыми, ехидно-довольными взглядами. Как всегда, когда чувствовала, что проигрывает, она ощутила спасительный прилив возбуждения и энергии.
Она протянула руку и очень мягко дотронулась до руки Стерна.
— Пожалуйста, мистер Стерн, — сказала она, — я знаю, что эти предложения опоздали. Это моя вина. Я… я потеряла их самый первый вариант. Если леди Кейтерхэм узнает об этом, она меня, наверное, уволит. Пожалуйста… пожалуйста, взгляните на ее эскизы. Они вам понравятся, я знаю. Честное слово.
Яркие, темные, удивительно большие, с очень длинными ресницами глаза Стерна встретились с ее. Энджи сосредоточилась изо всех сил и почувствовала, как в глубине ее тоже больших, зеленых глаз закипают слезы. Она всегда умела вызывать у себя слезы, когда это требовалось. Она опустила взгляд, сглотнула и снова подняла глаза; лицо Стерна стало вдруг медленно, очень медленно расплываться в улыбке, и какой-то мгновенной вспышкой своего сексуального инстинкта Энджи поняла, что он рассматривает ее, что у него не так уж много тех, кого он мог бы рассматривать вот так вот, сверху вниз, и что то, что он видит, ему нравится. Она мысленно поблагодарила продавщицу из «Либерти», в который уже раз, за то, что та уговорила ее купить туфли на низком каблуке, — будь она сейчас на высоком каблуке, их глаза оказались бы на одном уровне — и, чтобы проверить себя, улыбнулась ему. Он ничего не сказал. Она быстро прикусила губу и снова опустила взгляд. Все помолчали. Энджи вздохнула:
— Ну что же. Я вас понимаю. Повезу все назад.
Стерн вдруг расхохотался:
— Люблю честность! Давайте, посмотрю. Заслужили. Такие признания легко не даются. А вы, девочки… — он взглянул вверх на двух брюнеток, — вы, девочки, найдите где-нибудь кофейку и принесите сюда, пока я буду смотреть эскизы леди Кейтерхэм.
— Ой, спасибо, огромное вам спасибо, — поспешно проговорила Энджи. — Давайте положим эскизы вот сюда, на этот стол, пройдемся по ним, и я вам кое-что объясню. Я уверена, леди Кейтерхэм предпочла бы, чтобы я вам все объяснила. Вам эти наброски понравятся, я знаю, потому что они очень… очень английские. Мне кажется, вы очень хорошо уловили потенциальные возможности, заложенные в этой гостинице.
Стерн пока еще даже ни разу не взглянул на планы. Он продолжал внимательно разглядывать Энджи, взгляд его больших темных глаз ощупывал ее лицо, скользил по копне спутанных золотистых волос, по всей ее тоненькой, изящной фигурке.
— Вы ведь еще совсем девочка, — произнес он, — а делаете работу взрослого человека. Вы ведь еще школьница, верно? Сколько вам лет, только честно?
Энджи глубоко вздохнула и впервые за весь этот день сказала правду.
— Шестнадцать, — ответила она. — Ну, уже почти шестнадцать с половиной.
— Что ж, мисс Бербэнк, — сказал М. Визерли Стерн, — вы произвели на меня большое впечатление. Очень большое. А теперь давайте посмотрим ваши наброски. Как вам понравится, если мы это сделаем за бокалом шампанского?
— Мне очень понравится, — улыбнулась Энджи. — Спасибо.
— И вот он пригласил меня в «Гайд-парк», это гостиница, где он остановился, угостил меня шампанским, посмотрел все эскизы, а потом предложил мне на следующей неделе поужинать с ним вместе, — рассказывала наутро Энджи Вирджинии. — Я согласилась. А эскизы ему определенно понравились. Я уверена, что он вот-вот позвонит. Он обещал сделать это до десяти. Ой, это он, честное слово, это он!
Она схватила телефонную трубку.
— Доброе утро, М. Визерли. Да, я прекрасно себя чувствую. Огромное вам спасибо. Да, мне тоже все очень понравилось. Леди Кейтерхэм сейчас здесь, и она хотела бы переговорить с вами. Да, встретимся в следующую среду. Жду с нетерпением.
Вирджиния с удивлением отметила, что голос Энджи звучал с легким придыханием и как-то более «по-школьному», чем обычно.
М. Визерли Стерн заявил Вирджинии, что желает, чтобы оформлением его гостиницы занималась именно она; по его словам, ее эскизы произвели на него большое впечатление. Вирджиния пригласила Энджи в итальянский ресторанчик на Ибери-стрит, чтобы вместе отметить это событие и поблагодарить ее.
— Но я боюсь за тебя. Мне он кажется каким-то грязным стариком. Ты уверена, Энджи, что тебя не втягивают во что-то такое, из чего ты потом не сумеешь выбраться?
— Да нет, ничего подобного, — ответила Энджи. — Мне он нравится. Правда. Мне нравятся мужчины, которые старше меня. Первому моему парню было двадцать пять, а мне тогда было только четырнадцать. И мне он совсем не кажется грязным стариком. По-моему, он довольно милый. И уж во всяком случае не сальный. У него такие красивые глаза, большие и темные, и потрясающие ресницы, и он очень вежливый, очень уважительно ко мне относится, а волосы у него ну нисколечки не сальные, и у него очень хорошая улыбка, и изо рта не пахнет, и мне с ним очень интересно.
— Похоже, ты его неплохо изучила, — сказала Вирджиния. — Э-э… Энджи, можно мне тебя кое о чем спросить?
— Конечно. — Энджи догадывалась, какой, вероятнее всего, последует вопрос. Она подняла свой бокал с вином и сделала большой глоток.
— Энджи, сколько тебе на самом деле лет? Я знаю, ты сказала мистеру Стерну, что тебе шестнадцать, потому что подумала, что у него «комплекс Лолиты». Но тебе и вправду столько?
— Н-ну… да. Примерно, — ответила Энджи. — То есть я хочу сказать — да. Но, господи, что же в этом такого ужасного? Вы ведь не уволите меня, правда? За то, что я тогда вам наврала?
— Не говори глупостей, Энджи, — сказала Вирджиния. — Как я могу тебя уволить? Да я теперь и представить себе не могу, как бы я без тебя работала Но жаль, что во время нашей беседы ты не сказала мне правду.
— А вы бы тогда меня не взяли. Ведь даже восемнадцатилетнюю вы взяли к себе на работу с большим трудом, верно? Ну скажите, только честно?
— Что ж, пожалуй. В какой-то мере это так. Ладно, за тебя и за мистера Стерна. Но только не за вас двоих вместе! — торопливо поправилась Вирджиния.
— Он любит, чтобы его называли «М. Визерли», — сказала Энджи. — А почему бы и не за нас двоих вместе? Я думаю, это могло бы получиться занятно.
Получалось действительно занятно; ей нравилось быть в обществе М. Визерли больше, чем в обществе любого другого мужчины. С ним было исключительно интересно; он был внимателен и заботлив, вел себя по-джентльменски; его отличала прямолинейная честность, притягивавшая к нему Энджи, и он был очень, очень богат. Он без конца покупал ей красивые подарки — духи, часики от Гуччи, золотой браслет, жемчужное ожерелье-воротничок, шелковые блузки, кашемировые свитеры; он водил ее по театрам, приглашал на ужин в такие места, о которых она никогда и мечтать не могла и которые были известны ей только по названиям, вычитанным в колонках светских сплетен, — в «Каприз», «Риц», на знаменитую «Террасу» отеля «Дорчестер», к «Гаврошу» и в удивительно уютное, похожее на закрытый клуб место, которое располагалось на Брютон-лейн, рядом с Беркли-сквер, и называлось «Гинея». Он водил ее по магазинам, и они вместе выбирали ей вечерние платья; его вкус немного отличался от вкуса той продавщицы из «Либерти», ему нравились очень плотно облегавшие ее платья из черного крепа, ярко-алые кружевные блузки, длинные платья в греческом стиле из затканной золотыми и серебряными нитями парчовой ткани. Энджи принимала все; единственное, за чем она очень тщательно следила, так это за тем, чтобы на ногах у нее всегда были туфли только на низких каблуках. Она отыскала модельера по имени Жан Варон, который делал очень длинные платья с высоко поднятой талией и маленьким лифом, украшенным блестками, страусовыми перьями, иногда даже просто мелкими сборками; Энджи скупала их все — из белого крепа, красного атласа, черного шелка. М. Визерли водил ее на танцы в клуб «Аннабель», членом которого он был, угощал шампанским и постоянно повторял ей, что более прекрасной девушки ему еще встречать не доводилось. Ему было тридцать шесть лет, он находился в разводе, его бывшая жена жила в каком-то райском уголке в штате Нью-Мексико, детей у них не было.