Состояние свое он сделал на цементе; в двадцать три года, на волне строительного бума 1950-х годов в Европе, он уже был миллионером. Он рассказал Энджи о том, что у него было по дому и по любовнице в Нью-Йорке и в Париже: он считал нечестным обманывать ее. Раньше он никогда не жил в Лондоне, хотя знал город довольно хорошо; теперь подыскивал себе здесь дом, чтобы иметь возможность постоянно присматривать за гостиницей, которая, как он надеялся, станет первой в цепи ей подобных. После того как он трижды пригласил Энджи на ужин, он прямо спросил ее, согласится ли она спать с ним. Энджи, которой он казался на удивление привлекательным, ответила, что да, безусловно; первый опыт оказался приятным, но не потрясающим, М. Визерли нервничал и держался слишком уж джентльменски. Потом, когда они лежали рядом в приятной тишине и потягивали шампанское, она спросила его, есть ли у него какие-нибудь сексуальные фантазии. Последовало долгое молчание; затем М. Визерли повернулся к ней, медленно обвел пальцем ее маленькие твердые груди и немного стыдливо признался, что его всегда привлекали школьницы. Энджи, еще с самой первой встречи с ним предполагавшая нечто подобное, ничего не ответила, но на следующий день отправилась в магазин «Даниэль Нильс» и там купила себе спортивную курточку, рубашку, галстук, пояс, несколько пар темно-зеленых бриджей; вечером, когда они кончили ужинать, она заявила, что собирается ему кое-что показать. Они поднялись в его комнату, и Энджи попросила его подождать, а сама отправилась в ванную переодеваться; как она потом рассказывала Ди, когда она появилась из ванной — с немного смущенным выражением на лице, собранными в высокий пучок волосами, в черных чулках, плотно облегавших ее стройные тонкие ноги, в слегка сдвинутом набок галстуке и с небрежно болтающимся на правом плече школьным ранцем, — то вид М. Визерли, сидящего в напряженном ожидании на постели и занятого открыванием бутылки шампанского, выражение его лица в тот момент, когда он ее увидел, доставили ей большее наслаждение, чем все его подарки, вместе взятые.
— Ах, Анджела, — проговорил М. Визерли, — Анджела, как же ты прелестно выглядишь!
— Вот, — Энджи уселась рядом с ним на постель, — видишь, я все сохранила. Чувствовала, что может когда-нибудь пригодиться.
— И пригодилось, — с жаром ответил М. Визерли, — пригодилось!
— По-моему, — сказала Энджи, которая заранее очень тщательно продумала эту сцену, — у меня не на всех вещах стоят бирочки. Метки с моим именем. Я подумала, что, может быть, ты захочешь все проверить. И знаешь, ты мне очень напоминаешь моего классного руководителя. Он был очень строгий. И если у нас не было на всех вещах меток, он обычно страшно на нас сердился. Иногда он нас даже шлепал за это по заднице. Почему бы тебе не начать с моих чулок, а потом проверить и все остальное?
— Анджела, — прошептал М. Визерли, начиная нежно развязывать ей галстук, — мне кажется, я люблю тебя.
На следующий день он купил ей умопомрачительно дорогой бриллиантовый браслет и преподнес его со словами: «Самой прелестной семнадцатилетке, какую я знаю».
Энджи ничего не рассказывала Вирджинии о подробностях своих отношений с М. Визерли, считая, что та будет шокирована. Она сказала только о том, что он два или три раза приглашал ее поужинать и что, по ее мнению, он просто приятный немолодой мужчина, которому доставляет удовольствие бывать в ее обществе.
Энджи не могла поручиться, что Вирджиния ей верила, но это избавляло от необходимости испытывать чувство вины перед ней или размышлять о том, что она может подумать. Энджи было интересно, работа у нее ладилась, и она чувствовала себя счастливой. К Рождеству Вирджиния подарила ей оранжевую шубку из искусственного меха, дала премию в сто фунтов стерлингов и пятифунтовую прибавку к недельному жалованью. Она пригласила Энджи в «Каприз» на обед, во время которого сказала, что и представить себе не может, как теперь сумела бы вести дело без нее; и что она хочет надеяться, что Энджи никогда от нее не уйдет. Энджи ответила, что никогда этого не сделает.
За две недели до Рождества у Энджи состоялся первый настоящий разговор с Александром. Она видела его и раньше бессчетное число раз; середину недели он обычно проводил в Лондоне вместе с Вирджинией, приезжая, как правило, в понедельник вечером, а уезжая в четверг.
— Ему все это не очень нравится, но он мирится. Когда-нибудь я тебе расскажу почему, — сказала как-то Вирджиния.
Днем он подчеркнуто старался не появляться в их конторе и по большей части где-то отсутствовал; он был членом правления нескольких компаний и производил впечатление постоянно занятого человека. Вечерами же заезжал за Вирджинией, чтобы, как он выражался, «забрать ее домой»; это была какая-то шутка, от которой он всегда получал большее удовольствие, чем его жена. Энджи не могла понять, нравился ли ей Александр: он казался ей каким-то постоянно внутренне напряженным, а очень часто словно преисполненным некоей непонятной угрозы, готовым взорваться неизвестно из-за чего. Но внешне он был потрясающе красив; увидев его в самый первый раз, Энджи в полном смысле слова ощутила, что у нее слабеют колени. Как-то она задержалась на работе почти до половины седьмого вечера, подбирая цветовую гамму для очередного клиента, она услышала чьи-то шаги, но даже не повернула голову, подумав, что это дворецкий, который часто приносил вниз поднос с напитками для Вирджинии.
— Боже мой, — раздался чей-то голос, — какая преданность делу!
Она подняла взгляд и увидела прямо перед собой пару таких ярко-голубых, таких удивленных и так внимательно и изучающе разглядывающих ее глаз, что перед ними мгновенно поблекло и растаяло даже воспоминание о горячих черных глазах М. Визерли.
— Ой! — воскликнула она. — Лорд Кейтерхэм!.. Наверное, — добавила она, с каждым мгновением все сильнее ощущая, что, должно быть, выглядит довольно глупо.
— Вы совершенно правы. А вы, как я предполагаю, мисс Бербэнк? Я столько о вас всего слышал, в том числе и о том, какие перемены вы внесли в рабочий распорядок моей жены, но даже и не предполагал, что вы так красочно выглядите. Весьма рад познакомиться. Добрый вечер!
Он протянул руку; Энджи вскочила со своего места и поспешно схватила ее. Рука была очень твердая, но довольно холодная; у Энджи возникло странное побуждение взять ее в обе ладони и согреть.
— А что, супруга моя здесь? В святая святых?
— Простите? Ой, да! Да, здесь. Работает над заказом, с которым мы опаздываем. Я уверена, она вам обрадуется.
— Не сомневаюсь, — ответил он, и она снова почувствовала себя дурой и рассердилась на себя за то, что сказала такую глупость.
— Я прямо из Хартеста, — продолжал Александр.
— О да. Прекрасный дом, — сказала Энджи.
— А вы знаете о Хартесте? — Он был явно польщен.
— Немного. Что это здание восемнадцатого века, что оно построено… э-э-э… Адамом, и что оно считается очень красивым.
— Оно не только считается, оно и на самом деле очень красиво. Надо вам как-нибудь приехать и посмотреть. Вам понравится. — «Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем я и вправду получу такое приглашение», — подумала Энджи; она была уверена, что это произойдет еще очень и очень не скоро. — Ну а теперь простите, но я вынужден оторвать жену от ее крайне важной работы; иначе если мы не поторопимся, то опоздаем на один весьма нудный ужин.
— Да, конечно. Проходите, пожалуйста.
Энджи в очередной раз почувствовала себя глупо: получилось так, словно она ведет себя с ним как хозяйка в его собственном доме; она встала и посмотрела ему вслед; и, когда он уже вошел в кабинет Вирджинии и закрывал за собой дверь, услышала его слова: «Дорогая! Какое у тебя там сидит милое создание! И презабавное!» — и почувствовала себя еще более глупо. Хорошо было бы, подумала она, оказаться с графом чуть более на равных. Но тут же одернула себя. Ей еще очень далеко до того, когда нечто подобное может стать возможным.
В предрождественскую неделю, в среду Александр снова объявился в их конторе: им с Вирджинией предстояло идти на какой-то благотворительный бал. Облаченный в смокинг, он нетерпеливо вышагивал взад-вперед по гостиной; Энджи, уже собравшаяся уходить, как раз направлялась к двери и, увидев сзади его напряженную спину, вдруг почувствовала смущение и постаралась проскользнуть мимо него незамеченной. К тому же она еще и торопилась: М. Визерли пригласил ее на ужин перед своим отъездом в Нью-Йорк на Рождество. Как объяснил ей М. Визерли, после рождественских праздников ему предстояло заняться в Нью-Йорке каким-то делом, которое в его отсутствие оказалось совершенно заброшенным; и он обещал Соне, своей нью-йоркской подружке, провести Рождество с ней. «Хотя, должен честно признаться, Анджела, я бы предпочел остаться здесь, с тобой». Он не стал дальше распространяться на эту тему, а Энджи и не пыталась вытянуть из него больше. Она любила его и доверяла ему и не хотела, чтобы в их взаимоотношениях возникали какие-нибудь сложности. Чем больше у него будет всяких Сонь и Марианн (так звали его парижскую любовницу), тем, считала она, лучше.