— Верно, — сказал за моею спиной отец Реми, — она только и делала, что молила Господа о вашем скором и благополучном возвращении.
Потом, вспоминая произошедшее, перекатывая в памяти мгновения, словно сахарные шарики в ладони, я пойму: именно тогда я начала ему верить. Начала верить, потому что он солгал, хладнокровно и спокойно, стоя за моей спиной. Только он и я знали в тот миг, что он записывает меня в сообщники, только ему и мне была известна истина: ни черта я не молилась. Во всяком случае, отец Реми этого точно не видел, не слышал и знать не мог.
Он оказался таким прекрасным лжецом, святой отец Реми. Тогда я подумала, что он искусен во лжи, как обычно бывают священники, старающиеся себе во благо, и не догадывалась, что я его недооцениваю.
— И денно, и нощно, — добавил он — тут я перевела взгляд с лица виконта на его лицо — и блаженно улыбнулся. — Господь же всегда слышит тех, кто усиленно к нему взывает.
— А вы?.. — мой жених вопросительно прищурился.
Мачеха бросилась спасать положение.
— Позвольте представить вам святого отца Реми де Шато. С недавнего времени он живет при нашем доме, взамен отца Августина, и исполняет обязанности моего духовника. А также священника при нашей семье.
— Большая честь, — виконт кивнул, — большая. Что же, вы столичный житель, отец де Шато?
— Нет, — сказал отец Реми, — нет, конечно же. А вы, виконт де Мальмер?
— Наполовину. У меня замок в Пикардии, неподалеку от Амьена, и обширные владения в Бургундии, — все это он произнес непринужденно, как будто богатство казалось ему маловажной вещью. Великодушие и только великодушие. — Ну, и еще кое-какие земли в Эльзасе. Правда, там по ним постоянно топчутся чьи-нибудь войска.
— Тогда забот у вас много.
— Наверняка не больше, чем у вас, отец де Шато. Я забочусь о землях, а вы — о душах человеческих.
— Все в руках Господних: и земли, и люди, и всякие букашки, включая гусениц и пауков, — педантично отметил отец Реми. — Даже ядовитых тварей любит Господь. У вас там в Бургундии не встречаются ядовитые твари?
— Не видал ни одной. Может, и есть гадюки, да только в моем доме они не ползают.
Отец Реми кивнул и почему-то промолчал, хотя я ожидала, что обмен фразами продолжится, и только тут обнаружила, что все это время словно смотрела на поединок. Мачеха же и вовсе не пыталась скрыть удивление.
— Вы, наверное, проголодались, виконт! — воскликнула она. — Позвольте проводить вас к столу.
— Вы так гостеприимны, госпожа де Солари!
— Ах, ну что вы! — кокетничала мачеха, пряча зубы. — Обещаю, через несколько минут вам подадут любимый паштет!
— Такое внимание к моим вкусам!
Нежная невеста, то бишь я, благоразумно молчала. Отец Реми после речи о любви к различным тварям с любопытством разглядывал виконта, его коричневый с золотом камзол, украшенную драгоценными камнями перевязь. Наверное, прикидывал, сколько этот человек мог бы пожертвовать его маленькому сельскому приходу — если бы удосужился развязать тесемки кошелька.
— Пока почетный гость вкушает земную пищу, — сказал отец Теми, — я припомню мадемуазель де Солари одно опрометчиво данное мне обещание и приглашу на танец. Если, разумеется, вы не возражаете, виконт.
— О, ну что вы, — Мальмеру исполнилось слишком много лет, чтобы возражать. — Танцуйте, конечно же. Я могу быть спокоен за свою невесту, пока она пребывает в обществе священника.
— А вы танцуете, отец Реми?
Мачеха розовела гораздо лучше, чем я. Да ведь духовник ей нравится, ахнула я про себя. Вот чертовка. Рассказать, что ли, отцу?
— Совсем немного. Достаточно, чтобы не опозориться.
— Ну, идите, идите, — она легонько подтолкнула меня в спину, я брезгливо дернулась, словно к коже приложили лягушку.
Отец Реми подал мне руку. Пришлось его коснуться — сутана оказалась шелковой, а я и не заметила поначалу, — и идти рядом.
— Хочу заказать у музыкантов танец. Прогуляйтесь со мной.
— А я вот вам не доверяю, — прошептала я. — Зачем вы сказали, что я за него молилась?
— Вы же наверняка упоминали жениха в молитвах, так или иначе. Разве это неправда? Впрочем, мелочи, не будем о них. Я вам тоже не очень-то верил, когда вы варили мне спорынью, и все ждал — отравите или нет. Почему не отравили?
— Это выглядело бы подозрительно.
— А. Ну конечно.
— Зачем вы так с ним говорили?
— Дочь моя Мари-Маргарита, я полагал, вы умнее. Виконт богат и влиятелен. Служить у него — большая честь, но вряд ли ему нужны слуги-идиоты, слабо лепечущие восхваления. Конечно же, я рассчитываю, что вы порекомендуете меня семье де Мальмер, и однажды я переселюсь в ваш новый дом, где стану пристально следить, когда вы молитесь, как и о чем.
Мне казалось, что мое лицо каменеет от пристального взгляда искоса, на профиль отца Реми.
— Вы же не всерьез.
— Всерьез. Зачем святые отцы вроде меня стремятся в Париж? В Провансе у меня не было ни гроша за душой. Все мое имущество — имущество церкви. Я верю, что Господь вознаградит меня за труды, и достаточно дальновиден, чтобы понять Его подсказки. Но вот мы и пришли. Подождите меня вот здесь.
Он оставил меня на краю пустого паркетного поля — музыканты устроили перерыв, и публика толпилась у столов с закусками — и отошел, а я теребила развязавшуюся ленту на рукаве, пытаясь в ее атласной простоте отыскать ответы. Так вот зачем он приехал. Ну конечно, я это предполагала. Только не думала, что отец Реми, с его речами о пламени камня и свободе, хочет только положения в обществе и денег.
Он о чем-то говорил с музыкантами; те кивали, один из них, остроносый, похожий на журавля, громко хохотнул. Я смотрела отцу Реми в спину, в его прямую непреклонную спину, и липкое чувство — чутье на неприятности — вползало в душу, словно гадюка.
Никогда оно еще меня не обманывало. Он договорился, развернулся и подошел ко мне, повел на середину зала, едва касаясь сухими прохладными пальцами моей руки. Гости начали оборачиваться с любопытством, однако никто не стал присоединяться к нам: когда танцует дочь хозяйки дома, да еще и со священником, лучше посмотреть со стороны. От человека к человеку метнулся шепоток, я могла представить, что они спрашивают сейчас: а этот — кто? Ах, духовник семьи де Солари. Бедный священник из Прованса. Благородного происхождения, конечно? Понятно, понятно.
— Становитесь.
— Отец Реми, — сказала я, отпуская его пальцы, — вы так и не объяснили мне, что мы танцуем.
Он стоял в шаге от меня — тот самый человек, что два дня назад лежал в постели и еле шевелил потрескавшимися губами в черных полосках запекшейся крови. Тот самый, что вошел в наш дом и не говорил почти ничего, кроме молитв. Тот самый сельский кюре, полный цитат из Библии, рассказов о святых, умеющий драться в темноте.
В первый раз он мне по-настоящему улыбнулся.
Так себя чувствуют, наверное, отшельники, если им вдруг в образе случайного путника является посланник Господень: лохмотья превращаются в доспехи, посох в руке струится сталью меча, травинка на рукаве падает ворохом лилий. И лицо, ничем не примечательное лицо усталого пилигрима, чьи ноги в кожаных сандалиях стерты до костей, плавится воском; черты текут, и вместо нарисованной для невинного обмана маски возникает наполненный жизнью лик.
Отец Реми, обманщик, сказал мне, сияя живым, непритворным взглядом:
— Вольта.
И пошел на свое место в трех шагах от меня. Если бы у меня в этот миг был нож, я убила бы отца Реми.
Он обещал не танцевать фарандолу, о вольте же речи не шло. Я не знала, сделал ли отец Реми этот шаг специально или по недомыслию. Однако его величество некоторое время назад запретил танцевать вольту в приличных домах. Благонравие, все такое, влияние великого кардинала, у которого везде глаза и уши… Меня это не слишком волновало, ведь я вообще равнодушна к танцам. Я скользнула взглядом по толпе — лица любопытствующие, пока еще просто любопытствующие, сейчас они поймут, и улыбки обернутся призрачными оскалами, шепоток полетит вновь, и скандала не избежать.
Ах, сельский священник, не знавший в своей глуши о запрете на некоторые развязные и безбожно искренние танцы, что же ты делаешь!
Поздно.
Остроносый музыкант поднимает скрипку, подносит ее к плечу и едва ли не целует; смычок пускается в пляс. Первые такты, и нам нужно сходиться, и я иду, подпрыгивая. Мир сузился до пространства между мной и отцом Реми, который движется мне навстречу. Сутана плещет, словно смола в ведре, и мне кажется, что отец Реми сейчас взлетит и его заберут живым на небеса, где после отчитают за неслыханную дерзость.