Линда Миллер - Грешный ангел

– Когда умер наш мальчик, Элай стал совершенно чужим. Он отстранился от меня. – Она помолчала, вспомнив, как Элай плакал в саду позапрошлым вечером, и на ее глаза навернулись слезы. Форбс сжал ее руку. – Были другие женщины, – тихо добавила Бонни.

Глаза Форбса потемнели от ярости.

– Продолжай.

Бонни покачала головой. Сейчас она не могла говорить.

Форбс отпустил ее руку и мягко поднял ее подбородок, заставив взглянуть себе в глаза.

– Дело в том, Ангел, – сказал он, – что мужчина обычно плохо справляется с горем. От нас ждут железной выдержки, поэтому мы скрываем свои чувства. Возможно, Элай именно так и преодолевал свое горе.

Слеза покатилась по щеке Бонни, но вскоре она улыбнулась.

– Ты считаешь, что мужчины глубоко чувствуют, да?

Он потер рукой небритый подбородок. Даже непричесанный и небритый он казался очень привлекательным.

– О да, Ангел, – ответил он, – конечно. Ночью, когда ты в первый раз вышла замуж, я думал, что умру от горя.

Бонни почувствовала вину перед ним.

– Прости, – сказала она, отводя глаза, – я никогда не хотела…

Форбс нежно сжал ее лицо ладонями, стерев пальцем следы слез. Он поцеловал ее, как сестру. Это было ей очень приятно.

– Будь я проклят! – пробормотал Форбс, задумчиво качая головой, – но я действительно люблю Элизабет!

Бонни засмеялась.

– Как я должна отнестись к твоим словам, Форбс? Его руки все еще сжимали ее лицо, но улыбка его стала наглой и плутоватой, такая, как всегда.

– Как к комплименту, Ангел. Любовь к тебе стала такой привычной, что я боялся потерять сознание, если когда-нибудь поцелую тебя…

– Ты теряешь сознание, когда целуешь Элизабет? – лукаво спросила она.

Форбс застонал.

– Да, теряю. Я забываю тогда обо всем: кто я и где живу.

– Значит, ты должен жениться на ней. Иначе в следующий раз ты забудешь номер своего счета в банке.

Форбс прикинулся испуганным.

– Это было бы ужасно, – согласился он. Бонни встала, смирившись со своей участью.

– Что до меня, – сказала она, – я за то, чтобы преодолевать все. Пойду домой и поговорю с мужем.

– Я могу отвести тебя, – предложил Форбс.

Бонни встала на цыпочки и поцеловала его небритую щеку. – Спасибо, но прогулка поможет мне поразмыслить, а мне надо подумать о многом.

Форбс легко коснулся ее волос.

– До свиданья, – с необычной теплотой сказал он, – желаю удачи!

– Так же и тебе, – тихо и печально ответила Бонни. «Кто бы мог подумать, – размышляла она уходя, – что я пожалею о том, чего никогда не было».

В доме Джиноа было тихо, но из сада доносились веселые голоса. В такие теплые вечера ужинали обычно в саду.

«Это даже хорошо», – подумала Бонни, поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж. Ее прогулка по городу мало прояснила ее мысли, и она не хотела видеть никого, кроме Элая. Все ее чувства и мысли были устремлены к нему.

Бонни нашла мужа в спальне. Он в оцепенении сидел на краю кровати, опустив голову на руки. Он не шевельнулся, когда вошла Бонни.

Она закрыла дверь и прислонилась к ней, закусив губу.

– Я думал, ты проведешь вечер с отцом, – сказал Элай, так и не поднимая головы.

– Нет, – у меня не было времени даже как следует поговорить с ним. Я пошла в «Медный Ястреб» разбираться с Форбсом.

– О!

Бонни почувствовала разочарование: она ожидала вспышки ярости или негодования. Неужели его не интересует, танцевала ли она у Форбса. Она долго молчала, боясь заговорить.

Элай посмотрел на нее. Его широкие плечи ссутулились, и в последних лучах заходящего солнца, проникающих через окно, он казался странно беспомощным.

Наконец, преодолев непонятную робость, Бонни приблизилась к кровати.

– Элай, в чем дело?

В глубине его глаз затаилась боль.

– Это нелегко объяснить, Бонни, – произнес Элай измученным голосом.

Сердце Бонни учащенно забилось, и она прижала руку к груди. Должно быть, он хочет признаться, что обманул ее, сказав, что не спал с Эрлиной. Может, он даже намерен расторгнуть их брак…

– Садись, – сказал он, указывая на сбитое белое покрывало. Бонни молча повиновалась, стараясь не расплакаться.

– На Кубе была одна женщина, – начал он. – Консолата была юной девушкой… не старше восемнадцати.

Бонни прислонилась к спинке кровати. Она молчала, но слезы хлынули из глаз и потекли по щекам.

Элай не прикасался к Бонни, и это было хорошо, сейчас она не могла бы вынести этого.

– Мне нравилось играть в войну, Бонни, и когда меня попросили доставить депешу в южную часть острова, я охотно согласился. Я был в Сантьяго де Куба всего шесть часов, когда заболел в кантине.

– У тебя была желтая лихорадка, – сказала Бонни. Она вспомнила день, когда Джиноа показала ей письмо от Сэта. Тот писал, что Элай болен.

Элай слегка коснулся ее, но тут же отдернул руку. – Молодая девушка по имени Консолата Торес ухаживала за мной. Я был в основном без сознания, и помню только потрескавшиеся стены, распятие и ужасную жару.

– А Консолату? – спросила она жалобно.

Элай поднялся, повернулся к ней и взял ее за руки.

– Знаю, ты не поверишь мне, Бонни, но я не узнал бы Консолату, встретив ее на улице. Я видел и помнил только тебя…

Бонни задрожала от ярости.

– Ты, должно быть, считаешь меня дурой, способной поверить в такую неслыханную чушь…

Элай закрыл глаза.

– Но…

– Ты занимался любовью с этой женщиной, ведь так? – бросила она. – Ты занимался любовью с Консолатой Торес, а сейчас пытаешься убедить меня, что был в такой лихорадке, что принимал ее за меня!

– Это началось именно так, – с горечью сказал он. – Клянусь, что так и было!

Бонни надменно спросила.

– И как же это закончилось, Элай?

Элай смотрел на Бонни так, словно она навела на него пистолет.

– Из-за Консолаты и ее дяди, – сказал он, помолчав, – это кончилось позором.

Бонни освободила руки и сцепила их на коленях.

– Могу представить себе, как ты удивился, – сказала она с издевкой, – обнаружив, что наслаждался не со мной!

Элай снова сел на кровать рядом с Бонни. Солнце опустилось, и в комнате воцарился полумрак. Оба молчали.

– Она забеременела от тебя? – прошептала она, чувствуя, что необходимо задать этот вопрос.

Элай резким движением схватил ее за плечи, и его лицо исказилось от гнева.

– Нет, будь ты проклята! Она не забеременела, но я лишил ее возможности выйти замуж, так, по крайней мере, заявил ее дядя, – и с тех пор я посылаю ей деньги. Теперь ты довольна, или я должен сообщить тебе все детали?

Бонни освободилась от него и вскочила на ноги. Она влепила Элаю пощечину, и рука болела.

Он не сделал попытки удержать ее и даже не встал с кровати.

– Почему ты говоришь мне все это? – прошептала она, сжимая руки. – Почему ты рассказал мне все это, спустя столько времени?

– Кое-кто узнал про Консолату и пытается шантажировать меня. Я не хочу, чтобы ты услышала об этом от других.

Бонни почувствовала слабость.

– Кто? Кто же шантажирует тебя?

В прищуренных глазах Элая появилась насмешка.

– Это не Даррент и не Хатчинсон, – ответил он. – Так, что не беспокойся. Твои почитатели безупречны.

– Я могу все узнать у Сэта.

Он растянулся на кровати, закинул руки за голову и со вздохом закрыл глаза.

– Если это важно для тебя, Бонни, пожалуйста, спроси у Сэта.

Оба они сейчас кипели от гнева. Бонни бросилась на Элая, как дикий зверь, царапаясь и плача.

Элай несколько секунд боролся с Бонни, затем утихомирил ее и уложил на спину рядом с собой. Она все еще барахталась, пиная его ногами. Его лицо было t исцарапано, в глазах стояли слезы.

– Прости! – с трудом проговорил он. – Прости!

Руки Элая все еще сжимали ее запястья, и Бонни извивалась, пытаясь освободиться, ругательства, которые она помнила со времен жизни в Лоскутном городке, срывались с ее губ. Когда он внезапно поцеловал ее, она испытала нечто совсем не похожее на ярость.

Бонни все еще извивалась, но он усмирил ее, прижав к кровати тяжестью своего тела и продолжая целовать.

Бонни уже не пыталась освободиться. Элай отпустил ее запястья, и она вцепилась ему в волосы, словно намереваясь выдрать их. Однако внезапно она притянула к себе его голову: через юбки и нижнее белье Бонни почувствовала напрягшуюся горячую мужскую плоть. Она была покорена.