Бонни встала и обняла подругу.
– О, Элизабет! – воскликнула она, гладя по спине молодую женщину, – любовь иногда причиняет боль, не так ли?
Элизабет отстранилась, всхлипывая.
– Ну, почему из всех людей в этом мире я выбрала самого неподходящего – Форбса!
– Форбс порядочный человек, – тихо возразила Бонни. – Он будет очень заботиться о семье.
Элизабет смахнула слезы и вдруг задрожала от гнева.
– Но он владелец игорного заведения, Бонни! И держит у себя шлюх!
– По-моему, нет ничего дурного в том, что человек содержит салун, – заметила Бонни. – Возможно, если ты проявишь снисходительность, Форбс откажется от этого.
– Не знаю, смогу ли сделать это, – прошептала Элизабет. – Форбс, по всеобщему убеждению, негодяй. Какой же из него муж?
Бонни вспомнила нежность, которую Форбс проявил к ней на кухне в «Медном Ястребе», и его поцелуй, хотя не собиралась упоминать об этом.
– Муж? Очень хороший, надеюсь… И весьма темпераментный.
Щеки Элизабет стали пунцовыми, верный признак того, что она знает о чувственности Форбса, возможно, даже уже испытала ее.
– Я люблю его так сильно, Бонни. Я хотела бы разлюбить его, но не могу. Он нужен мне.
Бонни вспомнила, как Форбс сказал ей, что почти теряет сознание, когда целует Элизабет, и улыбнулась.
– Чувствует ли Форбс то же самое, что и ты? – спросила она нарочно.
– Он говорит, что да.
Думая о том, как много времени она упустила из-за своей гордости, хотя могла бы провести его с Элаем, Бонни подошла к глобусу и раскрутила его.
– Рассказывала ли тебе Джиноа о своей помолвке с Сэтом Кэллаханом? – спросила она.
– Да.
Бонни взглянула в лицо подруги.
– Ей, к счастью, еще раз представился шанс устроить свою жизнь, Элизабет. Мне трудно говорить об этом, я сама сделала такую же ошибку. Усвой этот урок, учительница, и ты избавишь себя от многих страданий. Гордость – плохое утешение в часы одиночества.
Элизабет пристально взглянула на Бонни.
– Ты говоришь так, словно потеряла Элая, – мягко сказала она. – Насколько я понимаю, он уехал по делам. Джиноа ждет его со дня на день.
Бонни закусила губу. Элай уехал почти две недели назад – это не так уж давно, если учесть расстояние между Нортриджем и Сан-Франциско. Он не прислал ни письма, ни телеграммы, но в этом тоже не было ничего необычного, он никогда не отличался такой деликатностью. Значит, все это лишь странное предчувствие, которое иногда обманывает ее.
– Поскольку дело касается Элая, – сказала она, думая о Кубе и Консолате Торес, – измену нельзя исключить… С глаз долой из сердца вон.
Элизабет слегка побледнела. Возможно, ее терзали такие же сомнения в верности Форбса, и это было понятно.
– А ведь всего минуту назад, Бонни, – мягко напомнила она, – ты говорила, что жалеешь о потерянном времени.
– Жалею, – подтвердила Бонни, – и сейчас более, чем когда-либо.
– Если бы ты могла повернуть время вспять, чтобы ты изменила?
Бонни вспомнила об ужасных днях и ночах после смерти Кайли, о холодности Элая, его изменах и бегстве на Кубу.
– Я бы стала бороться, – с уверенностью ответила она. – Справилась бы со своим горем и пришла на помощь Элаю. И если бы он все-таки отправился на Кубу, я стала бы ждать его. Я была бы рядом с ним в тот момент, когда к нему вернулся рассудок.
– О Боже! – воскликнула Элизабет. – Ты любишь этого человека, не так ли?
– Больше жизни, – твердо ответила Бонни, – и уж, конечно, больше, чем свою гордость.
Она решила пойти домой, побыть с Розмари и принять ванну. В дверях Бонни остановилась.
– Если не хочешь потерять Форбса, а я уверена, есть много женщин, готовых залечить его душевные раны, борись за него.
Элизабет зажгла лампу, и Бонни увидела, что в глазах ее засветилась надежда и решительность. Элизабет направилась к двери.
– Доброй ночи! И благодарю тебя, Бонни! Бонни улыбнулась и вышла. Джиноа уже не было, но Сэт ждал ее в коляске.
Бонни уселась в коляску позади Сэта. Сэт был всегда молчалив, но сегодня Бонни была особенно рада этому. Они подкатили к ярко освещенному дому Джиноа.
Огромные часы у входа пробили восемь, когда Сэт и Бонни вошли в дом. Кэтти давно накормила, помыла и уложила спать Роз.
Огорченная Бонни, пожелав доброй ночи Сэту, поднялась по лестнице. Даже короткое общение с дочерью могло бы поднять ей настроение, а она в этом очень нуждалась.
Бонни тихо вошла в спальню, чтобы взять ночную рубашку, халат и тапочки, а затем пойти в ванную комнату и погрузиться в горячую воду. Лампа горела на столике, и кровать была постелена все успевающей Мартой. Бонни взяла рубашку из мягкой фланели и открыла шкаф, где висел ее халат.
Потом Бонни направилась в детскую, чтобы взглянуть на спящую Роз. Хотя в этот вечер ей не удалось поиграть с дочуркой, она сможет хотя бы поцеловать ее.
Войдя в детскую, Бонни остолбенела. Возле кроватки Роз сидел Элай, вытянув длинные ноги и откинувшись на изогнутую спинку стула. Он спал, блики лунного света падали на его золотистые волосы.
Улыбка заиграла на губах Бонни: ей стало легче дышать и жить. Она подошла к кроватке. Роз ровно дышала, одеяло было на месте. В этот момент проснулся Элай, и когда Бонни склонилась над кроваткой, нежно погладил ее по плечу.
Она ахнула и выпрямилась, очень довольная тем, что Элай уже дома.
Элай встал и, поднял Бонни. Ее халат и ночная рубашка упали на пол. С веселым смехом Элай отнес жену в спальню и там поставил на ноги. Повернув к себе, он начал расстегивать пуговицы на ее платье.
Взволнованная, с колотящимся сердцем, Бонни лихорадочно думала, что ему сказать. Что-нибудь простое и будничное.
– Ты купил верфь? – спросила она.
Руки Элая уже лежали на ее обнаженных плечах. Он засмеялся.
– О верфи мы поговорим позже, а сейчас, любовь моя, я хочу тебя.
Она стояла перед ним нагая, трепеща так же, как в ту далекую ночь, когда Элай посвятил ее в тайны супружеской жизни.
– Давно ли ты дома? – спросила она, – поезд пришел несколько часов назад.
– Я вернулся неделю назад, – ответил он, и его золотисто-карие глаза засветились смехом, когда он заметил изумление Бонни. – Об этом мы тоже поговорим позже.
– Неделю! – Бонни задохнулась, отступая назад. – Элай, ты не ездил в Сан-Франциско!
Он притянул ее к себе и крепко обнял. Минуту спустя Бонни забыла про все вопросы, которые хотела задать ему. Погасив лампу, Элай уложил ее в кровать и лег рядом с ней. Чуть позже она уже не помнила, как ее зовут…
Мэри? Джейн? Элизабет. Она улыбнулась, когда муж застонал в последних конвульсиях страсти. Она уже испытала сладкое чувство, к которому так стремилось ее тело. Сейчас она вспомнила: ее зовут Бонни. Бонни!
Пальцы правой руки, вцепившиеся в волосы Элая, когда он вошел в нее, расслабились, а пальцы левой – гладили потную ложбинку между его лопатками.
– Я люблю тебя, – сказала Бонни, сама не зная, смеется она, или плачет.
Она не слышала, что ответил Элай, он зарылся головой в подушки.
Бонни чувствовала себя совершенно счастливой. Когда Элай поднял голову, она погладила его щеку.
Еще не отдышавшись, он поцеловал ее.
– Бонни, – сказал он, не отрывая рта от ее губ, – ты уже поняла, как сильно… и как часто… я хочу тебя?
– Не совсем, – кокетливо ответила Бонни. Элай улыбнулся.
– Давай заниматься этим каждую ночь.
– Весьма признательна, сэр! – ответила Бонни, целуя его небритый подбородок, – мне нравится заниматься с тобой любовью. Боюсь только, кате бы ты не раздавил меня.
Услышав это, он приподнялся на локтях. Его лицо внезапно стало серьезным.
– Я не ездил в Сан-Франциско, – признался он.
– Это я уже поняла, но где же ты был?
– В Спокейне, по крайней мере, первые несколько дней.
– И, видимо, в Нортридже всю прошлую неделю, – закончила Бонни. – Как же ты умудрился вернуться незамеченным в этот рассадник сплетен?
– Я ехал поездом только до Колвила, а оттуда – верхом.
– И прибыл, конечно, под покровом темноты. И пусть Бог тебя покарает, если все это время ты провел у Эрлины!
Он застонал, разрываясь между желанием вновь обладать Бонни и необходимостью рассказать ей о том, чем занимался в течение двух недель. Он непроизвольно начал двигаться взад и вперед, а она стала помогать ему.