Галина Чередий - Гризли

— Не под кустом, но на улице.

— А кровать всего одна?

— Есть еще и пол.

— Ну это хорошо, что ты со своим спальным местом определился. А в качестве люстры тут керосинка? И ты думаешь, что есть что-то, кроме цепи, что заставит меня прожить тут две недели. Завтра же я отсюда сваливаю.

— Попытаться можешь. До ближайшего жилья тут тридцать пять километров и все по лесу со всяким зверьем.

— Ну после тебя-то мне некого бояться.

— Ты столько за день не пройдешь.

— Добрые люди подберут, — легкомысленно отмахнулась я.

— Нет тут таких.

— Одни засранцы? Ах, да я же так и поняла, что тут твои родные места.

— Нет, просто охотники сейчас в лес не суются — незачем. Грибы-ягоды собирать местные так далеко не ездят, есть у них урожайные местечки поближе. Просто случайные туристы тоже не заглядывают.

— Херня, найду способ.

— Ты только прежде чем все же отправиться на его поиски, хорошенько и в красках представь себе ночевку в пути посреди леса. Да и днем, кстати, зверье тут не слишком стесняется на глаза показываться.

— Ага, а кое-кто из этого зверья вообще вон в город перебрался и человеком прикидывается, — раздраженно пробурчала я, бросила сумки и подошла к кровати.

На ней вместо покрывала была огромная шкура какой-то твари. Сто процентов медвежья.

— Твоя? — приподняла я мех пренебрежительно кончиками пальцев. — Блохастая небось. Интересно, если ее спалить, тебя какой-нибудь добренький Кощей в свое царство не утащит? Такой очень особенный Кощей, который западает на здоровенных гризли.

— Блох там нет, а вот пыли может хватать. — Блин, это он после траха такой невозмутимо-непрошибаемый? — Хочешь полежать — вытряхни на улице.

— Ага, начнем с малого: вытряхни шкуру, потом вымой полы, отдрай посуду, еще и жрать свари и подай.

— То есть у тебя эта фигня с заботой работает в обе стороны?

— Ты о чем?

— Тебя бесит, когда о тебе заботятся, потому что ты считаешь, что тогда в ответ тоже придется заботиться о ком-то. А делать этого ты категорически не хочешь. Ну или не умеешь и не желаешь в этом признаваться.

У меня опять подкатила к горлу осевшая было чуток злоба. Какого хера он так и лезет, куда не просят? Захотелось швырнуть ему в наглую морду первое, что попадется под руку. Но вместо этого я оскалилась в преувеличенно широкой улыбке и три раза медленно хлопнула в ладоши.

— Браво, доктор Психогризли! Еще одна абсолютно неудачная попытка строить на мой счет заумные выводы. Еще предпринимать их будешь или ограничишься тем, для чего я тебе, собственно, и нужна — частым, грубым, разнузданным сексом? Тебе какой-то дебил сказал, что если прикидываться интересующимся богатым внутренним миром бабы, то она тебе с твоим размером в задницу даст? Как вернешься — в морду ему плюнь. С твоим поленом на такое отчаяться — надо быть совсем умалишенной.

— Не сработает, — нагло ухмыльнулся мне в лицо Яр.

— Что не сработает?

— Ты не собьешь меня с темы, наговорив очередных гадостей, погремушка. У меня к ним уже почти полный иммунитет, они меня больше не бесят, от них у меня встает. Так что, кто в твоей жизни так накосячил под предлогом заботы, что тебя бомбит даже от самого этого слова?

«Не бойся, малыш, ничего не бойся, я обо всем позабочусь. Нам будет хорошо, просто хорошо и никаких последствий. Верь мне».

«Роксана, дочь, ты должна понимать, что все было сделано только ради твоего будущего. Я забочусь о тебе. Забочусь, потому что старше и знаю, как лучше».

— Сколько раз мне, бля, нужно послать тебя, чтобы дошло?

— Да пока самой не надоест. Я хочу знать и узнаю.

— Руки будешь выкручивать? Керосинкой своей долбаной прижигать?

— Дурная ты, погремушка.

— А ты чертов клещ! Чего тебе вообще нужно от меня?

— Вот это в нашей с тобой ситуации очень правильный вопрос, Роксана. Тебя мне надо. Всю.

Я хохотнула, мотнула головой. Ни буя себе заявочки. Тут даже у меня сходу ответа едкого не найдется.

— Гризли, а у тебя какой диагноз? — с нарочитым подозрением спросила этого психа. — Ладно буйный, но ты, выходит, еще и людей жрешь?

— Повторюсь, не сработает, Роксана. Ты можешь сколько угодно соскакивать с важных тем на всякую херню, но это моих намерений никак не поменяет. Ты теперь со мной со всеми вытекающими.

Чего? Он реально пещерный? Типа вздрючилось ему, взял и причислил к списку собственности? По принципу: кто сильнее, тому и все, на что глаза с лапами своими положил?

— Да подавишься ты мною, гризли тупой! Я тебе поперек горла встану!

— А уже и так встала, погремушка. И поперек горла, что, бля, не вздохнуть, и в бОшку втемяшилась, и за яйца прихватила. Так что для тебя без вариантов.

— Посмотрим!

— Смотри. А пока давай-ка освежим тут все, не спать же в пылюке. Я за водой к речке. — Медведина невозмутимо подхватил ведра в углу и пошел к выходу.

— Ты в курсе, какой хоть век сейчас? Или что там владение одних людей другими отменили? Я становиться твоим движимым имуществом не собираюсь! — крикнула ему в спину.

— А кто сказал, что это я буду тобой владеть, — буркнул он, выходя наружу.

До реки я почти бежал. Зачерпнув воды, встал на колени и даже макнулся ненадолго физиономией в прохладный поток. Странная фигня — слова. Сотрясение воздуха, по моему мнению, в девяноста процентах случаев малополезная, уместная только при крайней необходимости. По жизни меня так-то болтуном не назовешь, но вот с появлением погремушки мне отчего-то прям край необходимо говорить с ней. Даже когда мы только цеплялись вначале и сыпали друг в друга гадости. Вот как прорывало меня. Она мне слово — я в ответ. А только что вообще поразительная херня произошла. Ляпнул погремушке о том, чего хочу от нее, для нас вдвоем, и как дубиной по затылку прилетело понимание — все так и есть. В смысле, не «я так хотел бы, а там как получится». Нет, это уже неожиданно уровень «я ЗНАЮ, что так нужно». И не мне одному, между прочим, как бы одна патлатая гавкучка ни скалилась и ни отрицала. А еще осознал, что костьми лягу, но докопаюсь, какая падла так ранила мою погремушку, что она стала вот такой. Докопаюсь и всю душу вытрясу из мрази этой. Такой гнев, как у нее, на отношение, к которому вроде бы естественно тянуться любому живому существу, не мог появиться на пустом месте. Это что-то, что причинило боль, что не заживает и не заживет просто так, то, что я намерен вылечить. Даже если в процессе сам весь окажусь в ранах. То, что у меня ни с хера, на пустом месте считай родилось внутри к этой бесючке крашеной — это нечто из разряда, когда почти мгновенно перестаешь задаваться вопросом: на кой черт мне это нужно? Потому что это не прихоть, это не просто похоть, не упрямство, не на сейчас. Это когда в ее зенках, злых и бесстыжих, боль мелькает на секунду, а у меня в груди ноет и рвет, и покоя больше нет. Так что зря она меня все медведем зовет. Я себя реально псом чувствую, эдаким беспардонным толстокожим питбулем, готовым лезть к ней со своими навязчивыми приставаниями — не отмашешься, лупи не лупи, он только довольно скалится. Но не приведи бог кому дохнуть не так в сторону хозяйки. Порву. Моя погремушка!

Возвращаясь назад, услышал звук глухих ударов, а подойдя ближе, и богатое на матерную лексику бормотание. Повернув за угол дома, увидел Роксану, что таки вытащила наружу медвежью шкуру и, повесив ее на перила крыльца, мутузила ту со всей дури палкой. Сто процентов представляла на ее месте меня. Я остановился, кайфуя с ее экспрессии. Все еще без футболки, между прочим. Неожиданно появившийся из кустов Шрек присел у моей ноги, уставившись одним глазом на эту воображаемую расправу над поганцем мной.

— Злющая она у нас, — сказал я ему шепотом. — Тащусь с нее, как дурак, чесс слово.

— Мяф! — прокомментировал бывший помойный бомжара и махнул хвостом.

— Ну, знаешь ли, ты бы тоже мог быть поделикатнее. Признай, нас и правда красавцами неземными не назовешь. — Очередное раздраженное мяуканье стало мне ответом. — Прекрати! Мужики не обижаются. К тому же давай по чесноку: первый начал по-плохому я. Нам с тобой и уступать.

— Мя-я-яф! — зевнул, демонстрируя клыкастую пасть кот, а заодно и свое отношение к этому заявлению.