Галина Чередий - Гризли

— Явилась? — презрительно скривившись, спросил гризли, славатехосподи останавливаясь в паре шагов от меня. — Набл*довалась?

Охренел совсем?

— А тебя оно колышет? — Так, Роксана, не вякать надо, а отступать.

— Я тут живу, и шалава, что с утра снимает одного, а ночью кувыркается с другим, мне под боком не нужна. А то оглянуться не успеешь, а к тебе очереди будут стоять на обслуживание.

Вот скот!

— Ну так в чем проблема? Руки в ноги и съ*бывай от такого соседства! — заорала я, сжав кулаки.

— Я? Это ты отсюда свалишь! Прямо сейчас причем! — подступил психованный сосед ближе, прожигая меня своими злобнючими, глубоко посаженными зенками, цвета которых я все не могла рассмотреть. Да какая к чертям разница! — Вали туда, где тебя драли всю ночь!

— А тебя, смотрю, аж подклинивает на том, как у меня все хорошо обстоит с личной жизнью, да? Что, с такой-то злобной рожей и гадским характером и не дает никто? Так ты за бабки попробуй. За них даже таким, как ты и твой дружок, может какая-нибудь плечевая потасканная дать. С закрытыми, сука, глазами!

— За бабки, говоришь? — Мгновение, и он оказался впритык, так что я с перепугу ударилась лопатками в стену позади. — А за какие бабки ты у нас даешь, а? За сто баксов отсосешь? Не-е-е, ты же у нас типа из хорошей семьи, да? Пятьсот, и ты становишься прямо тут на колени и исполняешь тот самый суперминет, который так рекламировала.

— Отвали от меня! — зашипела я, упираясь ладонями в его потную грудь, но он только подался еще ближе, уже откровенно зажимая меня.

— Что, уже не такая борзая? — Он упер локти в стену с обеих сторон от меня, создавая эффект западни, и тут я почувствовала весомую такую твердость, уткнувшуюся мне в живот. У него встал!

Дело, кажись, принимает совсем херовый оборот, особенно учитывая, что у меня, не пойми с чего болезненно потянуло в низу живота, а внутренние мышцы сжались в чем-то до отвратительно похожем на предвкушение.

— Я сказала — отвали от меня! — вскинув голову, рявкнула ему в лицо.

— Несет от тебя как от долбаной пепельницы, — неожиданно тихо сказал озабоченный медведина и вдруг провел по моей нижней губе с пирсингом большим пальцем. Ноздри его при этом задергались, а мое сердце забухало где-то в горле, и черта с два это было только от страха.

— А от тебя прямо розами прет, ага. Воняешь, будто из берлоги после спячки в полгода немытый вылез, — огрызнулась, отдергивая голову от его прикосновения. — Отвалил говорю! Хорош в меня своей кувалдой тыкать!

На самом деле он пах бесяще хорошо. Потом на разгоряченном теле, силой, мужчиной, что в состоянии взять все, что захочу дать, и даже потребовать сверху. Он пах сексом. Таким, от которого долбанутую и неправильную меня торкало. Жестким, на грани насилия, причем обоюдного, где я обязательно окажусь побежденной, по-честному, но без пощады.

— Только попробуй сюда начать трахарей своих водить, — его голос упал до хриплого шепота.

Опустив голову, он провел носом от моего виска до скулы и обратно, обжигая кожу участившимся дыханием.

— Тебя забыла спросить. — Я чуть повернула голову, и наши рты очутились катастрофически близко.

— Дом мне все равно продашь. Никуда не денешься, — пробормотал гризли и откровенно вмялся в мой живот своим членом.

А меня реально повело от того, насколько остро вдруг стало ощущаться все. От еле уловимых, почти невесомых прикасаний к моему лицу, дразнящего мои проколотые соски ритма дыхания в прижимающейся ко мне широченной потной груди до грубого, до боли, давления основания его стояка, что из-за разницы в росте приходилось прямиком на мою лобковую кость, тогда как массивная головка пульсировала точненько у моего пупка. Ну тут боженька соседушку не обидел. И попрыгать во двор кто-то у нас ходит без белья.

— Обломаешься! — Зараза, какая же у него полная нижняя губа сейчас, когда не кривится и не скалится на меня. Аж внутри свело от желания сначала цапнуть его за нее, а потом обсосать, жалея. Хотя такому жалости не надо. Так и жди, что укусит в ответ. — Будешь и дальше лезть с этим ко мне — заяву напишу. Слышал про законы? Или в той пещере, из которой ты вылез, их еще не изобрели, дядя?

Мама дорогая, это надо остановить. Хоть как, но немедленно. Трахнуть соседа, даже для такой отбитоголовой, как я, — перебор.

— А ты никогда смолчать не можешь, да? — Он совсем чуть качнул бедрами, и мои ноги позорно ослабели. — Бесстрашная такая или со справкой?

Еще один плавный, но настойчивый толчок и выдох прямо в губы, и земля откровенно стала уходить у меня из-под ног, а в голове в такт разгоняющемуся до предельных значений пульсу забухало «хочу-хочу-возьму!».

— Отлипни от меня сказала, — зарычала в панике. — Лапы свои убери, гризли тупой!

— А у самой-то руки где?

Бл*дь! Я действительно вцепилась в его спину, подтягивая к себе, как желанную добычу. Отдернула ладони, как обжегшись, но тут он взял и лизнул штангу в моей нижней губе. Раз, другой, и стал медленно втягивать ее в рот, поглаживая по тонкой коже языком. Все, пипец тебе, Роксана.

Я резко выдохнула, вцепляясь обеими руками в его бритый затылок. Чему быть, как говорится, того не миновать. Потом трава не расти. Жила по такому принципу всегда, и сейчас пронесет.

— Мяф! — басовито прозвучало где-то справа и снизу.

Гризли вздрогнул всем телом и отшатнулся от меня. Вот теперь я увидела, какого цвета у него глаза. Темно-зеленые. А все потому что он вылупился на меня ошалело, а потом зыркнул под ноги.

— Да твою же мать! — прошипел он то ли своему оттопыривающему спортивки здоровенному хрену, то ли огромному уродливому серому коту.

Без одного уха, с бельмом, тот пялился сейчас исключительно на меня.

— Ну ты и страшилище, — брезгливо скривилась я. — Под стать своему хозяину.

— Ты! — ткнул в меня пальцем гризли, попятившись еще дальше. — Неделю тебе на раздумья, потом хочешь или нет, идем оформлять дом на меня. Ясно?

— Красно! — Я стремительно пошла подальше от него, сначала бочком вдоль стенки, а потом почти бегом. — Мечтать не вредно, дядя.

— И курить в доме и во дворе не смей! — донеслось мне в спину.

— Яри-и-ик! Больше не могу-у-у! — глухо провыла уткнувшаяся в простыню лицом Кристина. — Убьешь меня. Ходить завтра не смогу!

Я мотнул головой, стряхивая льющийся ручьем пот со лба, и завалился на бок, скрипя зубами от злости и бессилия. В башке грохотало, перед глазами черные пятна, яйца как в огне, а член стоит насмерть, как, сука, последний в жизни раз. Битый час я мочалил бедолагу Кристинку, и слова ей не сказав при встрече, но кончить не мог, хоть застрелись. Весь как под током, тело аж гудело, потряхивало всего, еще когда несся, забивая на светофоры, в эту сауну. Набросился на девку, как озверевший, толкнув ее на четвереньки. Но стоило только увидеть зажатые в своем кулаке рыжие пряди вместо черно-красного безобразия, и уже подступивший ближе некуда оргазм откатывал, оставляя меня безнадежно голодным и все более злым. И сколько бы я ни долбился в покорно изогнутое подо мной тело, ни хера не выходило, только сильнее становилось ощущение поганейшего на вкус разочарования.

— Уходи, — прохрипел Кристине и, поднявшись на трясущиеся ноги, сдернул с члена резинку и бухнулся в бассейн.

Зараза крашеная! Сучка языкатая! Как же она меня завела! Только запах сигареты ее почуял, и мне как по затылку камнем прилетело. Увидел ее, насмешливо пялящуюся на меня, и аж рвануло в мозгах. Дрянь наглая! Таскалась где-то всю ночь, вон физиономия заспанная и довольная, как у той *бливой кошки. Насношалась небось до одури. Пальцы прямо скрючивало от желания придушить. Придушить. Но вот за каким я ее зажимать-то полез! Ведь чуть не трахнул. За малым. Прямо у той стены. Спасибо Шреку, вовремя он меня в ум привел, пусть и не до конца, потому как, по всему выходит, мозгами я повредился. И не на шутку. До сих пор во рту вкус ее. Запах этот, что даже сигаретам было не забить, словно в носу застрял. Не вымыть его ни под душем, ни воняющей хлоркой водой из бассейна.

А ведь засранка крашеная была совсем не против. Я же не слепой. Дала бы мне. Дала как миленькая. Вон как цеплялась и сама не соображала, что начала об член тереться. Соски торчали сквозь майку. Меня от их твердости как насквозь прошивало. Воздух хватала, будто бежала всю дорогу. Огрызалась, но ведь дразнила меня откровенно, погремушка проклятая. Как же ты мне исхитрилась так в башку прицельно попасть? Чем там попадать-то вообще? Зенками наглыми кошачьими? Языком своим как бритва? Телом, что в мое вписалось у той стены, как кто нас друг под друга вылепил? Или этим грызущим с первого взгляда на тебя предчувствием катастрофы? Какого-то, мать его в качель, гигантского катаклизма, в который меня втянуло, и если и выживу, то прежним не буду?