Вероника.

В её присутствии я, вопреки всем законам логики и взросления, всегда чувствую себя десятилетним мальчишкой: именно столько мне было, когда они с моей нынешней матерью появились в наших с отцом жизнях. Это было словно вчера: во время очередного скучного ужина отец начал рассказывать мне о том, что мне нужна мать. Весьма тонко начал, но я к тому времени был основательно подкован в плане отношений между полами — спасибо биологической матери, которая не стеснялась приводить в дом мужиков, пока отец впахивал, как проклятый. Отец тогда, кажется, впервые назвал её «блядиной» и подал на развод, — короче, недолго у матери музыка играла. С тех пор я её больше не видел, да и не очень-то хотелось. Так вот, отец начал загонять про то, что мне нужна мать, а этому дому — женская рука, но я ему в открытую заявил, что, если он влюбился — пусть женится себе на здоровье. По-моему, тогда был наш первый серьёзный разговор, и я чувствовал себя не десятилетним пацаном, а взрослым мужчиной, с мнением которого считаются.

Правда, когда отец упомянул, что у Лидии есть дочь, я заочно стал её ненавидеть: я и так получал мало внимания от родителя, а теперь в его жизни появляются сразу две представительницы противоположного пола. Так что я заранее настроился на то, что всё внимание будет перетянуто на неё.

Невозможно описать словами моё удивление, когда мачеха чуть ли не с порога начала называть меня «сынок», а нежная девушка Вероника, которая старше меня на семь лет, взяла под своё крыло. За все те годы, что мы прожили под одной крышей, у меня даже мысленно язык не поворачивался назвать Лидию мачехой или хоть как-то оскорбить Веронику, которая действительно стала моей сестрой.

— Макс? — надрывным голосом произносит Вероника моё имя и сломя голову несётся ко мне.

Даже в свои тридцать лет она выглядит моложе многих моих сверстниц, а уж её комплекция… В общем, я без особых усилий подхватываю её и кружу на месте, пока сестра вопит от восторга. А когда она наконец снова стоит на своих двоих, я жадно изучаю её лицо, которое последний раз видел ещё перед своим поступлением в универ.

— Вот это ты постарела! — шутливо бешу Веронику. — Просто жесть!

Мой выпад не помогает, потому что её проницательные глаза всё равно блестят от слёз.

— Я тоже скучала, братик.

Эти слова, произнесённые с нежностью, которая свойственна только Веронике, рушат фундамент моей дамбы, которая должна сдерживать чёрные мысли, но нихера со своей задачей не справляется. И вот я чувствую, что сам готов реветь, как пятилетний ребёнок, у которого отобрали конфету.

Вероника просто обнимает меня, и несколько бесконечно долгих минут мы просто стоим.

— Всё будет хорошо, Макс, — тихо шепчет сестра, и я безоговорочно ей верю.

Если так говорит она, значит, действительно будет.

Мы бы, наверно, превратились в занесённые снегом памятники самим себе, если из дома не вышла мама.

— Ну конечно, их там все ждут, а они обнимаются! — бурчит недовольно. — Живо идите в дом!

Когда она таким тоном пытается заставить меня делать всё так, как она хочет, внутри вспыхивает раздражение, и, если бы рядом не было Вероники, я бы позволил матери узнать, насколько богат мой лексикон в плане нецензурщины…

В дом мы заходим втроём, и мои глаза автоматически выискивают Мишку — мужа Вероники, за которого она вышла, когда я учился в одиннадцатом классе. Собственно, из-за него сестра и уехала пять лет назад не только из родного дома, но и из страны, потому что Зеленский, будучи бизнесменом, открыл филиал своего предприятия в Америке, а Верка помчалась за ним, как жена декабриста. Отношения с её «Мишаней» у нас не сложились с самого начала — уж слишком парень любил выёбываться и не забывал козырнуть своим положением. Не знаю, что сестра в нём нашла, лично я бы в его сторону даже не глянул, но это — её личная жизнь, и она сама знает, что для неё лучше.

Лютая неприязнь на моё счастье оказалась абсолютно взаимной. На счастье, потому что я терпеть не мог двуличных мразей; уж лучше изначально знать, что человек тебя презирает, чем выслушивать приторно-ванильный пиздёж о том, как он счастлив тебя видеть.

— А твой упырь не приехал? — удивлённо спрашиваю у сестры, потому что «Мишаня» так и не объявился.

Ну не мог он добровольно упустить момент, чтобы в очередной раз не проверить мою выдержку на прочность!

Вероника отвешивает мне затрещину, и затылок пару секунд протестующе вопит: ему надоело отхватывать люлей по поводу и без.

— У Мишани очень много работы, он не смог вырваться, — с улыбкой на имени мужа отвечает она.

— Какая жалость…

Сестра недовольно качает головой, потому что на моём лице отражается целый спектр эмоций, но как раз сожаления на нём и отсутствует. Ну счастлив я, что его здесь нет, почему я должен это скрывать? В этой семье все знают, как мы с зятем «любим» друг друга; отец угарает над нашими склоками, а сестра и мать, которая тоже по непонятной мне причине фанатеет от этого придурка, закатывают мне истерики каждый раз, как я называю их «Мишаню» упырём.

— Мы можем хотя бы сегодня обойтись без ругани? — строго спрашивает мать.

Но я вижу её насквозь: родительница светится от счастья, потому что наша семья впервые за последние пять лет собралась всем составом.

— Конечно, можем, — согласно киваю. — Упырь же не приехал.

Мама закатывает глаза, отец фыркает, а я получаю очередной подзатыльник от Вероники.

Всю дорогу до столовой мы с ней шутливо переругиваемся, и это помогает мне круче, чем бухло и все мои друзья вместе взятые. Так было всегда: что бы ни подкашивало мой внутренний мир, Веронике всегда удавалось поставить меня обратно на ноги.

Едва отгремели куранты, сестра под локоть уволакивает меня из столовой в отцовский кабинет, и я пытаюсь приготовиться к моральному изнасилованию.

— А теперь выкладывай мне всё, — переходит она сразу к сути.

Я вкратце описываю ей недавние события, вывернувшие мою душу наизнанку, и с каждым словом сестра хмурится всё больше.

— Мне кажется, ты никогда не повзрослеешь, Максим, — подводит итог сестра, едва я заканчиваю свою «повесть». И это её «Максим»… Полным именем она называет меня, только когда злится. — Стоило оставить тебя ненадолго одного, и ты свою жизнь начал спускать в унитаз!

— Хуя се! Так пять лет — это, оказывается, ненадолго! — вспыхиваю в ответ. — Если тебя так заботила моя судьба, могла бы не уезжать!

— И вечно присматривать за тобой, как за несмышлёным ребёнком?! Тебе уже двадцать два, через месяц стукнет двадцать три, а мозгов так и не прибавилось! Я-то надеялась, что за время общения со мной ты хоть чему-нибудь научился! Остепенился, в конце концов! А что я вижу в итоге? Мой брат бухает каждые выходные, заходится из-за дел давно минувших дней, о которых все остальные уже благополучно забыли и зажили дальше и ещё умудрился обидеть девочку, которой ты, по-видимому, просто понравился!

Я болезненно скривился: своей убивающей прямотой Вероника напоминала мне Костяна, который тоже всегда рубил правду-матку, не заботясь о чувствах собеседника.

— Какое нахрен остепениться?! Где я, и где семья?!

Вероника печально усмехнулась.

— Ну, судя по количеству твоих встреч с родителями, от семьи ты явно далёк…

Из груди вырвался тяжёлый вздох. Вероника вся в нашу родительницу: мать тоже постоянно сокрушается, что я забил на семейные вечера.

— Хочешь, чтобы я своей кислой рожей портил настроение окружающим?

Вероника подошла ко мне вплотную, легонько треснула по лбу и прижалась к груди, обняв за талию.

— Родителям не важно, с каким настроением ты приедешь; главное, что ты всё-таки приедешь.

Обнимаю сестру в ответ.

— Что я должен сделать, чтобы внутри не было так адски пусто и больно?

Я задаю этот вопрос без малейшего стеснения быть принятым за ранимого мальчика, потому что Вероника и так знает меня, как никто другой, и никогда не поднимала на смех, чем бы я с ней ни поделился. Друзья тоже выслушивали, поддерживали, давали советы, подъёбывали, когда это было нужно, но всё это не одно и то же: сестра всегда серьёзнее относилась к любым моим проблемам.

Она поднимает голову и берёт моё лицо в ладони.

— Перестать страдать хернёй.

Моё лицо вытягивается в идеальный овал, потому что… Чем она занималась в Америке, что начала материться?