Я дёрнулась, услышав подобную формулировку его вспышки агрессии: наверно, во всех семьях отцы, чуть что, сразу хватаются за топор, почём мне знать. А ещё очень не хотелось, чтобы Макс действительно решил, что ему здесь не место, и оставил меня наедине с озверевшим родителем.
Соколовский усаживает меня на лавочку возле подъезда и вытаскивает из кармана сигарету, и делает это с таким видом, как будто всё, что он только что увидел и услышал — абсолютно нормально. А я могу лишь смотреть на него и отмечать про себя, что курящий Макс — второе по счёту самое сексуальное зрелище после его родинок.
— На твоём месте я бы сейчас заткнулся. — Голос Соколовского был настолько леденяще-спокойным, что вдоль моего позвоночника поползли противные мурашки. — У меня столько сверхспособностей, что я могу прямо сейчас расхуярить твоё лицо, и мне ничего за это не будет.
От услышанного мой рот открылся и так и завис: Макс только что угрожал моему отцу? За меня? Но догадаться о том, что он имел в виду под «сверхспособностями», было нетрудно: связи в нужных местах и впрямь решают если не все, то очень многие проблемы.
На родителя его слова тоже производят неизгладимое впечатление, если судить по его побелевшему от страха лицу, и впервые в жизни мне захотелось заплакать от того, что меня защитили. Впрочем, я не видела причин не позволить себе такую маленькую радость, тем более что слёз и так накопилось немало за последние несколько месяцев. Солёная влага безмолвными ручьями текла по щекам, оставляя на коже мокрые дорожки, которые туже остужали ветер и январский мороз.
Макс выпустил очередную порцию дыма и перевёл свой взгляд на меня.
— Из-за таких, как он, не рыдают. — Слова звучат немного жёстко, но справедливо, однако я ничего не могу с собой поделать: в конце концов, это мой отец. — Таких надо посылать нахуй. Резко и без зазрения совести — всех нахуй под дробный грохот их завышенной самооценки и безграничного ощущения вседозволенности. И никогда не искать таким людям оправданий.
Я покачала головой: таким важным социальным навыком, как говорить людям «нет» и уж тем более посылать их так далеко, я, к сожалению, не обладала. Может потому, что в своё время меня этому навыку не обучили родители, несмотря на то, что это была их прямая обязанность; а может потому, что я при этом чувствовала себя так, словно предаю государство и целое человечество.
— У моего лучшего друга была проблема в семье: сначала было такое чувство, словно потерял косарь, а потом оказалось, что десять копеек выпали. И я сейчас совсем не о деньгах. — Макс потушил сигарету, и я заворожённо смотрела, как тает в воздухе облачко дыма. — Люди не ценят заботу и беспокойство за них, а вот если послать их, то они обязательно среагируют.
— Ты не понимаешь, — дрожащим от слёз голосом произношу в ответ. — Это ведь родители, я так не могу.
Соколовский опускается передо мной на корточки и упирается локтями в колени, сцепляя их в замок.
— Поверь мне, детка, я прекрасно знаю, каково это — иметь ущербного родителя. — При этом на его лице появляется выражение лёгкой печали, и я недоумённо всматриваюсь в его лицо, стараясь не заострять внимание на своём новом прозвище. — И поверь мне, я бы не постеснялся послать её нахер.
Её… Значит, Максим говорил о своей матери… Выходит, у нас больше общего, чем я могла даже предположить.
— А теперь, — он резко выпрямляется и подхватывает меня на руки, отчего я взвизгиваю и судорожно цепляюсь за его шею, — скажи, куда тебя отвезти. И даже не вздумай говорить мне, что ты останешься здесь. Ты не останешься.
Пару секунд я просто смотрю на него и пытаюсь осознать, что всё, что сейчас происходит — действительность, а не игра воспалённого разума. Как, должно быть, здорово — иметь рядом мудрого мужчину с большим сердцем, который готов перевернуть весь мир, чтобы ты была счастливой…
Мой взгляд опускается на его усыпанную родинками шею, и я вновь теряю связь с реальностью. Приходится тряхнуть головой и прокашляться, чтобы ответить.
— У меня есть подруга, я временно живу у неё.
Макс удовлетворённо кивает и уверенно топает к своей машине со мной на руках. Должно быть, я выгляжу хуже, чем мне казалось, раз он держал меня на руках без видимых усилий.
В машинах я совершенно не разбираюсь, но это не мешает мне понять, что она очень и очень дорогая. Я искренне рада за Макса, потому что лично мне никогда не хватит смелости сесть за руль, даже если будет возможность: в любых стрессовых ситуациях, как показала практика, я совершенно теряюсь. Так что, лучшее, что я могу сделать для человечества — это не сдавать на права.
В салоне Макс пристёгивает меня ремнём безопасности, словно я не в состоянии сама этого сделать, и выруливает из моего двора. Я тихо называю ему адрес Алисы и отворачиваюсь к окну, потому что глаза всякий раз цепляются за его родинки на шее, а я не хочу вновь потерять самоконтроль.
Кстати, об этом…
— Мне не понравилось, что ты лапал меня в раздевалке, — словно для самой себя, бурчу под нос.
Но у Соколовского, по-видимому, отличный слух.
— Думаю, очень даже понравилось, — не соглашается он. — К тому же, я ведь позволил тебе дотронуться до моих родинок; почему же я не могу позволить себе дотронутся до того, что хотел я?
От такого откровения температура резко подскакивает, а дыхание сбивается, стоит мне вспомнить, к чему именно тянулись его руки. Но я не могу позволить ему заметить, как легко можно выбить меня из колеи.
— Как ты узнал, где я живу? — перевожу я тему в более безопасное русло.
Макс фыркает, чем успешно привлекает моё внимание. Его кривоватая улыбка пополняет мой личный список «самых сексуальных вещей», которые делает этот парень.
— Увидел тебя на автобусной остановке и не удержался.
Мои щёки предательски заалели: прежде я подобные истории слышала только от Алисы, но никогда парни не интересовались мной лично.
Любопытная, как все девушки, не удерживаюсь от очередного вопроса.
— А заступился почему?
Макс хмурится.
— Потому что терпеть не могу насилие. Особенно, когда дело касается девушки. — Его лицо озаряет озорная улыбка, когда он бросает на меня мимолётный взгляд. — Мучать тебя можно только мне.
Я вновь краснею до кончиков волос, стараясь не вникать в смысл его слов, но ничего не выходит. Если под словом «мучать» он подразумевал «зажимать тебя везде, где только можно», то не знаю, каким способом можно пережить подобные «пытки»…
От греха подальше снова отворачиваюсь к окну, наблюдая, как безликие здания окраин сменяют более презентабельные по мере приближения к центру. Краем глаза замечаю движение и наблюдаю, как Макс тянется к магнитоле. Пара секунд, и на весь салон раздаётся незнакомая песня, с которой я чувствую какое-то болезненное родство (речь идёт о песне «LX24 — Птица (O’Neill Remix)»).
Окунуться глубоко в раздумья мне не даёт горячая ладонь Макса, которая опускается на моё левое бедро. Растерянно распахиваю глаза и смотрю на парня, который не отрывает взгляда от дороги; при этом у него выражение лица такое, словно он держит руку на коробке передач. Пытаюсь спихнуть её, потому что сердце уже колотится как сумасшедшее, но без особых успехов: по-моему, легче поднять «Титаник» со дна океана… Обречённо вздыхаю и отворачиваюсь к окну, но сосредоточиться на панораме не могу, потому что ежеминутно ощущаю на себе взгляд Макса.
Ну и как тут вообще можно о чём-то думать?
Вот наконец машина тормозит у подъезда Алисы, и я хочу поскорее выбраться и сбежать от этого обжигающего взора, но в машине щёлкают замки, и моё сердце испуганно спотыкается. В мои волосы зарывается рука Макса, и он поворачивает меня к себе лицом.
— Ты ничего не забыла, детка? — словно гигантский кот, мурлычет он.
Как можно формулировать свои мысли в слова, когда они становятся похожи на густую патоку?
— Что ты имеешь в виду?
— Не хочешь поблагодарить меня за своё спасение?
Парень ухмыляется во все тридцать два, заставляя меня растеряться ещё больше.
— Спасибо, — выдыхаю, благодарность, но Макса такой ответ явно не устраивает.
— Ну нет, так не пойдёт.
— А как надо? — удивляюсь я.
Соколовский словно этого вопроса и ждал. Не успеваю я опомниться, как его горячие губы накрывают мои, и меня простреливает ударом тока, а внизу живота собирается такой жар, что на коже, наверно, останутся ожоги. Его настырный язык проникает в мой рот, и я рассыпаюсь на атомы; перед закрытыми глазами пляшут высоковольтные искры, а нервы сворачиваются в один гигантский узел. Сама не замечаю, в какой момент отвечаю на поцелуй, вцепившись в плечи Макса с такой силой, что пальцы, вероятно, придётся разжимать домкратом. От удовольствия хочется мурчать и царапать кожу парня ногтями, оставляя на ней багровые полосы. Его рука сгребает мои волосы в кулак, оттягивает, причиняя лёгкую боль, и из моего горла вырывается сдавленный стон. Он припечатывает меня к своей груди, которая кажется мне раскалённой печкой даже через слои одежды, и нет никаких шансов отлепиться от парня, только если он сам не сжалится надо мной.