Алёна Тим - Грусть любви

– А что ты хочешь? – сказал Влад.

Аля вывернулась из его рук и вопросительно посмотрела в его глаза.

Она взяла бутылку мартини, которую Влад поставил на траву, чтобы освободить руки для объятий.

– Нет, малыш, тебе не нужно сейчас пить.

– Да, он так называл меня, мой первый мужчина, – сказала она и вскинула пол-литровую бутылку: сладковатая жидкость потекла внутрь, грея сдавленное невыплаканными слезами горло.

– Голова… – произнесла Аля, готовясь снова закрыть глаза, если отсутствие занавесок, как обычно, ослепит ее ярким солнцем.

Но день был пасмурный. Несмотря на начинающуюся оттепель, сегодня опять выпал снег, и какие-то дети, играющие за окном, пытались отнять друг у друга маленькую красную машинку. Их вопли и разбудили Альку.

– Отдай, это не твое! – кричал один.

– Ты не понял, придурок, у тебя никогда не будет машин, ведь твой папа – преподаватель.

Алька потрогала свою голову, тупая боль не давала сосредоточиться. Вспомнив свое искрометный дебют «У музы за пазухой», она улыбнулась.

Если кто-то когда-то и говорил ей комплименты, то чаще за ее улыбку.

И один прикольный продавец в магазине молодежной одежды как-то посоветовал ей улыбаться как можно больше.

Аля никогда не могла улыбаться специально и часто улыбалась не тем мужчинам, которым хотела бы улыбнуться. Улыбка приходила на ее лицо также внезапно, как исчезала с него.

Аля надела очки, они скорее привлекали к ней внимание, не смотря на то, что их крупная оправа делала ее похожей на учительницу средних классов.

Но, как говорили мужчины, училка – это круче, чем секретарша.

Аля подошла к зеркалу. Она похудела за последнюю неделю. Несмотря на свой немодельный рост – меньше ста семидесяти сантиметров – у нее была интересная фигура. Изучая историю античной культуры, она выяснила, что ее размеры были почти общепринятыми размерами нимфы: бедра – 89, талия – 70, и грудь – 83. Ей всегда хотелось талию поуже, чем у нимфы.

Подумав несколько секунд о том, что и с такой талией можно жить, Алька, не застегивая, надела рубашку мастера, и, не удивляясь тишине в мастерской и приготовясь не шлепать по деревянному полу, решила пройти на кухню, откуда доносился запах крепкого ванильного кофе.

Она совсем забыла про детей, отцом одного из которых был преподаватель, и в отражении зеркала увидела, что они, по-детски не смущаясь, разглядывают ее. Малыш, гордившийся преподавательским поприщем своей семьи, разинув рот, восхищенно взирал на ее непышные формы. А другой, оскалившись, показывал на нее пальцем, как-то комментируя это явление.

Впрочем, комментарии ее не интересовали, и лишь тупая боль в голове, а также невозможность вспомнить события прошлого позднего вечера, создавали какой-то дискомфорт.

Вид себя в большом зеркале настроил ее на доброе начало дня и придал ее движениям какую-то сексуальность и женственность, хотя женственность ее была как всегда «не совсем».

Переступая с носка на пятку, она прошла по коридору, слишком занятая собой, чтобы заметить Влада за мольбертом, и выпила чашку кофе, отметив, что наверняка покусилась на чужое. Ведь Влад не мог предположить, во сколько она проснется.

– Аля! – позвал Влад. Обрадовавшись, что ее зовут, Алька вскочила из-за стола, при этом деревянный стул довольно резко нарушил тишину в атмосфере мастерской.

– Аля! Ну, где же ты?

Влад лепил яйцо из скульптурного пластилина. Аля пыталась догадаться, какие побуждения при этом руководят им. Ведь в яйце нет ничего особенного, совершенно не за что ухватиться, оно гладкое и скользкое. И вообще, какие эмоции может вызвать яйцо, кроме ассоциаций с курицей?

Судя по всему, Влад был занят этим процессом уже давно. Еще с восходом он разминал и грел в своих сильных ладонях скульптурный пластилин оливкового цвета, несмотря на боль в пальце, который он повредил, недавно поскользнувшись у подъезда. Кисти его рук, огромные по сравнению с маленькими музыкальными руками Али, приглаживали бугорки и хлопали по предмету, напоминающему яйцо, что напоминало Але какое-то магическое действо. Аля хотела было сказать, что из такого яйца непременно должен родиться огромный цыпленок или маленький динозаврик. Но, посмотрев на сосредоточенное лицо мастера, она удержала эти слова в себе.

Влад сидел напротив зеркала, заглядывая в черты Алиного лица. Она думала о боли, которое причиняло ему это яйцо, ведь Влад упал, повредив свой мизинец. Но как-то интуитивно чувствовала, что ее слова здесь будут лишними, и первым должен что-то сказать он.

Часы на стене, которые очень были похожи на самодельные, притянули ее внимание. Она только сейчас разглядела, что сделаны они были в стиле детских аппликаций. На картон были наклеены вырезки из журналов, которые создавали абстракцию, ассоциирующуюся с хаосом современных СМИ. В дырочку, проделанную кем-то, был вставлен дешевый часовой механизм. Цифр на часах не было. Но было ясно, что уже больше двух, но меньше трех часов дня.

– Мировое яйцо плавало в мировом океане… – нараспев сказал мастер, – а больше ничего и не было, – добавил он быстро.

Аля засмеялось. Ей был так хорошо с ним, и мировое яйцо, вылепленное из пластилина, придавало какой-то мистической определенности их сегодняшнему дню.

Скульптор повернул яйцо вокруг своей оси несколько раз, наклонил его, снова вгляделся черты лица Али, и, прищурившись, рассматривая получившуюся сферу, вывел указательными пальцами две дуги в верхней трети яйца.

– Тебя будет трудно лепить, – сказал мастер. – У тебя хорошее лицо.

Но оно меняется слишком быстро. Это так сложно, но так интересно.

Они молчали и смотрели на яйцо, в то время как самодельные часы издавали механическое тиканье.

– У тебя было немного мужчин, а у меня было много женщин. И многие из них были несчастны, – вдруг заговорил Влад, и тиканье часов перестало существовать.

Аля обхватила колени, присев рядом с ним на табуретку, и, наклонившись к скульптору, внимательно слушала, словно стараясь услышать даже то, что он не скажет.

– Вот ты говоришь, у тебя было меньше десяти мужчин. Это нормально. Ведь тебе будет 25, и ты не замужем. Ты многое попробовала, многим увлекалась, в том числе профессионально. И это нормально. Человек может развиваться по вертикали, а может по горизонтали. И твоя внутренняя борьба между желанием секса и чисто духовной любовью – это тоже нормально. Ведь Бог создал нас людьми. А люди становятся противоречивы, впитывая в себя этот мир. У тебя нет никакого понимания с родителями – это тоже нормально.

Дети должны улетать из своих гнезд. Но я не могу просто взять и сделать тебя счастливой, как бы мне этого не хотелось. Я могу только вылепить тебя с твоим прошлым.

Влад проводил линии по скульптурному пластилину, намечая портрет.

Он улыбнулся и подмигнул.

– Всегда, когда делаю скульптурные портреты, я использую зубные приспособления. У меня были женщины-стоматологи и женщины-гинекологи, которых я просил приносить свои рабочие инструменты.

Аля засмеялась.

– Я бы вылепила что-нибудь эротическое.

– Пластилин хорошо поддается эротике. У тебя сильные руки с тонкими пальцами. Не слушай тех, кто говорит, что это руки музыканта, это руки скульптора… или его помощницы, – Влад снова улыбнулся и подмигнул другим глазом.

Весь день она бродила по областному городишке. Заглянула и к Жеке в его «У музы за пазухой», извинившись за свой уход по-английски. Она пообещала ему зайти еще раз, чтобы почитать свои стихи и сказала, что не надеется на такие же бурные овации, хотя постарается выбрать лучшие из лучших своих стихов.

Жека был рад увидеть ее и снова преподнес блюдо от шефа. А также познакомил с неизвестным режиссером, который собирался снять фильм в стиле «артхаус».

По словам молодого режиссера, это должно быть что-то замкнутое, но очень открытое, – скорее всего, разговор о самом сокровенном во внезапно остановившемся между этажами лифте.

Несколько часов они втроем обсуждали эту странную идею и внезапно останавливающиеся лифты.

Потом Аля исследовала окрестности. А вернувшись в мастерскую, не застала там Влада.

Они так устала, что сразу скинула с себя одежду, и, накрывшись пледом, легла на старый диван, которому теперь она доверяла свои сновидения, вопреки пустовавшей кровати в родительском доме, о котором она не хотела вспоминать.