Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ

— Подожди меня здесь, — сказал апостол. — Покайся в грехе, смирись перед Господом и твоим милосердным судиею!

Эмма крестообразно распростерлась на полу перед алтарем и начала усердно молиться, обливаясь горькими слезами. Изредка в ночной тишине раздавались глухие стоны и тихое пение псалмов; из леса доносился крик совы.

Шорох приближающихся шагов заставил кающуюся грешницу подняться на ноги.

Перед нею стоял апостол с плетью в руке… Эмма упала на колени и склонила голову, ожидая заслуженной кары…

Кроткими очами и с грустной улыбкою на устах взирал на это истязание увенчанный терновым венцом Спаситель.

На следующий день после обеда Эмма приехала со своей матерью в село Конятино.

«Это что-нибудь да значит», — подумала Ядевская, поспешно накидывая на плечи турецкую шаль, и быстрыми шагами пошла навстречу нежданным гостям.

Казимир был уже в гостиной и очень удивился, когда Эмма с приветливой улыбкой подала ему руку. Будто она переродилась или как змея переменила кожу. Скромный полумонашеский наряд ее исчез бесследно. На ней было красивое белое платье с голубыми бантами, волосы были заплетены в две роскошные косы, глаза блестели, на губах играла радостная улыбка.

— Прикажите распрячь ваших лошадей, дорогая соседка, — упрашивала Ядевская. — Я не отпущу вас без ужина, вы у меня такая редкая гостья!

Малютина взглянула на свою дочь, та едва заметно кивнула, и радушное приглашение было принято.

Выпив чашку кофе, Эмма предложила Казимиру погулять с ней в саду.

— Что с тобою? — воскликнул он, сходя по ступенькам террасы. — Ты сегодня так мила, что я тебя просто не узнаю!

— Заметь, друг мой, — ответила Эмма, — что женщины становятся необыкновенно любезны, когда намерены обратиться к кому-нибудь с просьбой.

— Чего же ты от меня хочешь?

— Об этом после.

На клумбах еще осталось несколько запоздалых астр и георгинов. Эмма нарвала цветов, села на скамейку у бассейна, сплела венок и надела его себе на голову. Казимир молчал, не сводя с нее глаз.

— Ты мне очень нравишься, когда сидишь так смирно, — сказала она, протягивая ему обе руки, — будь всегда таким же умницей.

— Почему же ты запрещаешь мне любить тебя?

— Я желаю, чтобы ты был моим другом, но боюсь довериться тебе — меня пугают твои страстные порывы.

— Признайся, что ты любишь другого, и я перестану жаловаться на судьбу.

— Не могу же я признаваться в том, чего нет! Поверь, если бы мне вздумалось полюбить мужчину, то я избрала бы тебя.

— Золотые пилюли!

— Клянусь, что никто, кроме тебя, не будет моим мужем! Доволен ли ты этим? Но к этому я прибавлю, что не намерена выходить замуж.

— Девические фантазии!

— Попробуй уговорить меня, и ты убедишься, что я мраморная статуя, не хуже вот этой царицы амазонок, которая прячется там, в густой зелени.

— Чем же я могу быть тебе полезен? — спросил Казимир после непродолжительной паузы.

— Я хочу попросить тебя…

— Почему же не приказать?

— Потому что ты мой друг, а не раб.

— Говори же, в чем дело?

— Дня через два я еду в Киев, не проводишь ли ты меня?

— С величайшим удовольствием!

— Итак, решено — мы поедем вместе.

— Долго ли ты там пробудешь?

— Быть может, до весны.

— Отлично!

— У меня есть дела, которые задержат меня в Киеве на несколько месяцев.

— Тебе есть, где остановиться?

— Я буду жить у своей старой тетушки. У нее собственный дом на Подоле, но мне нужен мужчина в качестве защитника. Не хочешь ли ты быть моим рыцарем?

— И ты еще спрашиваешь? — вскричал юноша. — Боже, какое счастье сулит мне грядущая зима! Сколько приятных вечеров проведу я с тобой, сидя у камина!

— Дай мне слово, что ты не нарушишь моего душевного спокойствия.

— Постараюсь быть таким же хладнокровным, как ты.

— Я вовсе не хладнокровна. Просто во мне нет страстных порывов, и тебе советую их сдерживать.

За ужином Эмма подняла свой бокал, чокнулась с Казимиром и шепнула ему:

— За счастливое будущее!

На прощание, садясь в коляску рядом с матерью, она протянула ему руку и прибавила:

— Можешь поцеловать ее, я тебе не запрещаю.

Юноша впился губами в изящную маленькую ручку, которую у него быстро отняли.

— До свидания! — раздалось в ночной тишине, и сытые вороные лошади помчались по дороге, поднимая целое облако пыли.

Весь следующий день Казимир провел со своей матерью, а вечером принялся укладывать чемодан. На этот раз расставание было для него не так тягостно, как прежде — его манил за собою чудный призрак.

Рано утром он был уже на ногах и вышел в сад, где вскоре столкнулся со своей матерью. Глаза старушки были заплаканы. Она села рядом с сыном на скамейку и молча пожала ему руку.

— Обещай мне, — начала она, с трудом сдерживая душившие ее рыдания.

— Что такое, милая мама? — спросил молодой человек, горячо целуя ее руки.

— Будь осторожен… Эмма…

— Да она и слышать не хочет о моей любви!

— Она так говорит, но я этому не верю… Предчувствие редко обманывало меня… она теперь не случайно тебя преследует… тебе грозит опасность.

— Даю тебе слово, что я буду осторожен.

Ровно в два часа пополудни приехала Эмма в дорожной карете, нагруженной сундуками, шкатулками и картонками. Горько плакала старушка Ядевская, расставаясь с сыном, и потом долго глядела вслед удаляющемуся экипажу.

Молча смотрели молодые путники на мелькающие мимо них поля, нивы, рощи, села и убогие деревушки. К югу тянулись стаи диких уток, в воздухе раздавались отдаленные звуки свирели или заунывной малороссийской песни.

Наконец Эмма обратилась к своему спутнику с вопросом: «Не знаком ли он с графом Богуславом Солтыком?»

— Нет, — отвечал Казимир. — Но я слышал от моих товарищей, что это какая-то странная личность, непонятная смесь Гамлета с Монте-Кристо.

День клонился к вечеру. Вдали показались позолоченные купола киевских соборов; на западе небо было красно, как огонь. Вскоре наступили сумерки. Вся окрестность подернулась легким туманом; на небе одна за другой засверкали звезды; карета въехала в густой лес. Кучер остановил лошадей и зажег фонари. Вдруг в стороне от дороги, над болотом, что-то блеснуло.

— Блуждающий огонек, — заметил Ядевский.

— Мой символ, — ответила девушка. — Не ходи за мной, если я поманю тебя, а то попадешь в болото и погибнешь.

— Какие пустяки! Разве ты сирена, прельщающая путника для того, чтобы утопить его?

— Не только русалки губят легковерных юношей.

Было уже поздно, когда карета въехала в Киев, но дома и улицы были еще освещены, а по тротуарам двигались толпы гуляющих. По мере того, как путники приближались к Подолу, прохожих становилось все меньше. Фонари едва мерцали. В этой части города царил полумрак — лавки уже давно были закрыты. Наконец усталые лошади остановились перед маленьким одноэтажным домиком с закрытыми ставнями.

Путники вышли из кареты, и Казимир позвонил у подъезда. Но прошло несколько минут, прежде чем дверь отворилась. На пороге показался старый седой лакей с фонарем в руках. Почтительно поцеловав руку Эммы, он начал вынимать из кареты багаж.

— Теперь мы с тобой простимся, — обратилась Эмма к своему спутнику. — Я очень устала и хочу отдохнуть. Мой кучер довезет тебя до твоей квартиры, а завтра вечером я жду тебя к чаю.

Они расстались.

На лестнице Эмму встретила скромно одетая старушка с серыми плутовскими глазами и ярким румянцем на щеках.

— Елена?

— К вашим услугам, барышня.

— Ты уже получила распоряжения?

— Точно так.

— И знаешь, что будешь считаться моей тетушкой?

— Да, для посторонних, для вас же я самая покорная раба, — и старушка повела Эмму через ряд роскошно обставленных комнат.

— А это ваша спальня, — сказала она, отворяя последнюю дверь.

— Хорошо.

Эмма сняла дорожное платье, надела меховую кофту и села пить чай. Елена стояла у дверей, не спуская глаз со своей барышни.