— Чтобы все твои дети считались законными, во время церемонии они должны накрыться плащом их отца.
— Конечно.
Гуннора старалась сохранять серьезность, но ее разбирал смех. Она указала в окно.
— Ты только посмотри на эту ораву! Как им всем поместиться под одним плащом?
— Ну, значит, нужно сшить плащ побольше.
— Такой плащ не так-то просто сделать. Понадобится время, — ухмыльнулась она. — А до тех пор я останусь любовницей Ричарда, а не женой.
— Твоя жизнь во грехе длится уже много лет — несколько недель погоды не сделают. Но только после свадьбы ты станешь истинной герцогиней Нормандии.
В день свадьбы при дворе царила суета. В покоях Гунноры толпилось множество женщин и девушек — как родни, так и прислуги. Каждой хотелось внести свою лепту и помочь герцогине, пока она наряжалась, подбирала украшения, расчесывалась. Все говорили, как она прекрасна, как, должно быть, счастлива!
Гуннора уже давно привыкла носить роскошную одежду и украшения, но тщеславие не входило в список ее грехов. Комплименты вскоре надоели ей, а любопытные взгляды лишь раздражали. «Разве вы не видите, — хотелось сказать ей, — что я слишком стара, чтобы становиться невестой? Я не из тех девиц, что ждут не дождутся дня свадьбы, ведь потом вся их жизнь изменится. О каких переменах может идти речь, о каком счастье?» Но хотя Гунноре и не удавалось прочувствовать особую прелесть этого дня, она не хотела разочаровывать девушек, мечтавших о свадьбе.
В какой-то момент вся эта суета и болтовня окончательно ей надоели.
— Мне нужно собраться с мыслями. Я хочу побыть одна.
Как и всегда, ей сразу же повиновались. Тишина целебным бальзамом пролилась на ее душу. Гуннора присела отдохнуть и закрыла глаза. На самом деле ей просто хотелось избавиться от болтушек, но теперь она была благодарна за представившуюся ей возможность вспомнить прошлое.
Она подумала о том дне, когда приехала в Нормандию. Не хотелось вспоминать смерть родителей, но сейчас перед внутренним взором Гунноры предстали их исполненные надежды лица. Да, им было тревожно очутиться на новых землях, но они были уверены, что обретут здесь лучшую жизнь.
Наверное, родители гордились бы, узнав, что она стала герцогиней Нормандии. И просто порадовались бы за нее, узнав, что дочь счастлива. «Да, — вдруг подумала Гуннора. — Это правда. Я счастлива».
Она гордилась своими детьми, гордилась тем, что стала правительницей этих земель, была благодарна за установившийся в Нормандии мир. А Ричард… что ж, не она выбрала его себе в мужья и за годы телесной близости не открывала ему душу, но со временем их судьбы сплелись, и они стали подобны двум сильным деревьям, чьи ветви соприкасаются на ветру. Их кормила одна почва, и почва эта была плодородна.
Стук в дверь отвлек Гуннору от ее мыслей. Вздохнув, женщина открыла глаза.
— Мне нужно еще время! — крикнула она. В тишине было так хорошо…
— Боюсь, времени нет.
Она оглянулась. На пороге ее комнаты стояли не взволнованные свадьбой девчонки, а монах. В его улыбке читались самодовольство и насмешка, подбородок был гордо вздернут, все в нем кричало о превосходстве.
Гуннора уже открыла рот, собираясь прогнать прочь наглеца, но монах, не спросив разрешения, вошел в комнату, достал из-под рясы свиток и протянул его герцогине.
Во рту у нее пересохло. Сейчас тишина казалась уже не столь желанной. Гуннора старалась держать себя в руках, но когда женщина прочла надпись на пергаменте, она побледнела и по довольной улыбке монаха поняла, что это не укрылось от его внимания.
— Откуда вы знаете… — хрипло начала она и осеклась.
Гуннора не хотела попасть в его ловушку, к тому же не в первый раз церковники отказывали ей в должном почтении. До сих пор она просто не замечала этого, вот и теперь старалась сохранить лицо.
Встав, она с удовлетворением отметила, что на голову выше этого монаха.
Похоже, он не ожидал такого поведения и вначале немного испугался.
— Много лет назад один из моих братьев услышал разговор Альруны и Арвида. Он слышал не все, но многое. Например, что это вы убили Агнарра, а не Альруна, как все думают. На смертном одре тот брат поведал мне эту тайну, я же записал правду.
— Зачем? — величественно осведомилась она. — Прошло много лет, это не имеет никакого значения.
— Вы так думаете?
— Конечно. Христиане и язычники в нашей стране давно живут в мире.
Он ничего не сказал, лишь раздраженно вскинул брови. Тишина стала еще напряженнее, и слова Гунноры прозвучали уже не столь уверенно.
Нормандия теперь была не столь раздроблена, как раньше, и все равно подобна одеялу, сшитому из разных лоскутков, — оно греет, но красивым его не назовешь. Люди тут говорили на языке франков, давали детям франкские имена, но многие придерживались традиций Севера. Не было другой страны, где строилось бы столько церквей и монастырей, где жило бы столько монахов и священников. Но в то же время сюда приезжало все больше переселенцев с севера. Они хотели жить в мире, тяжело трудиться и растить детей, но многие из них не понимали веру своих соседей. Ричард никому не позволил бы усомниться в том, что он истинный христианин, он принимал участие в жизни Церкви, но, в отличие от своих соседей-франков, никогда не обращался к Папе Римскому, ведь тот не раз давал понять, что все еще считает герцога потомком пиратов. И хотя Ричард старался уподобиться другим правителям, если присмотреться, можно было понять, что в Нормандии и войско было дисциплинированней, и преступления карались строже. Недостаток обернулся достоинством, и люди тут гордились, что они не франки, а норманны, объединенные духом мужества, силы и славы.
Но и это слово, ставшее щитом от насмешек, выхолостилось, лишилось смысла, ведь норманнами себя звали теперь те, чьи предки пришли сюда вовсе не с севера. Ричард привечал наемников из Фландрии, Бретани, Пикардии и Артуа, и когда эти воины становились рыцарями в Нормандии, это оскорбляло датчан. У недовольных не появилось такого предводителя, каким был Агнарр, и никто не решался на открытое противостояние, ведь Ричард считался с их интересами и даже взял в жены одну из них, но Гуннора знала, что ручеек может превратиться в бурный поток, из искры разгорится пламя, а ссора перерастет в войну, если не хватит воинов, чтобы укротить повстанцев. Если те — тщеславные, бессовестные, жаждущие власти — захотят разрушить мир.
Незнакомый монах облизнул губы.
— Все не так просто. Если станет известно, что вы собственноручно убили… датчанина, это приведет к беспорядкам.
— Тогда почему вы пришли ко мне, а не к датчанам? — резко спросила Гуннора.
Мужчина улыбнулся.
— Откуда такая враждебность? Я на стороне Ричарда, вашего мужа… вашего будущего мужа.
— Значит, вы хотите воспользоваться этими записями не для того, чтобы разоблачить меня, а чтобы шантажировать. Что же вам нужно?
— Вам стоило бы спросить, кто я и откуда.
Гуннора дрожала от злости. Его насмешливость раздражала ее так же, как и осознание своей беспомощности, но она знала, что для таких людей невыносимо равнодушие, и потому старалась скрывать свои чувства.
— Так кто же вы и откуда? — холодно улыбнулась она.
— Из Кутанса. Там уже есть монастырь, но мы хотим построить новую церковь. Денег не хватает, у нас даже Библий мало, мало книг, а те, что есть, лишь покрыты письменами, в них нет ярких красок. Епископ Готфрид, управляющий жизнью клира в Кутансе, не хочет войти в наше положение.
Гуннора уже поняла, к чему клонит монах.
— А я тут при чем?
— Есть еще одна проблема, — продолжил монах. — Когда-то, много десятилетий назад, люди Церкви бежали из Кутанса, спасаясь от норманнов, и забрали мощи святого Лаутона и святого Румфария. Они обрели приют в Руане, и мощи до сих пор хранятся тут, в соборе. Хотя Кутансу больше не угрожает опасность, мощи никто возвращать не собирается.
— А я тут при чем? — повторила Гуннора.
— Ну, и в других монастырях на западе Нормандии ситуация не лучше. Конечно, Мон-Сен-Мишель уже не в таком плачевном состоянии, как десять лет назад. Он стал новым культурным центром страны, не в последнюю очередь благодаря вашему мужу… вашему будущему мужу. Он поставил себе целью отстроить там церковь, как его дед Роллон восстановил Руанский собор и церковь аббатства Сент-Уэн, а его отец Вильгельм — монастырь Жюмьеж.