Персия Вулли - Гвиневера. Осенняя легенда

«Одна лишь я, которая его любит», – мрачно подумала я, а сама покачала головой.

Нимю помогла мне подняться на ноги и, подобрав золотой обруч, осторожно повела через зал, а потом вверх по лестнице. В голову пришла смутная мысль: «А где же Элейн?» Но, чтобы разбираться с ней, не осталось уже сил. Для этого скоро наступит завтра.

Когда я проснулась, было далеко за полдень. Часы забытья без сновидений, казалось, компенсировали неделю бессонных ночей. Но пробуждение воскресило память и принесло жестокое отчаяние. В горе я сама приблизила то, чего больше всего боялась – отъезд Ланселота. И я громко застонала.

Вошла Нимю и пристально посмотрела на меня.

– Он ведь уехал? – прошептала я.

– Кажется, что так, – кивнула она и села подле меня. Его лошадь по-прежнему в конюшне, одежда висит в шкафу, но самого нигде не могут найти! На рассвете часовой обнаружил веревку, свисающую с парапета. Думают, что Ланс спустился по ней со стены.

– А Элейн?

– Трагически голосит над своей разбитой жизнью. Она считает, что ты из ревности, ей назло отослала Ланселота.

– А Артур? Что думает он?

Нимю вздохнула и устало улыбнулась мне:

– Верховный король уже слышал утверждение Ланселота, что тот никогда не женится на этой девушке. Смерти, расставания и старые обычаи временных браков приводили к тому, что принцессы часто сами воспитывали царственных сыновей. Об этом Артур не очень беспокоится. Его больше тревожит, что пропал его первый помощник, и он послал команды прочесать окрестные леса.

Я села в кровати и взяла Нимю за руку; горести совсем ослабили мой голос.

– Ты ведь знаешь, что Элейн права. Хоть и не назло ей, но это я прогнала Ланса.

– Ты, жизнь или его собственная судьба… – Нимю красноречиво пожала плечами. – Мы все проигрываем свои судьбы, Гвен. А его пролегает между ним и богами так же, как между ним и тобой.

Без сомнения, она сказала это, чтобы меня утешить, но ее слова вызвали в памяти видение, которое когда-то уже было у меня – Ланселот в образе священника: суровый и непреклонный, связанный тысячами христианских ограничений, которых я не понимала и которым не верила. Воспоминание заставило меня содрогнуться.

– Я буду молить старых богов помочь его найти, – пообещала Нимю. – А сейчас надо подниматься и одеваться. Внизу весь двор хочет узнать, что же произошло прошлой ночью.

Я изумленно посмотрела на нее, охваченная ужасом, что вскоре мне предстоит встреча с придворными.

– Не теперь, – принялась умолять я, вцепившись в одеяла и пытаясь натянуть его до подбородка. – Никого не могу сегодня видеть.

– Конечно, можешь, – слова Нимю отозвались эхом в глубинах моей жизни. Так могли сказать мама, Винни или моя первая детская любовь, Кевин. Все они пытались посвятить меня в первый закон королевской власти: делать, что положено, чего бы это ни стоило.

– В конце концов, ты их королева, – добавила Нимю.

Я изумленно посмотрела на нее: неужели она не понимает, как мало я сейчас дорожу своим монаршим положением?

– Все знают, как тепло Артур и ты относитесь к Ланселоту, и понимают, что у тебя с твоим защитником особая связь, – терпеливо продолжала Нимю. – Но, если ты сейчас не спустишься, завтра весь двор будет гудеть от слухов. Будут судачить, правильно ли поступила Элейн. О, я знаю, у королевы есть право на любовника. И все это не имело бы значения, если бы вместо Ланса был кто-нибудь другой. Но он – первый помощник короля, самый близкий, если и не по крови, ему человек. И вот слухи породят рассуждения, а рассуждения страх, что ты не хранишь верность Артуру, что ты слишком издергана, чтобы править, что трон в опасности. Ты ведь знаешь, как быстро распространяются такие вещи.

Конечно, она была права. Я устало вздохнула и выбралась из постели, а она подбирала мне украшения и одежду. Я не только должна была совершить выход, но он должен быть еще королевским.

Мне как-то удалось дотянуть до вечера, выслушивая озабоченные слова, но сама я не раскрывала рта. Но неожиданно после ужина Элейн из Карбоника внезапно пошла ко мне через зал. В ее миловидных глазах стояли слезы, и она охрипла от плача:

– Злобная женщина! Вы просто ревнуете, потому что Ланселот любит меня, а не вас, – в зале все притихли, и Элейн обратилась к присутствующим. – Она не может перенести, что он больше не желает оставаться ее защитником… постоянно дожидаться ее оклика, как будто он ее волкодав.

Винни возмущенно зашипела на девушку:

– Как ты можешь так разговаривать с королевой, – упрекнула она ее и попыталась вывести прочь.

– Еще как могу, – объявила красотка, отбрасывая всяческую осторожность. – Я всему миру покажу, какая она жестокая, какая кичливая и самовлюбленная. Только и думает о своих удовольствиях. Если бы вы только знали, о чем мне рассказывал Ланселот…

– Довольно! – я поднялась со своего стула. – Вы слишком возбуждены, чтобы понимать, что вы говорите. Я приказываю вам возвратиться в Карбоник и оставаться там до тех пор, пока не придете в себя.

Видимо, мои слова пробились сквозь девичью истерику, ее «праведный гнев» стал утихать – она уже не обращалась к изумленно взиравшей на нас публике, а сосредоточилась на мне.

– У вас есть власть, чтобы наказать меня, миледи… но мы обе знаем, что это несправедливо. Если бы не вы, мы с Ланселотом жили бы вместе и растили сына. Я была бы здесь и каждый раз приветствовала бы его возвращение. А сын давал бы ему радость отцовства… радость, которую не может понять тот, кто ее никогда не изведал. Отнимать эту радость у сына и отца, стоять между Лансом и его судьбой – жестоко, мерзко и несправедливо, – от собственной убежденности ее голос окреп, она расправила плечи и уверенно посмотрела на меня. – Какие бы несчастья ни случились с бретонцем, они на вашей совести, немилостивая, недобрая королева!

Вызывающе поглядев на меня, Элейн повернулась и прошествовала из зала, а я стояла, дрожа, и не могла выговорить ни слова.

Винни засеменила следом, надеясь успокоить молодую мать. Удалось ей это или нет, я так и не узнала, потому что Карбоникская дева на рассвете оставила двор, посылая мне проклятия и уверяя всех, что будет ждать, когда к ней вернется Ланселот.

Бедняга Элейн – у нее не было магического дара феи Морганы, но, как и верховная жрица, она стала жертвой самообмана и лишь себя должна была винить в своей судьбе.

Если бы она не сыграла такой злой шутки с бретонцем, я посочувствовала бы девушке… Ведь, повстречав Ланселота, забыть его было уже невозможно.

Внезапный уход Элейн из зала прорвал заговор молчания придворных. Послышался шумок разговоров: каждый поворачивался к соседу, чтобы обсудить происшедшее.

Мое лицо сделалось пунцовым, и я по-прежнему дрожала от гнева и смущения. Элейн не только нанесла оскорбление мне как королеве. Некоторые из ее шпилек были опасно близки к истине. И я стояла, словно обнаженная, перед приближенными, не зная, как выйти из этой ситуации.

– Дама из Карбоника, без сомнения, ошибается, – голос Артура заставил зал притихнуть. – Я понимаю, почему она расстроена: ведь она ожидала, что Ланселот с радостью встретит ее появление. Но несправедливо осуждать королеву за его решение.

Гул одобрения встретил слова короля, и я рухнула на стул, благодарная Артуру за помощь. Вперед прыгнул Дагонет и отпустил несколько шуточек по поводу природы любви. Его голос не успел еще затихнуть, как зал разразился хохотом. Верный своим обязанностям шута, он переводил внимание аудитории на более легкомысленный предмет.

Но когда вечером мы оказались с Артуром в своих покоях, то готовились ко сну, не проронив ни единого слова. Боль унижения, которую причинили мне слова Элейн, постепенно угасала, но между мной и мужем легла тень ее обвинений. Внезапно мне захотелось сказать, что девушка была неправа… что я не собиралась разлучать ее с Ланселотом и отсылать его прочь. Это ее ребенок разбередил меня, поэтому я наговорила кучу вещей, которые вовсе не собиралась произносить. Я хотела, чтобы муж об этом знал.

Расчесывая волосы, я сказала как можно небрежнее:

– Мне бы хотелось поговорить с тобой.

– Поговорить? – он произнес это таким тоном, будто я предложила что-то ужасное. – О чем?

– Ну, – уклонилась я от прямого ответа и повернулась, чтобы взглянуть ему в лицо. – Я хотела, чтобы мы поняли друг друга.

– Боже мой, Гвен. Мы женаты больше десяти лет. Чего тут еще понимать. – Он отвернулся, собираясь повесить тунику на крючок. Без сомнения, муж не намеревался облегчать мне разговор.