Потом, будто давая мне отдых, вся сцена отошла на задний план, и передо мной возникли два рыцаря в самой середине поля. Истекающий кровью, изрубленный, изнуренный до слепоты, один угрюмо прислонился к стволу ближайшего дерева, другой упал на груду товарищей.
– В этот раз, – кричала я, – все должно быть по-другому!
Я собрала всю свою волю, но воин на куче тел шевельнулся и, сжимая меч, поднялся с убитых товарищей. Как учуявшая след гончая, его тело отзывалось на присутствие врага. Воин собрал все свои силы и сосредоточился на человеке у дерева.
Долгий испытующий взгляд, и человек с мечом начал медленное, но неумолимое приближение к противнику.
– Уходи! – закричала я, чувствуя, как во мне поднимается паника, потому что заранее знала, чем все это кончится. Я молила любимого уклониться от роковой встречи. Но между нами с тем же успехом могла находиться стеклянная стена – он меня не слышал, и я была не в силах предотвратить краткий миг схватки.
Почувствовав опасность, воин у дерева напрягся и медленно выпрямился. Он поводил головой из стороны в сторону, как человек, который не очень ясно видит, и, не отрывая глаз от угрозы, потянулся к рукоятке торчащего неподалеку копья. Освободив наконечник из мертвого тела, он перехватил поудобнее оружие и пригнулся, не выпуская из виду приближающегося врага.
И тогда я поняла, как понимала каждую ночь: у этой истории может быть лишь один конец и один победитель, какие бы он ни принимал обличья.
В прошлом в моих сновидениях человек с копьем был обычно Маэлгоном. Он улыбался Артуру с таким же холодным торжеством, как тогда, когда овладел мной. Иногда на копьеносце оказывался закрывающий лицо шлем, какой носил Акколон, когда ради Морганы он чуть не убил верховного короля. Однажды мне приснилось, что это был Ланс. Ему пришло в голову убить моего мужа, и от одной этой мысли я зарыдала в истерике.
На этот раз я различала только силуэты на фоне ярко-красного неба и, хотя лиц разобрать не могла, узнала до боли знакомый танец.
Ближе, ближе подходил человек с мечом, размахивал им и делал выпады со все возрастающей мощью. Копьеносец же вел себя как человек безмерно утомленный, собирающийся с силами. Он использовал длину своего оружия, чтобы не позволять слишком приблизиться к себе сверкающему лезвию врага. Но несмотря на длину копья, человека с мечом удержать нельзя. Он решил рискнуть всем ради одного шанса – последнего и единственного, – чтобы нанести удар возмездия, и бешено рванулся к тому, что стало сутью всей его жизни. Я видела, как он прыгнул вперед и закричал, когда железное острие копья пронзило кольчугу и плоть.
Его последний порыв потряс и мое тело и грезы, наполнил меня всю беспомощным ужасом, когда в который раз я принялась наблюдать начало агонии. Но на сей раз все оказалось по-новому: танец исполнялся не так. И, чуть не падая в обморок, я была не в силах отвернуться.
Корчась от боли, черная фигура на фоне кроваво-красных небес, раненый подался вперед и свободной рукой подтянулся на древке копья. Его грудь вздымалась, пот покрыл кисти. Там, где наконечник копья вышел из спины, хлынули потоки крови. И раз за разом перехватывая пальцами древко копья, воин приближал свою смерть. Все свои оставшиеся силы он жестоко и страшно вложил в это движение. Когда расстояние между ним и убийцей сократилось, он обеими руками поднял над головой меч.
Свет залил его лицо – холодный, как блуждающий огонь, всепожирающий, как молния. Он метнулся с одного воина на другого, сделал различимыми фигуры, и я с бешено бьющимся сердцем вскрикнула, когда поняла, что человек на копье – не Артур.
Муж скрючился у дерева. Лицо перекошено мукой, широко раскрытые глаза, не в силах поверить в увиденное, глядят на противника, а тот уже подтянулся достаточно, чтобы нанести удар.
– Ну скажи же это, будь же ты проклят… – Меч над головой заколебался по мере того, как жизнь уходила из тела. Пронзенный воин умолял верховного короля со всей страстью, на какую способен человек. Но от понимания того, что случилось, и отчаяния Артур онемел.
– Это слово – сын, – прохрипел умирающий и обрушил клинок на отца.
– Мордред! Ох, Мордред! – закричала я и распрямилась на тюфяке. Пот заливал тело. Тошнота и ужас подступали к горлу.
– Я здесь. Я здесь, миледи, – успокаивала меня Инид, прибежав из соседней через коридор комнаты. – Все в порядке. Это только дурной сон.
– Нет, – рыдала я, а Нимю прижимала меня к себе руками. – На этот раз нет. Сейчас все было по-настоящему, – и безотчетно затряслась от горькой убежденности.
Так мы и танцуем наш вечный танец – отцы и сыновья, матери и дочери. И у меня не больше шансов изменить судьбу, чем разрушить Камелот, или никогда не встречаться с бретонцем, или не любить Игрейну, или заставить Моргану не жаждать власти и мести.
Потребовалось некоторое время, чтобы это осознать, но к тому моменту, когда Бедивер попросил впустить его в монастырь, я со всем уже начала смиряться.
Я встретилась с ним в отдельной комнате, подальше от скромных, но любопытных глаз монахинь. Как только дверь за ним закрылась, он сразу же подбежал ко мне.
– Ах, Гвен, не знаю, как и сказать… – он осекся, взял меня за руку, приложил к своей щеке, и я почувствовала, что она мокрая от слез. Тогда я подняла вторую руку, чтобы в своих ладонях сжать его лицо.
– Я все видела, Бедивер. Я видела во сне, как они убили друг друга.
Коренастый воин смотрел на меня сверху вниз, и его лицо избороздило морщинами горе.
– И еще я слышала о смерти Гавейна в Дувре, – добавила я, провожая Бедивера к скамье у окна. – Он умер от удара Ланса?
– Да. Боюсь, что так. – Бедивер тяжело вздохнул. – Но, умирая, принц Оркнейский сожалел о несчастьях, которые навлек на других. Когда стало ясно, что Мордред претендует на всю Британию, а сам Гавейн умирает, он написал письмо Ланселоту, просил его простить и прийти на помощь Артуру.
Как похоже на Гавейна – порывистого, горячего, быстрого на любовь и ненависть, на смех и на плач.
– Кто еще, Бедивер? Кто еще погиб?
– Почти все, миледи. Сначала все шло достаточно хорошо. Армии сошлись, но между ними встала фея Моргана и несколько друидов. Именем древних богов они запретили воинам сражаться, пока не состоятся переговоры. Многие колебались. Саксы не знают обычаев, чтобы священники могли остановить войну, а христиане сомневались, могут ли они доверять верховной жрице. Но она и Нимю убедили Мордреда и Артура встретиться между враждующими сторонами. Армии стояли спокойно, предупрежденные, что, если хоть один меч будет вынут из ножен, может начаться битва.
Бедивер помолчал, будто восстанавливая перед мысленным взором картину происшедшего.
– Я был подле Артура, как в том первом сражении, которое он выиграл, а еще когда его короновали. И все же не могу сказать, о чем шел разговор. Они с Мордредом смотрели друг на друга, не моргая и не уступая друг другу. Моргана пыталась с ними заговорить, найти точки соприкосновения, но они словно окаменели. Может быть, ей бы удалось их смягчить, если бы было больше времени. Но день разогрелся, как это иногда бывает осенью, и где-то в траве развернулась гадюка и легла на сапог воину. Не подумав, воин вытащил оружие, чтобы отсечь ей голову, а вслед за ним мечи достали и другие. Так это началось… и кончилось. О, этот проклятый, проклятый день…
– А Кэй? – спросила я, припоминая нашу последнюю встречу в башне и кривую усмешку сенешаля.
– Давно мертв и похоронен в Бретани. Погиб в стычке с людьми Ланселота. А вот Грифлет остался в Камланне. Он и Лукан-дворецкий помогли мне вынести с поля Артура.
– С поля? – На секунду во мне проснулась ничтожнейшая надежда. – Так он убит не ударом Мордреда?
– Не сразу, – с трудом произнес Бедивер и отвернулся. – Когда день клонился к закату и не осталось ничего, кроме разбросанных тел, я побрел меж ними, стараясь отыскать короля, и наткнулся на него, распростертого у дерева. Рука Артура покоилась на лбу Мордреда, словно благословляя или прощая. Но от потери крови он сильно ослаб – даже не мог встать. Я пытался соорудить какую-нибудь подстилку, когда приковыляли Лукан и Грифлет.
Втроем мы унесли Артура из этого страшного места и положили, как он просил, на берегу реки. Но Грифлет не смог завершить наш путь. Он споткнулся и упал, не дойдя до воды. Его туника была истерзана в клочья, и лишь когда он рухнул, я понял, что его живот вспорот. Рана была сама по себе нехорошей, и усилия, которые он прилагал, когда нес своего короля, его убили. Прежде чем умереть, он просил передать, чтобы ты его вспоминала.