Возлюбленный мой султан! Я долго не могла подобрать слова для обращения, и эти три слова показались мне единственно верными. Один ты из мусульманских владык достоин этого титула. До меня дошли известия о славной твоей победе над неверными гюрджи [64]. Это возмездие постигло их за многие годы страданий, которые они причинили Азербайджану. Воистину солнце победы взошло над моей страной. Не проходит и часа без того, чтобы я не думала о тебе. Как скоро ты оставил меня. Сердце мое разрывается от любовной тоски. Я не сплю ночами, мои руки все время ищут тебя на ложе. Я смотрю на ночное небо, полное звезд и понимаю, что только они достойны тебя. Возвращайся же скорее, как только обелишь свое лицо победой над неверными.
Мой султан, меня беспокоит неопределенность моего положения. Ты подарил мне города Хой, Салмас и Урмию с их округами. Но твой вазир Шараф ал-Мулк заявил, что доходы с них все равно принадлежат казне и требует, чтобы я отдавала их ему. Еще он требует, чтобы я подчинялась его приказам, так как он управляет имуществом султана. Мне было странно слышать о том, что я – жена султана отношусь к категории имущества. Знаешь ли ты об этом, одобряешь ли его действия, или это его самовольство? Мне казалось, что землями, которые ты подарил мне в качестве приданного, я вправе распоряжаться по своему усмотрению, равно, как и доходами с них. Ведь я принцесса, твоя жена, у меня двор, челядь, которые требуют денег на содержание. Если это делается без твоего ведома, урезонь Шараф ал-Мулка. А если ты знаешь об этом, позволь мне пользоваться доходами, не ограничивай меня в средствах. Я не привыкла к этому. Ведь я принцесса. Шараф ал-Мулк заявил, что эти земли икта и облагаются налогом. Неужели жены султана платят налог своему мужу деньгами, а не собственным телом? Я бы предпочла второе. Я с нетерпением жду твоего возвращения.
Ничтожнейший из рабов целует землю и сообщает высочайшему престолу, что он доставил для кухни, пекарни и конюшни следующее: из дозволенных в пищу овец тысячу голов, пшеницы тысячу маккук [65] и ячменя тысячу маккук.
Великий султан, падишах ислама, – ваш слуга шлет вам заверения в своей преданности и пожелания в успехе, в священной войне против неверных гюрджи. Я как пес, оставленный на хозяйстве, сторожу ваши земли и имущество. Неустанно собираю налоги и пополняю казну султана. Однако есть и тревожные, плохие известия. Местные правители – Шамс ад-Дин Туграи и его племянник – раис Низам ад-Дин, которых вы великодушно оставили на своих постах, вероломно нарушили свои обязательство. Вместо благодарности к дому хорезмшахов, они замыслили предательство и готовят заговор, чтобы свергнуть вас и самим править Азербайджаном. Я узнал об этом после неудавшегося покушения на меня. Аллах хранил меня, убийцы были схвачены и под пыткой признались, поведали о подлых замыслах семьи Туграи. Зная о том, что вы заняты войной с врагами Азербайджана, они готовили удар в спину. Ваше благополучие под угрозой. Ситуация требует немедленных действий. Прошу наделить меня полномочиями, чтобы я мог арестовать заговорщиков и предать их смерти.
Али сидел под навесом в крохотной закусочной недалеко от городской канцелярии во время обеденного перерыва и доедал жаркое – говядину, тушеную с баклажанами, алычой и луком, досадуя на то, что порция мала. Цены в Табризе после завоевания его хорезмийцами, взлетели до небес. Питаться в подобных заведениях было слишком накладно для катиба, который не брал взяток. Все его жалование уходило на еду. Но другого выхода не было, обедать дома он не мог из-за его отсутствия, а взятки не брал из-за особенностей натуры. Вдруг поднялся невообразимый шум, люди, неторопливо идущие по улице, стали разбегаться в стороны. Затем послышался топот копыт, и мимо промчалась кавалькада, состоящая из двух десятков хорезмийских всадников. За ними бежала ватага ребятишек со свистом и издевательским улюлюканьем. Ребятня была единственным сословием Тебриза, не признававшим власть завоевателей. С места, где находился Али, был виден парадный вход городской администрации. Али с растущей тревогой наблюдал, как отряд остановился у канцелярии, большинство спешились и, торопясь, вбежали внутрь. Несколько хорезмийцев осталось у дверей. Али не доев, расплатился и быстро пошел к ним. Происходило что-то очень серьезное.
– Куда? – окриком остановил его висакчи – баши.
– Я здесь работаю, – сказал Али.
– Сегодня работы не будет, – оскалился хорезмиец. – Тебе повезло, иди, отдыхай.
– А что такое? Что случилось? – спросил Али.
– Порядок наводим, давай-давай, иди отсюда.
Али отступил назад, пытаясь разглядеть, что происходит внутри помещения. Вдруг он увидел, как из здания, через боковой вход выскочил один из писцов и пустился наутек. Али догнал его и схватил за руку, напугав беднягу до смерти.
– Что они там делают? – спросил он.
– Аман [66], аман, – зачастил писец. – Они схватили раиса и допрашивают его, кричат о каком-то заговоре, храни нас Аллах. Надо уносить ноги, пусти меня.
– А Шамс ад-Дин, что с ним?
– Его там нет, он еще с обеда не вернулся.
Али отпустил парня, вернулся к входу и увидел выходящих из здания хорезмийцев. Двое из них волокли за ноги какого-то человека. Али видел, как голова его стукалась по ступеням лестницы. Хорезмийцы бросили его прямо на улице перед входом, сели на коней и ускакали. Лежащий на земле человек не делал попытки подняться. Желая помочь бедолаге, Али подошел ближе и с ужасом узнал в нем градоначальника. Он был мертв. Несколько мгновений Али стоял в оцепенении, затем бросился бежать к дому Шамс ад-Дина. Надо было предупредить вазира, как это сразу не пришло ему в голову! Но он опоздал. Очевидно, что комендантская операция против Туграи проводилась одновременно по всем адресам. В доме вазира царил полный беспорядок, хорезмийцы разграбили все, что можно было. Всюду валялась домашняя утварь. Тяжело дыша от быстрого бега, с колотящимся сердцем, Али вошел внутрь. В доме было пусто, очевидно, что слуги и домочадцы, спасаясь от бесчинств хорезмийцев, в страхе разбежались кто куда. Гадая об участи девушки с волосами цвета меди, Али поднялся на второй этаж. Но там тоже никого не оказалось. Он сделал несколько шагов по коридору в сторону андаруна. Дверь на женскую половину была раскрыта настежь, летал пух из разодранной подушки. Али осторожно заглянул внутрь и увидел голые стены, с которых были сорваны ковры. Он вернулся назад к библиотеке и вошел в комнату. Здесь также все было перевернуто вверх дном, все бумаги, вся налоговая отчетность в беспорядке валялась под ногами. Али потеряно стоял, думая, что делать дальше. И вдруг услышал некий звук, похожий на сдавленное рыдание. Али замер, пытаясь угадать, откуда он донесся. Через некоторое время звук повторился. Али понял, что звук идет из стенной ниши, в которой хранился архив. Али сделал несколько шагов, отдернул занавеску. Дочь Шамс ад-Дина сидела, сжавшись, и кусала ладонь, чтобы сдержать рыдания. Испуганная девушка подняла на него глаза, полные слез и отчаяния.
– Ради тех, кто тебе дорог, не трогай меня, пощади! – взмолилась она.
– Не бойся меня, – сказал Али, – я работаю на твоего отца, я не причиню тебе зла.
Но девушка продолжала плакать, затравленно глядя на него.
– Я катиб Шамс ад-Дина, – повторил Али. – Неужели ты не помнишь меня? Ты налетела на меня здесь на лестнице и сбила с ног. Ну, вылезай оттуда.
Видя, что девушка медлит, он добавил:
– Ты еще сказала, что я должен на тебе жениться. Помнишь?
– Ты тот самый увалень, – продолжая всхлипывать, вспомнила девушка. Она наконец вылезла из ниши.
– Успокойся, – сказал Али. – Я не дам тебя в обиду, не бойся.
– Еще чего, защитник нашелся, – сквозь слезы сказала девушка. – Я не от страха плачу, мне отца жалко.
– Что с ним?
– Они его арестовали, увезли с собой, после этого стали грабить дом, в андарун ворвались. Его жены разбежались.
– А как тебе удалось спрятаться?
– Меня там не было, я здесь уже была, копалась в отцовских книгах, хотела сказку какую-нибудь найти. Потом вошел отец, он после обеда всегда здесь работал с бумагами. Я спряталась, он не любил, чтобы я без спросу брала его книги. Ворвались хорезмийцы. Шихна предъявил ему обвинение в заговоре против хорезмшаха, арестовал, и его увели.