— У тебя мама — психиатр? — подняла голову, вопросительно уставившись на подругу, а та растерянно кивнула.
— Да, я же тебе говорила. Просто ты меня, наверное, не слушала… Ты, если честно, последние полгода никого не слышишь, кроме себя, — Фаня грустно опустила глаза, а я почувствовала неприятный укол совести. А ведь и правда. Я ничего не рассказывала подругам, не слушала их… Может быть, они нуждались во мне, в моем совете, а я была с головой погружена в собственные проблемы.
— Она из своих-то проблем выплыть не может, знаешь, еще одну сестру ты как-нибудь и сама сможешь пережить, — с укором сказала Аня.
— Твоя мама ждет еще одну дочку? — удивленно спросила я.
— Да, представляешь?! — Фаня вошла в комнату и села рядом со мной. — Я и так Сонькой няньчусь, так теперь и еще одна! Мама практикует на дому теперь! Это сущий ад! Я никого не могу к себе пригласить! А еще она сказала, ты, мол, будешь с сестренкой гулять после того, как она родится, а я работать, вот здорово! — Фаня пискляво передразнила свою маму, засунув при этом под кофту подушку. Я нерешительно потянулась к подруге, краем глаза заметив, что Аня тоже опустилась рядом с нами. Обняв Хвостову за плечо, я вдруг поняла, какая же я была эгоистка, что так отдалилась от подруг, ведь это так здорово, когда тебя кто-то может поддержать или хотя бы просто выслушать.
— А еще… — тихо начала говорить Хвостова и опустила голову мне на плечо. — Я Аньке рассказала, и все не знала, как тебе рассказать… Мне так Наумов нравится! И я просто не знаю, что мне с этим делать!
— Королёвой не говорить, — на автомате ответила я, и мы все втроем громко рассмеялись. Странно, но, сидя посреди этого жуткого беспорядка, обнявшись с подругами, я вдруг почувствовала умиротворение, которого мне так не хватало. Оно даже смогло на несколько мгновений заглушить страх. И пусть мой телефон, скорее всего, находится в цепких лапках моей мамочки, пусть химик меня теперь люто ненавидит… Пошло все к черту!
***
Отчаянно пытаясь разглядеть подвох, я внимательно наблюдала за мамой. Но, даже если мой телефон находился у нее, она очень умело это скрывала. И я, чтобы лишний раз не опростоволоситься, не стала ни о чем ее спрашивать и ушла в школу, по привычке чмокнув маму в щеку. Я, хорошая, примерная девочка, должна выполнять шаблонные действия хороших примерных девочек. И пусть у меня море скелетов в шкафу. Мама не подавала вида, что знает о них. Может ли быть, что телефон и правда не у нее?
Я звонила себе с домашнего, но толку не было по двум причинам: во-первых, звук был отключен. А во-вторых, в поисках горящего экрана мобильного телефона я исследовала всю нашу огромную квартиру, но так его и не нашла. А потом, когда на очередной, скорее всего, миллионный мой звонок с домашнего на другом конце его кто-то просто взял и сбросил, я поняла, что смысла повторять эти действия нет. И, если мой телефон находится у кого-то из моих знакомых или у родни, то они бы уже давным-давно ответили, разве нет?
Так что, стараясь смириться с той мыслью, что телефон был так глупо утерян, я, отгоняя навязчивое воспоминание, что возвращалась с ним домой, отправилась в пятницу в школу, надеясь, что хоть как-то смогу отвлечься. А еще я хотела немного влиться в учебный процесс, прежде чем ощутить на себе вселенский гнев Лебедева. В пятницу он не работает в лицее, так что можно было спокойно начать заниматься.
Когда я, хмурясь от теплого весеннего солнышка, подходила к лицею, мысленно сетуя, что слишком тепло оделась, то поймала на себе внимательные взгляды стоявших рядом или спешащих на занятия учеников.
Приветствия, радостные или робкие, доносились со всех сторон. На улице, в коридоре… Учителя широко улыбались, каждый считал своим долгом потрепать меня по плечу, а физрук при виде меня так расчувствовался, что заключил в удушающие объятия, а потом сказал, что такими учениками он действительно гордится. После такой эмоциональной несдержанности я юркнула в туалет, где, запершись в кабинке, и провела остаток перемены, повторяя параграф по истории.
Нет, это, конечно, приятно, я не стану лукавить, но я никогда не любила приковывать внимание к себе. А когда на тебя смотрят буквально все, и твоя фамилия постоянно слышится в лицейских коридорах, и вовсе жутко хочется спрятаться.
— Дмитриева Марина, одиннадцатый «а», спуститесь в кабинет директора, он ожидает вас на следующей перемене! — противный голос редактора школьной газеты практически проскрипел надо мной. И я даже горько усмехнулась. Такое объявление по школьному радио даже хуже, чем если бы за мной явились лично на урок.
Так что, отсидев первый час истории, будто на иголках, я, после того, как преподаватель еще раз напомнила, что директор ждет меня, спустилась на первый этаж и направилась в конец коридора.
Около кабинета директора толпилось много народу. Среди незнакомых мне мужчин и женщин, одетых в строгие костюмы, болтались несколько девятиклассников, которых очень активно отгоняла от двери секретарь. Если честно, то такой взволнованной я не видела ее никогда.
— Дмитриева, заходите, — бросила секретарь и, после того, как я зашла в кабинет, демонстративно громко хлопнула дверью. — С этим Степановым теперь столько дел прибавилось! Ладно, хорошо, хоть не откинулся… — недовольно забурчала секретарша. — Входите, Алексей Александрович вас ждет.
Я, несмело толкнув дверь в кабинет директора и невольно вспомнив, по какому случаю была здесь последний раз, заглянула внутрь. Алексей Александрович тут же встал со своего кресла и направился ко мне. На его лице сияла широкая улыбка, и он, закрыв за мной дверь, изобразил жест, приглашающий пройти к его столу.
К своему удивлению, за Т-образным столом уже сидел мой отец, Евгений, бледная маленькая женщина, прижимающая к себе черную потрепанную сумку, и такой же бледный мужчина, потирающий ладонью залысину. И если отец смотрел на меня с доброй улыбкой, Евгений, откинувшись на кресле, наградил меня своим фирменным приветствием, то последние смотрели на меня так странно, что невольно захотелось спрятаться за спиной директора. Но, поборов в себе это желание, я все же подошла к столу.
— Вот, познакомьтесь, это она, — серьезно сказал Алексей Александрович, подведя меня прямо к бледной женщине, и та, поднявшись с кресла, крепко обняла меня и заплакала.
Признаться, я чувствовала себя настолько неловко! Мама Толяна явно хотела что-то сказать, но никак не могла сделать этого из-за рвавшихся наружу слез. Она только плакала в мое плечо, отчаянно сжимая на спине мою лицейскую жилетку. А потом она отстранилась и заглянула в мое лицо. Отец Толи тоже поднялся и протянул мне руку. Он пожал ее так крепко, что, кажется, моя кисть хрустнула, а потом, так же заключив меня в чуть более короткие объятия, он проговорил:
— Ты даже не представляешь, как мы тебе благодарны!
Женщина, опустившись в кресло, старалась успокоиться, вытирая салфеткой слезы, а отец Толи, нахмурившись, положил руки на стол и переплел пальцы.
— Безусловно, этот вопиющий случай нарушения дисциплины для каждого преподавателя и ученика послужил уроком, — сказал Алексей Александрович. Было понятно, что они уже давно разговаривают, и сейчас он явно продолжал свою речь. Мама Толика закивала, все так же промокая слезы.
— Это счастье, что Марина не растерялась, как присутствующие учителя и родители, и смогла оказать Анатолию первую помощь! Естественно, весь преподавательский состав будет в обязательном порядке отправлен на прохождение специальных курсов по оказанию первой помощи!
Я вдруг представила лицо Дмитрия Николаевича, когда ему сообщат эту потрясающую новость. Вот он будет рад!
— Мариночка, районное телевидение хочет снять о тебе сюжет. И твой отец, Александр Владимирович, сегодня прибыл к нам от лица министерства здравоохранения, чтобы сообщить, что тебя хотят наградить почетной грамотой…
Я обеспокоенно взглянула на папу, но тот выглядел довольным. На его лице блуждала все такая же счастливая улыбка.
— В следующую пятницу, через неделю, к нам прибудут и телевидение, и гости из минздрава, — директор указал рукой на моего отца, и папа удовлетворенно кивнул. Женя сидел все так же спокойно, внимательно слушая Алексея Александровича.
— Так что будем рады снова вас увидеть, Александр Владимирович!
— Благодарю, взаимно! — кивнул папа, поднимаясь с кресла.