После череды обязательных любезностей друг другу, мы наконец вышли из кабинета директора, и секретарь пригласила следующих посетителей. Я чувствовала себя все так же неловко, теперь уже просто находясь под лицейской крышей в сопровождении отца. Обычно всеми вопросами, касающимися дополнительных занятий или моей успеваемости, занималась мама, так что само присутствие отца в стенах лицея было, мягко говоря, странно. А еще более странным было то, что Женя у входа в лицей резко остановился и попросил у папы разрешения перекинуться со мной парой слов. Папа же, ничего не подозревая, сказал, что выйдет на улицу, пожелав мне приятного дня и поцеловав в щеку.
Охранник таранил Женю подозрительным взглядом, явно недовольный присутствием такого огромного количества левого народа в лицее. Похоже, что ему, как и секретарше директора, сегодня пришлось в кои-то веки поработать…
— Ну, что, герой, как самочувствие? — Женя сразу же сменил интонацию, показывая свое истинное лицо.
— Сносно, — ответила я, ожидая от юриста подвоха. Да, пусть после вечеринки мы явно стали чуть ближе друг другу, но я по-прежнему не доверяла ему. И что-то мне подсказывало: правильно делала.
— Знаешь, я вот просто поражаюсь, как же люди невнимательны к мелочам… — вздохнул Женя, засунул руки в карманы брюк и игриво улыбнулся. — Ты, наверное, волнуешься?
— Ближе к делу, папино время дорого! — злобно ответила я.
Женя взял мою руку и бесцеремонно засунул ее в карман своего пиджака. И прежде, чем волна моего возмущения была озвучена, до меня вдруг дошло, что в его кармане я нащупала свой утерянный телефон. Я уже было схватила его и дернула руку назад, как почувствовала цепкие Женины пальцы, удерживающие мою руку у него в кармане.
— Отдай, — прошипела я, подойдя чуть ближе.
— М-м-м, — протянул Женя. — С чего бы мне это делать?
Звонок на урок запел по коридорам, а тяжелая лицейская дверь с грохотом ударила. Когда я увидела в проходе широкоплечую фигуру химика, у меня волосы встали дыбом.
— Женя, блин, отдай! — взмолилась я, пытаясь хотя бы руку выдернуть.
Но Дмитрий Николаевич, сжимая в руках сложенные картонные коробки, прошел мимо, лишь мельком взглянув на меня, так что слух уловил его тяжелые шаги, эхом отдающиеся по опустевшим коридорам.
— Ох, смотри-ка, как неловко получилось! — Женя издевательски поджал губы. — Видела, он коробки тащит… Он тебе звонил, писал! Знаешь, он ведь сегодня увольняется!
Я изо всех сил дернула руку, но Женя все также крепко ее держал. Злость внутри меня просто закипала. В голове даже промелькнула мысль закричать во все горло, чтобы обратить внимание охранника на себя, но черт знает, что может прийти в голову этому юристу, чтобы потом мне отомстить.
— Дай-ка подумаю, что же я хочу за телефон и за свое молчание? — Женя приставил палец к своим тонким губам, издевательски изображая глубокие раздумья. — Может, поцелуешь меня?
— Прям здесь? Ты тупой?
— То есть ты не против? — улыбнулся Женя.
— Я тебя сейчас ударю, — приложив огромное усилие, сказала я так же издевательски спокойно.
— Прямо здесь? — Женя уже вошел во вкус.
— Забирай чертов телефон. Просто отпусти мою руку. Пусти меня.
— М-м-м… — снова протянул юрист, но на этот раз разжал мою руку. — Ладно, так и быть. И телефон, пожалуй, тоже бери. Могла бы спасибо сказать, что не оставил тебя так спать с этим телефоном в обнимку. Вот бы Анна Сергеевна обрадовалась!
— Ты свою шкуру спасал, ведь нам обоим бы досталось! — выпалила я, а потом, не удержавшись, толкнула Женю двумя руками в грудь, но похоже, что это его только развесило.
— Не трать время, не то опоздаешь, — двусмысленно проговорил он, и я, со злостью сомкнув зубы, пулей побежала по коридору к лестнице. Все пролеты на пути к третьему этажу показались мне сущим пустяком. Так быстро я не бегала даже на физкультуре. Вот только дыхалка моя, похоже, от такого марш-броска не была в восторге. Взявшись за ручку лаборантской, я все-таки согнулась пополам, пытаясь отдышаться. Но, решив, что я действительно теряю время, я продавила ручку вниз и толкнула дверь вперед.
— Пожалуйста, пожалуйста, умоляю, только выслушай меня! Очень прошу тебя! Я так виновата! Я… — я ворвалась в лаборантскую, но застыла на пороге, потому что прямо на меня смотрели две пары глаз. Одни — ярко-голубые, принадлежащие Дмитрию Николаевичу. И вторые — серые, глаза Марины Викторовны. Я стояла, как вкопанная, не вполне понимая, что будет лучше: извиниться, сказать, что ошиблась, и выйти, просто молча выйти и закрыть за собой дверь, понадеявшись, что они сочтут меня массовой галлюцинацией, или же попросить выйти Марину Викторовну? Все три варианта казались мне одинаково соблазнительными и до умопомрачения нелепыми. Возможно, именно поэтому я решила выбрать четвертый вариант — продолжить говорить.
— Э-э-э… Дмитрий Николаевич, ты… Вы правда увольняетесь?
Я уже не раз говорила, что актриса из меня получится, скорее всего, так себе. Мой голос предательски дрогнул, а мозг только после сказанной фразы осознал, что я обратилась к преподавателю на «ты».
К слову, мои учителя тоже продолжали так и стоять, шокированные внезапно ворвавшейся ученицей. И только когда мои глаза, вопреки моей воле, наполнились слезами, Дмитрий Николаевич, мельком глянувший на преподавательницу русского языка, наконец, обрел дар речи.
— Дмитриева, тебя не учили стучаться?
— Я… Простите, Дмитрий Николаевич, я… — черт, да я даже не знала, что можно сказать в такой ситуации. Дмитрий Николаевич, я полная дура! Вы же врач, вы же видите, у меня на лбу написан этот диагноз. От меня же ничего другого ожидать нельзя…
— Так, ребятки, — протянула Марина Викторовна, и я невольно вцепилась в дверную ручку. — Я сейчас выйду минуточек на пятнадцать, кажется, мне очень надо срочно спуститься в кабинет. А потом приду обратно, хорошо, Дмитрий Николаевич?
Лебедев, не сумев ничего произнести вслух, просто кивнул в ответ, и Марина Викторовна, слегка отодвинув меня рукой в сторону, вышла из лаборантской.
Мы стояли, глядя друг на друга, не смея ничего говорить. Я не знала, с чего начать, а Дмитрий Николаевич смотрел на меня хмуро, будто заранее злясь за каждое мое невысказанное слово. Я даже на секунду вспомнила, что Марина Викторовна вернется через пятнадцать минут, которые мы, похоже, так и простоим молча, злясь друг на друга и совершенно не понимая, как начать снова друг с другом общаться.
— Дмитрий Николаевич, — робко проговорила я, закрыв за собой дверь и, словно в поиске поддержки, прислонившись к ней спиной. И Бог знает, что в тот момент творилось в моей голове, ведь из всех спутавшихся мыслей вслух я произнесла только одну. Такую, блин, романтичную!
— Вы поставили мне двойку!
— Ты все рассказала Исаевой? — тут же отозвался Лебедев.
— Вы поставили двойку раньше!
— То есть ты рассказала в отместку?!
Он не сводил с меня взгляд. Широкая грудь Лебедева поднималась в такт его глубокому дыханию. Дмитрий Николаевич все еще сжимал в руках коробку с книгами, которую держал, когда я ворвалась в помещение. Но затем он, словно проследив за моим взглядом, поставил коробку на стол с колбами. Втянул носом воздух, как будто еле сдерживался, чтобы не вывалить на мою голову весь скопившийся негатив. А я снова почувствовала на своих плечах тяжкий груз вины. Ведь все, что я ему высказала тогда, было сказано в сердцах из желания задеть его как можно больнее. А в итоге я сделала хуже нам обоим.
— Дмитрий Николаевич, я очень прошу вас выслушать меня, — я тоже опустила голову, подумав, что если я не буду смотреть ему в глаза, то и говорить мне будет легче. Он тот еще упрямец, впрочем, как и я, но в данный момент, если один из нас не сделает шаг вперед, то мы ни к чему не придем.
— Я вполне пойму, если вы не захотите видеть меня, даже после того, что я вам скажу…
Мой голос снова дрогнул, потому что, если честно, чтобы произнести вслух следующее, я собрала последние остатки своей храбрости. Да и вообще, нервишки мои, мягко говоря, были достаточно расшатаны.
— Я была неправа тогда, и вообще… — я почувствовала, что дыхание предательски сбилось. Сознание перенесло меня в тот самый вечер, когда я вывалила все свои переживания на Лебедева, оставив его разбираться с ними в одиночку.