(Англия) Элизабет Чедвик - Хозяйка Англии

Когда подошел черед Стефана Блуаского, тот стиснул кулаки и замер. Тут же со своего места у отцовских ног встал Роберт и шагнул к сестре, но Стефан быстро справился с собой. В результате они оказались перед троном Матильды одновременно.

– Кузен, если не ошибаюсь, сейчас моя очередь приносить клятву, – заметил Стефан. На его губах играла улыбка, однако во взгляде был только холод.

Роберт приподнял брови:

– А почему вы так решили… кузен?

Продолжая улыбаться, Стефан ответил:

– Разве это не очевидно? Моя мать была дочерью короля.

Бриану стало больно за Роберта. И мать Роберта, и мать Глостера были любовницами, то есть слова Стефана были задуманы как оскорбление. Атмосфера немедленно накалилась, но потом брат Матильды отступил и поклонился:

– Вы верно заметили, милорд, теперь и я понимаю, что вы должны пойти первым, несмотря на то что отцом мне приходится сам король. Всем доставит удовольствие посмотреть, с каким жаром вы присягаете на верность моей сестре-императрице.

Мужчины мерили друг друга вызывающими взглядами, доводя напряжение до предела. Первым отвел глаза Стефан и опустился перед Матильдой на колено. Он вложил соединенные ладони ей в руки и поклялся верно служить ей как наследнице короля. Слова он выговаривал твердо, однако на щеках его ходили желваки и голосу недоставало силы и звучности. Зато голос Роберта звенел, когда он произносил присягу, так что никто не мог усомниться в его преданности.

Когда очередь дошла до Бриана, он опустился перед Матильдой на колено и, как уже сделал это в сентябре, отдал ей всего себя без остатка. В голос он постарался вложить силу и нерушимость своей клятвы, а сердце спрятал – слишком много людей пристально наблюдали за ним в этот момент. Женщина ответила ему взглядом госпожи – ее глаза сияли благосклонностью, но была в них и холодность отстраненности, подчеркнутая тем, что она стояла, а он был коленопреклонен.

Церемония клятвоприношения завершилась великолепным пиром. На столе были осетрина и фаршированный лосось; пряные фрикадельки, украшенные ягодами смородины; лебеди и фазаны; оленина с разнообразными подливками; сласти из меда, розовой воды и имбиря. Разговоры били ключом, словно вода в котле на хорошем огне. Еда и питье постепенно разрядили обстановку, хотя бароны все еще были настороже.

А ближе к завершению празднования в дальнем конце зала вдруг возникла какая-то суматоха. Бриан проследил за тем, как Джон Фиц-Гилберт, один из маршалов, ведет вдоль стены гонца. Значит, доставлено известие, с которым нельзя медлить, подумал Фицконт. Генрих принял послание, сломал печать и начал читать. Тут же лицо и шея его побагровели, и сам он стал мрачнее тучи. Оскалив зубы, он поднял глаза на свое окружение.

– Милорды, свершилось событие, за которое нам, по-видимому, придется произнести тост. – Тяжелый взгляд короля не пропустил ни одного из придворных. – Вильгельм Клитон женился на свояченице короля Франции и получил в приданое земли Вексена у моих границ.

Хотя был упомянул тост, кубка Генрих не поднял и голос его низко гудел от ярости.

– Это все происки Людовика, так он хочет повлиять на мои планы. Прекрасно, пусть делает что хочет, он все равно не помешает моей дочери взойти на английский трон!

Бриан почувствовал, что в зале снова воцарилась напряженная атмосфера.

Эта новость означала, что Вильгельм Клитон стал куда большей угрозой трону, чем был когда-либо. Имея крепости в Вексене, он в любой момент сможет вторгнуться в Нормандию. Многие из тех, кто несколькими часами ранее поклялся в верности Матильде, сделали это только из боязни прогневить Генриха. Они отрекутся, как только Клитону улыбнется удача, на том основании, что если дело дошло до войны в Нормандии, то никто, находясь в здравом уме, не пойдет в бой за женщиной. Сломать это предубеждение будет нелегко.

Вестминстер, март 1127 года

Матильда подняла голову и прислушалась к тому, как колотится ветер в ставни королевских покоев, где они с Аделизой сидели за рукоделием. То и дело припускал дождь, словно кто-то бросал на доски пригоршни гальки. У подножия замка бурлила серая река, взлетали на гребнях приливной волны белые барашки. В такую погоду без нужды из дома не выходят. По календарю весна уже на пороге, но стучаться в дверь она явно не спешит.

Королева придвинулась к жаровне и сказала своей камеристке Юлиане, чтобы та принесла еще свечей.

– Утром у меня опять начались регулы, – сказала она нейтральным тоном, продевая в иголку шелковую нить.

– Ох, как жаль, – отозвалась Матильда.

Аделиза покачала головой:

– Нужно смириться с тем, что мне не суждено иметь ребенка и что у Господа иные планы. Я написала архиепископу Турскому и попросила совета. Он ответил, что я должна сосредоточиться на добрых делах здесь, в земной юдоли, которые принесут духовные плоды. Архиепископ считает, что Господь запечатал мое чрево с тем, чтобы я могла произвести бессмертное наследство, и, думаю, он прав. Глупо лить слезы. Лучше делать то хорошее, что в моих силах. У меня уже есть планы о строительстве нового лепрозория в Уилтоне.

Матильда понимающе кивнула. Такова роль королев. Им положено успокаивать, примирять враждующих, облегчать страдания болящих и поощрять искусства. Все это она и сама делала в Германии для Генриха, пока горевала о том, что не может подарить ему здорового сына.

Надо занять себя чем-нибудь, чтобы не оставалось времени на тоску.

– Еще я попросила Дэвида Голуэя составить историю жизни вашего отца.

– Кого? – переспросила Матильда.

– Одного писца из окружения вашего дяди.

– А-а. – Матильда припомнила невысокого, лысоватого, но все еще моложавого человека с пальцами, испачканными чернилами – совсем как у Бриана. Этот Голуэй был популярен в трапезной после ужина, когда наступало время рассказывать истории. – Неплохой выбор. Уверена, он хорошо справится с вашим заданием.

Аделиза закрепила нить узелком.

– Жизнеописание нужно затем, чтобы Генриха помнили всегда, – объяснила она, не скрывая душевной боли. – Я хочу увековечить его свершения в литературном произведении, которое будет жить, когда никого из нас уже не будет.

Женщины оторвали глаза от шитья – в покои Аделизы провели Бриана Фицконта. Приблизившись к женщинам, он поклонился. Вид у него был подавленный.

– Милорд, что случилось? – Королева жестом пригласила его сесть у противоположного окна.

Он повиновался и снял усеянную каплями дождя шапку. Сегодня его сапоги были стянуты синим шнуром – того же цвета, что и полоса по центру, – и у них были изящные вытянутые носы.

– Моя госпожа, простите, что приходится сообщать вам столь печальную весть, – сказал Фицконт. – Граф Фландрии мертв. Убит собственными слугами, пока молился в домашней часовне.

Матильда смотрела на него с ужасом. Аделиза ахнула и перекрестилась:

– Какое злодеяние!

Бриан помрачнел еще больше:

– Людовик Французский сам проследит за тем, кто будет избран на его место, и вероятнее всего, новым графом станет Вильгельм Клитон.

Вторая весть окончательно потрясла Матильду. Карл, правитель Фландрии, был близким сторонником ее отца и пользовался поддержкой своего народа. То, что его убили, – это чудовищно. Да, это злодеяние, как сказала Аделиза; любой, поднявший руку на человека, занятого молитвой, обречен попасть в ад. Но то, что Клитон… Женщина заставила себя думать, а не предаваться эмоциям.

– Что было сделано?

Бриан потер подбородок:

– Ваш отец посылает вашего кузена Стефана, чтобы тот предложил другие имена в качестве кандидатов на титул. Даже если Клитон получит графскую корону, в седле ему не удержаться. Во Фландрии вспыхнули протесты из-за убийства графа, и беспорядки в одно мгновение не утихомирить. Король отдал приказ, чтобы Англия перестала поставлять английскую шерсть фламандским ткачам.

Матильда кивнула. Такой ход подольет масла в огонь, так как безработные ткачи начнут голодать. Затем ее отец обеспечит своих кандидатов финансами из английской казны, и они будут подпитывать мятежи его серебром, ведь Генрих не может допустить, чтобы Клитон укрепился в качестве хозяина Фландрии. Если бы она сама оказалась на месте отца, то приняла бы такое же решение.

Фицконта ждали дела, и он откланялся, а Аделиза с падчерицей перешли из дворцовых покоев в собор, чтобы помолиться за упокой души Карла Фландрского. Они опустились перед алтарем на колени, и Матильду пронзила мысль о том, что того юношу убили тоже во время служения Господу и что ее согбенная шея сейчас так же беззащитна перед смертельным ударом.