Старуха хотела сказать, что все равно будущая валиде – Махидевран, ее сын Мустафа – наследник престола. Роксолана и сама поняла, о чем думает Зейнаб, усмехнулась:
– Повелителю суждена долгая жизнь, следующим султаном станет мой сын, но я валиде не буду.
– Почему?
– Моя жизнь короче его, но судьбы переплетены с первой встречи и до последнего моего вздоха. Это еще не скоро, сыновья вырасти успеют и дочь тоже. Но я должна стать женой. Настоящей, не наложницей.
– Госпожа, вы, конечно, многого добились и многое можете, но…
– Что?
– Вы – рабыня, султаны не женятся вообще, и уж тем более не женятся на тех, кого купили в Бедестане. Простите мою нескромность, но это так.
Зейнаб ожидала, что Роксолана взъярится, накричит, обругает, но та вдруг замерла:
– Только в том препятствие?
– В чем?
– В том, что меня купили на рынке?
– В первую очередь в этом.
– Нет никаких законов, запрещающих султанам жениться?
– Я не знаю всех законов, но, думаю, нет. Но вы…
– Рабыня – та, которую продавали?
– Да, – старуха искренне удивилась появившемуся в глазах Роксоланы блеску. Чему она радуется?
– Так вот, меня никогда не продавали, слышишь? Я не рабыня! Пленница, но не купленная и не проданная.
– Что? Простите, госпожа, но Ибрагим-паша купил вас в Бедестане на рынке невольниц. Лежите так, пусть впитается. А на глаза вот это, – Зейнаб накрыла веки Роксоланы кусочками ткани, смоченными в кунжутном масле.
– Врет твой Ибрагим-паша! Меня ему подарили, принесли в дар, понимаешь? Он не платил денег, это я знаю точно.
– Кто еще об этом знает? Кизляр-ага знает?
– Главный евнух, думаю, нет. Нет, наверное, никто.
– Это плохо, – покачала головой Зейнаб.
– Почему?
– Потому что Ибрагим-паша ни за что не скажет Повелителю, что вы не рабыня.
Роксолана вздохнула:
– Не скажет… А может… У меня есть документы, которые его компрометируют, может, предложить их в обмен на признание?
– Что делают? Документы что делают?
– Компрометируют. А… это значит, доказывают его вину.
– Едва ли Ибрагим-паша таких боится. Теперь помолчите…
Губы Роксоланы оказались обильно смазаны засахаренным медом. Она вздохнула, борясь с желанием слизать массу.
Зейнаб лучше других умела ухаживать за лицом, телом и волосами хозяйки, знала много секретов, недоступных османским красавицам, смешивала не только те травы, которыми пользовались другие, но такие, о которых не слышали.
Льняное масло… лен рос на родине Роксоланы, она еще не забыла крошечные синенькие цветочки, превращавшие поле в озерную гладь. Не морскую, нет, у моря зеленоватый оттенок, а лен светло-синий, как весеннее небо…
Зейнаб научили использовать его масло в Кафе, хотя в Египте им тоже пользовались издревле.
Ведя неспешную беседу, старуха меж тем очистила лицо Роксоланы от первой маски, протерла его каким-то настоем из бутылочки и крикнула Гёкче, чтобы та несла растертый в ступке овес. Захватив немного овсяной массы в чашку, капнула туда масло из пузырька и принялась энергично перемешивать. Гёкче внимательно наблюдала. Зейнаб усмехнулась про себя: ишь какая! Потом кивнула:
– Смешаешь, нанеси на лицо госпоже, но не просто так, а слегка втирая. Смотри, вот так…
Она показала, какими движениями нужно втирать массу в кожу Роксоланы. Счастливая от доверия старухи Гёкче принялась за дело с удесятеренной энергией и тут же получила выговор:
– Эй, ты лицо госпожи трешь, а не пол в кухне! Осторожно, у тебя же пальцы нежные, а у госпожи кожа еще нежней.
Теперь перепуганная Гёкче лишь слегка прикасалась.
– Ничего нельзя поручить! Смотри… не очень сильно, но так, чтобы масса ложилась ровно и плотно…
Конечно, у Гёкче получилось, она была талантлива.
Пока девушка массировала кожу хозяйки, Зейнаб занялась руками. К желткам в чашке добавилось все то же масло и немного меда, Роксолана не видела, но слышала, как заходила в крепких пальцах старухи деревянная лопаточка, растирая смесь. К тому времени, когда Гёкче закончила втирать маску в лицо Роксоланы, подоспела и смесь для рук. Теперь каждая из ее заботливых служанок трудилась над одной из рук, ласковыми, но сильными движениями массируя пальцы, тыльную сторону ладони, руку до локтя и сам локоть.
Потом все это смывалось нежной розовой водой, промокалось, и снова втиралось масло, чтобы кожа была нежной и вкусно пахнущей.
Это за телом ухаживали в хаммаме, а лицо и руки госпожи Зейнаб предпочитала ублажать в ее покоях. Хуррем уже не пятнадцать, пятеро детей, постоянные тревоги и ненависть завистниц делали свое дело, Зейнаб приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы тело и лицо госпожи не теряли привлекательности.
– Госпожа, вам нужно заняться грудью, может повиснуть. Я приготовлю мазь, но нужно и самой приложить усилия.
– Какие? – рассмеялась Роксолана. – Забеременеть?
– Вай, нет! Я о другом. Покажу, какие движения делать, чтобы грудь подтянулась. Тебя, Гёкче, это тоже касается, ты плоская, женщина такой быть не должна, если хочет выйти замуж.
– Я не хочу!
– Глупости, все хотят, – отрезала старуха, хотя сама замужем никогда не была.
– Даже я, – вдруг согласилась Роксолана.
– Вы? Госпожа, но ведь вы кадина, – ахнула Гёкче.
– А хочу быть женой по шариату.
– Вай… – только и смогла вымолвить служанка. Что тут скажешь, такого не бывало, никто и не помнит, чтобы султаны женились по шариату.
Но на этом разговоры закончились, потому что вернулась с прогулки Михримах, тут же потребовавшая, чтобы и ей намазали губы засахаренным медом, а руки мазью. А еще вымыли волосы пахучим отваром, потому что отец всегда целует ее в волосы, нужно, чтобы те приятно пахли.
Гёкче рассмеялась:
– Пойдемте, принцесса, я и за вами поухаживаю.
– Только не очень усердствуй, у нее кожа совсем нежная и тонкая, – ворчливо распорядилась Зейнаб, но от Роксоланы не укрылось удовлетворение, которое испытывала при виде стараний ученицы учительница. Старухе нашлась хорошая замена, поворчит, но научит, а Гёкче действительно хотела учиться.
Из соседней комнаты уже доносилось довольное повизгивание Михримах. Принцесса невольно раздваивалась, с одной стороны, она копировала старшего брата Мехмеда, учась вместе с ним всему, в том числе итальянскому и верховой езде, Сулейман не разрешил только брать в руки оружие. С другой – женское начало брало свое, и ни одна материнская процедура ухода за лицом и телом не обходилась без участия Михримах. Любопытный нос влезал во все:
– А что это ты смешиваешь?
– А мне намажь!
– Я тоже хочу, чтобы мои ножки попарили в такой водичке.
– И мне на ручки мазь.
– И мне вымыть голову с хной.
Бесконечные «и мне», «и я хочу» приводили к тому, что в свои восемь лет Михримах была ухожена, как не всякая наложница.
Но девочка радовала тем, что была разумна и не ленилась учиться. Принцессе легко давалось все, иногда легче, чем Мехмеду, который считался самым сообразительным из султанских сыновей. Мехмед обошел своего старшего брата, наследника престола Мустафу, а сестра временами опережала Мехмеда. Она уверенно щебетала по-итальянски, легко разбирала арабскую вязь, считала и знала Фатиху – первую главу Корана – наизусть.
Разве мог Сулейман не гордиться хорошенькой и умной дочерью? Султан обожал свою принцессу, без конца баловал и потакал любым ее прихотям. Нельзя садиться на лошадь? Ничего, у Михримах появился пони, который бегал за принцессой по лугу, как комнатная собачка. Самые красивые платья, самые занятные игрушки, самые лучшие служанки…
Но принцесса выросла, и ее больше нельзя сажать на колени и качать, как на качелях. Не погладишь по головке, только и можно поцеловать. Все чаще звучало: «Я уже взрослая!» Удивительно, но избалованная с раннего детства Михримах быстро приняла новые условия: если ты взрослая, то не капризничай, не топай ножкой, а веди себя как взрослая.
Девочка легко сменила детские капризы на вот такую заботу о своей внешности и, хотя по-прежнему много времени проводила рядом с братом, уже жила своей, отдельной от него жизнью.
Мехмед вошел в материнские покои степенно, ему скоро девять, ну, может, не совсем скоро, но в этом году. После обрезания он жил уже в отцовской половине, обучаясь владению оружием, пусть и игрушечным, но каждый день приходил к матери и сестре. Мальчик старался не подавать вида, что скучает без старшего брата Мустафы, который уехал править провинцией далеко от Стамбула. У Мустафы свита, чиновники, даже свой гарем! Мехмед страшно ревновал брата к гарему, все остальное ничего, ведь не мешали же им дружить янычары или евнухи, но гарем… Хотелось спросить мать, зачем Мустафе нужны эти девушки, но Мехмед нутром чувствовал, что это не тот вопрос, который следует задавать женщине, да еще и в присутствии слуг. Решил, что спросит, когда останутся наедине. У отца поинтересоваться стеснялся.