Рейн боялся, что не сумеет подобрать слова, но они потоком полились из глубин души, из глубин сердца — слова страстной мольбы.
«Господь милосердный... не спеши забрать ее в царство небесное! Возьми взамен все, что у меня есть, сделай со мной все, что пожелаешь, но только не отнимай ее у меня! Не отнимай Арианну!»
Двумя месяцами позже Арианна стояла, прислонившись к столбу, служившему подпоркой соломенной кровле жалкого строения. С низкой стрехи текло ручьем в перемешанную сапогами грязь у входа.
Кристина, дочь галантерейщика, склонилась над закопченным чугунком, который был подвешен над костром, разложенным прямо на земляном полу. Зачерпнув варево большим черпаком, она начала разливать его в деревянные миски, адресовав Арианне кривую улыбку. Почти тотчас же ее взгляд переместился в угол, где был брошен соломенный тюфяк. Разбросав по подстилке грязные медово-рыжие волосы, там то трясся в лихорадке, то немилосердно потел Кайлид.
Дверь лачуги была открыта, чтобы впустить внутрь хоть немного дневного света, и через порог фонтанчиками брызгала дождевая вода, подгоняемая порывами промозглого ветра. Порог был выкрашен известью (как делалось в каждом уэльском доме, даже самом нищенском, чтобы отвадить нечисть), но он так вымок, что выглядел не светлее земляного пола. Этот дом и в самом деле был нищенским: всего-навсего пастушеская хижина, используемая только в теплый сезон. Не слишком приятное место для зимовки.
В сущности, хижина не имела ни стен (потому что трудно назвать стенами плетенку из ивовых прутьев, пусть даже очень плотную), ни очага. В полу было вырыто круглое углубление, в котором горел огонь. Для выхода дыма в кровле было проделано отверстие, но оно не слишком хорошо служило этой цели, в основном пропуская внутрь дождь. Да и сам костер трудно было назвать костром. Непросохшие обрывки лозы дикого винограда больше трещали и плевались искрами, чем давали жар. Несмотря на распахнутую дверь, в хижине удушливо пахло дымом, незатейливым варевом и мокрой овечьей шерстью
Несколько минут спустя Кайлид достаточно оправился от приступа лихорадки, чтобы приподняться на локте и устремить хмурый взгляд на хозяйку жалкого строения, в котором он теперь обитал. Кристина молча расставляла на столе миски и раскладывала ложки, Арианна сочувственно следила за ее действиями. Заметив это, Кайлид нахмурился сильнее.
Наконец Кристина закончила «сервировку» ободранного, покрытого кругами от винных кружек стола и начала отрезать краюхи от заплесневелой ковриги простого хлеба. Кроме Кайлида, в хижине находилось еще двое мужчин. Один из них уже сидел за столом, уперев в бедро лиру, знававшую лучшие времена. Неуклюжие от холода пальцы двигались по струнам, наигрывая жалобную мелодию. Голосом низким, сочным и поразительно уэльским (как и варево в миске перед ним) он начал петь, и песня естественно вплелась в унылый звук дождя.
Я никому не позволю наступить на мой плащ, Я никому не позволю вонзить плуг в мое поле...
Его товарищ нагнулся над полупустым бочонком эля, зачерпнул напиток в две кружки и принес их к столу. Он как раз начал заносить ногу, намереваясь сесть на скамью, когда из угла раздался слабый, брюзгливый голос Кайлида:
— Убирайтесь отсюда!
— То есть, как это — убирайтесь? — удивился он, застыв над скамьей в неестественной позе. — Там же льет как из ведра!
— Вон! — взревел Кайлид, собрав все силы. Недовольно ворча, мужчины подхватили миски и кружки и вышли под дождь.
— Ты тоже, Кристина, — приказал Кайлид и добавил более мягко: — Прошу тебя.
Дочь галантерейщика бросила на него взгляд, в котором смешались возмущение и обида. Не говоря ни слова, она сняла с колышка на стене свой плащ и вышла следом за мужчинами.
— Они промокнут, — заметила Арианна.
— Не промокнут, ниже по склону есть еще одна такая же лачуга, — буркнул Кайлид. Взгляд его скользнул с лица сестры на ее живот, уже слегка выпуклый, и темно-медовые глаза сузились. — Ну и плодовита же ты! В таком состоянии тебе не стоило бы разгуливать под дождем.
— Когда я выходила за дверь, светило солнце. Не забывай, что мы в Уэльсе, Кайлид.
Тот начал было смеяться, но смех скоро обернулся захлебывающимся кашлем, который сотряс все его исхудавшее тело и вызвал болезненный багровый румянец на впалые щеки.
— Ты принесла что-нибудь от этого чертова кашля? — спросил Кайлид, как только ему удалось отдышаться.
Арианна сбросила на плечи отороченный мехом капюшон теплого плаща и отстегнула от пояса мешочек со всякими снадобьями. Среди других там находилась настойка шандры — самое сильное отхаркивающее средство. Арианна добавила необходимое количество в кружку с элем.
Присев на продавленный тюфяк, служивший Кайлиду постелью, она вложила кружку в руки брата. Ветер порывом дунул в распахнутую дверь и отбросил мокрые волосы с его лба, покрытого крупной испариной. Оказавшись так близко от Кайлида, Арианна поняла, что он болен серьезнее, чем она решила поначалу. Он не просто горел в лихорадке, кожа на его лице и руках приобрела неприятно пергаментный вид, словно этот человек, некогда крепкий и сильный, усыхал час за часом. Но Арианна не нашла в своем сердце былой сестринской любви. По правде сказать, она не чувствовала даже жалости. Кайлид навсегда убил в ней жалость в ту ночь, когда вонзил кинжал в спину Талиазина.
— Я бы ни за что не пришла сюда, кузен, даже зная, что ты серьезно болен, — сказала она, придав как можно больше твердости голосу и выражению лица. — Я здесь только потому, что, по словам Кристины, ты готов сдаться на милость лорда Руддлана, моего мужа. Она сказала правду или солгала?
— Не солгала, нет, — ответил Кайлид, обессиленно откидываясь на сбившуюся подушку. — Но не думай, что я собираюсь совершить очевидное самоубийство. Я хочу, чтобы мне была обещана безопасность. Ответь, Арианна, та сможешь добиться этого?
— А ты сможешь отказаться от всех своих прав на Рос и убраться прочь из Уэльса? Сможешь больше не мешать нам жить в мире?
— Я принесу твоему мужу клятву...
— Нет, не ему, а мне! Принеси клятву мне, твоей кровной родственнице.
Кайлид вспыхнул все тем же болезненно-бурым румянцем, и его глаза заметались, избегая взгляда сестры. Арианна ждала, зная, что клятва Кайлида Рейну не будет стоить и пенса. Зато клятва, данная кровной родне, будет для него священна, ибо ни один уэльсец не решится содеять то, за что на Страшном Суде ему придется держать ответ перед Богом.
— Будь ты проклята! — крикнул Кайлид. — Клянусь!
— По-твоему, это клятва? Нет уж, я хочу слышать, как ты клянешься по всем правилам, Кайлид Дейфидд.
— Ладно! — Кайлид пронзил Арианну яростным взглядом и поднял дрожащую правую руку. — Спасением души своей клянусь перед Богом, что отказываюсь от всех прав на Рос и впредь никогда не развяжу войны против нормандского ублюдка, которого ты называешь мужем, да сгниет его черная душа в аду!
— Не думаю, что Бог примет клятву, в которой упомянут ад. К тому же я почему-то все равно не верю тебе. Зачем ты все это затеял, если так и не смирился?
— Из-за Кристины, пропади она пропадом! — процедил Кайлид, ударяя кулаком по полу. — Дуреха присосалась ко мне, как пиявка к коровьему боку!
Его выразительный рот свело гримасой не то раздражения, не то жалости. Он обвел взглядом хижину и беспомощно махнул рукой.
— Ты только посмотри вокруг, Арианна! Еще один месяц в этой дыре — и чудесная белая кожа Кристины станет похожа на хорошо прокопченный окорок. Она так исхудала, что порой мне кажется, я буквально вижу, как она чахнет и сохнет. На днях я предложил ей бросить меня здесь, а самой вернуться в лавку, оставленную на попечение приказчика... — Кайлид криво усмехнулся, продолжая раздраженно постукивать по полу. — Мы переругались, тем дело и кончилось.
— Меня это нисколько не удивляет. На месте Кристины я не посмотрела бы, что ты болен, и как следует огрела метлой.
— Хватит и того, что мне на голову опрокинули кувшин эля, — Кайлид улыбнулся впервые за время разговора.
Арианна помолчала, разглядывая его. Он и правда был довольно красив, с этими медово-рыжими волосами, вислыми белокурыми усами и золотистыми глазами. Однако в нем чувствовались скрытая злопамятность, умение лелеять и растить в себе обиду, даже по пустякам. В нем угадывалась жадность. Арианна подумала, что у некоторых женщин странный вкус в отношении мужчин.
Но она по-прежнему симпатизировала Кристине и потому сделала еще одну попытку объяснить то, что отказывался понять упрямец Кайлид.