Но боль была неизбежна, и он знал это.
— Все кончено, Сибил, все осталось в прошлом. То, что между нами было, умерло в день твоего венчания с Хью.
Он хотел, хотел сказать это как можно мягче, но голос его прозвучал резко. Сибил вздрогнула всем телом, непроизвольно сжав в кулаки лежащие на его груди руки.
— Но я все еще люблю тебя, Рейн...
— Ты любишь не меня, а память о том, что было! — возразил он, легонько встряхивая ее за плечи. — Пойми, нельзя всю жизнь жить прошлым, Сибил. Наша жизнь могла бы сложиться иначе, но не сложилась, и мы даже не можем знать, что потеряли. Мы живем настоящим и обвенчаны каждый с другим человеком. Возвращайся домой, Сибил. Если хочешь, храни память о прошлом, даже лелей ее, но пусть само прошлое покоится с миром.
И снова женщина в его объятиях поникла, прижавшись лбом к его груди. Так она стояла несколько долгих минут, потом подняла голову и посмотрела ему в лицо с дрожащей улыбкой на губах.
— Но ведь ты любил меня, правда? Ты по-настоящему был моим?
— То было прекрасное лето, — ответил Рейн, улыбаясь в ответ. — Я никогда не забуду его.
Он прижал Сибил к груди, зная, что делает это в последний раз. Резкое, гневное «ах!» раздалось очень близко от них, Рейн вскинул голову... и увидел Арианну, стоящую на пороге, придерживая открытую дверь.
Казалось, за те несколько мгновений, когда она просто стояла и смотрела на него, не говоря ни слова, Рейн пережил тысячелетние муки ада. Глаза, так не похожие на кроткие глаза Сибил, глаза цвета моря в штормовой день, обвиняли его. Потом Арианна повернулась и вышла, расправив плечи, неся перед собой огромный живот гордо, как знамя.
— О, дьявол! — в сердцах воскликнул он. — О, дьявол!
Сибил высвободилась и сделала шаг назад, потом другой, но Рейн даже не заметил этого, потому что не отрывал взгляда от распахнутой двери, хотя там уже никого не было. Ей пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он услышал и повернулся.
— Почему-то мне кажется, Рейн, что ты влюбился в свою уэльскую княгиньку, — сказала Сибил с улыбкой, совсем прежней, вызвавшей прелестные ямочки в уголках ее рта.
— Да, я люблю ее, — просто ответил он, ничуть не обидевшись за «княгиньку».
Странное дело, он так долго не мог произнести эти слова — и вдруг это оказалось совсем не трудно. Более того, после них на языке остался приятный привкус, настолько приятный, что он повторил их снова.
— Да, я люблю ее.
— Но ты еще не говорил ей об этом, так ведь?
— Я... э-э... нет, не говорил. То есть не говорил именно этих слов, но, черт возьми, она знает, что я люблю ее!
Улыбка Сибил померкла. Она протянула руку и дотронулась до его щеки, только один раз и совсем легко.
— Все равно скажи ей, Рейн. Скажи сейчас, пока не оказалось слишком поздно. Любовь — это ведь редкая вещь, редчайшая. Ее нелегко встретить, зато легко потерять.
Они посмотрели в глаза друг другу, думая о разном: Сибил — о прошлом, Рейн — о будущем. Наконец она приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ, нежно и мимолетно, и это был прощальный поцелуй.
Рейн помог ей сесть в седло и проводил до ворот, но даже не стал дожидаться, пока она скроется из виду. Вместо этого он поспешил по лестнице, ведущей к спальне. Остановившись перед дверью, он оглядел толстенные деревянные бруски, скрепленные железными полосами, и вздохнул. Изрубить в щепки дверь в замке Хью было даже забавно, другое дело — дверь в свою собственную спальню.
— Арианна, позволь мне войти, и мы все спокойно обсудим.
Молчание в ответ.
— Арианна, однажды ты уже поняла все неправильно. Честное слово, мне это начинает надоедать! Молчание.
— Арианна, не могу же я кричать тебе через дверь, что люблю тебя!
Кто-то хихикнул.
Рейн повернулся так круто, что едва устоял. На пару ступенек ниже стоял Талиазин, привалившись к стене и скрестив ноги, а руки — на груди. На его красивых губах была ядовитая усмешка.
— А вы не пробовали открыть ее, милорд?
— Что?
— Я про дверь. Может быть, она вообще не заперта.
Рейн толкнул дверь, не рассчитав сил, и она с треском ударилась о стену. Она действительно была не заперта. Он окинул Талиазина свирепым взглядом на тот случай, если наглый мальчишка снова начнет шлепать губами, потом набрал в грудь побольше воздуха, мысленно препоясал чресла для битвы и вошел... в пустую спальню.
— Она отправилась к мейнхирион, — услужливо сообщил оруженосец, бесцеремонно проходя следом (эти слова он сопроводил тяжким вздохом). — Милорд, вы снова и снова поступаете необдуманно, запутывая дело, которое только-только начало проясняться. Не понимаю, о чем думала богиня, когда...
— Надеюсь, она не поехала туда верхом? — перебил Рейн, больно хватая его за плечи.
— Нет, конечно, она пошла пешком.
Рейн возвел глаза к небу, как бы благодаря Бога за то, что тот не оставляет его милостями, пусть даже небольшими.
— Я ей шею сверну!
Он прошипел это в самое лицо Талиазину, который удачно подвернулся под руку, и встряхнул его так, что у парня клацнули зубы.
Он чувствовал нарастающий гнев. Он наслаждался этим гневом, смаковал его, потому что это был праведный гнев, справедливое негодование мужчины, который имел неосторожность влюбиться и вдруг осознал, что женщина его жизни сводит его с ума, приводит в неистовство, изводит... но он не может без нее жить.
Оруженосец следил за тем, как широкая спина хозяина исчезла в дверном проеме. Некоторое время его черные глаза светились, рассыпая мельчайшие, похожие на падающие звездочки искры.
Потом свечение померкло. Талиазин потер ноющие плечи, думая о том, что целую неделю, не меньше, будет любоваться синяками на них. Впрочем, не бывает худа без добра: служанки и молочницы, все как одна молоденькие девчонки, будут от души жалеть его. Каждая из них захочет расцеловать эти синяки... и вообще улучшить его самочувствие...
Оруженосец расправил плечи и засмеялся, тряхнув огненными волосами. Смех его, низкий и глубокий, эхом отразился от стен замка, от высоких потолков... от столетий.
Арианна уже успела усвоить, что Рейн способен держать в узде самый яростный гнев, так сказать, превращая геенну огненную в ледяную пустыню. Ледяной гнев был страшен, но до сих пор она и представить не могла, как выглядит Рейн, ревущий от ярости, Рейн с налитыми кровью глазами и сжатыми кулаками. Оказывается, это выглядело нелепо, и она расхохоталась бы, если бы не воспоминание о Сибил, уютно устроившейся в его объятиях.
Он спрыгнул с коня и понесся к ней, пыхтя, фыркая и изрыгая огонь, — точь-в-течь тот самый легендарный дракон, имя которого он носил.
— Дьявол и вся преисподняя, дьявол тебя побери! — орал он. — Что, во имя дьявола, взбрело тебе в голову?
Арианна высоко подняла подбородок и посмотрела на мужа сверху вниз, потому что знала, что он терпеть не может этот взгляд.
— Что ты здесь делаешь, муж мой? Разве твое место не рядом с прекрасной Сибил? Путь сюда не близок, и она, должно быть, успела соскучиться... успела затосковать по твоим сладостным объятиям.
— Что я здесь делаю? Нет, что ты здесь делаешь? — отпарировал Рейн (щеки его слегка покраснели, но челюсть воинственно выпятилась, и он замахал руками). — Тебе вот-вот рожать, так какого ж черта ты шляешься в одиночку по чертовым пустошам?
В какой-то мере Арианна сознавала, что долгая прогулка на этот раз не пошла ей на пользу, поскольку кожа ее покрылась испариной, она чувствовала слабость, но она стиснула зубы, намереваясь достаточно помучить мужа, прежде чем простить его.
— Разве тебе не все равно, где я и что делаю? Кто, в конце концов, я такая? Иди, люби свою Сибил.
В ответ Рейн разразился такими ругательствами, что покраснели даже ко всему привычные уши Арианны.
— Я люблю не Сибил, а тебя, тупоголовая девчонка! Я люблю тебя, слышишь?
— Это теперь ты так запел!
— Да, теперь я запел так, — подтвердил Рейн, несколько сбавив тон. — Я люблю тебя, моя маленькая женушка.
— Это не в счет.
— Что ты имеешь в виду? Как это не в счет? — завопил Рейн так громко, что она отскочила бы, если бы могла. — Интересно знать, как это может быть не в счет, черт побери!
— Потому что я почти сказала эти слова за тебя. Другое дело, если бы они вырвались прямо из глубины твоей души...
— Господи, смилуйся! — Рейн вцепился обеими руками в волосы, показывая этим жестом, что женское упрямство превысило мужское долготерпение.