Линда Черри - Хроники Ники

В последнюю, так называемую «Королевскую ночь», мы с Ромкой поссорились. Он прокрался в нашу спальню и вымазал нас с Настей зубной пастой. Одна из девочек услышала шорохи, проснулась и подняла тревогу. Оказалось, что у Насти паста не только на лице, но еще и в волосах и даже в ухе. Остальные девчонки мгновенно проснулись, повыскакивали из постелей, и, переговариваясь шепотом, чтобы не разбудить вожатых, схватили бедного Ромку, затащили на кровать и, держа в несколько пар рук, разрисовали его лицо помадой и тенями. Мы с Настей тоже помогали держать его. Ромка не кричал, только яростно работал локтями и изо всех сил вырывался, он знал, что если услышат вожатые и воспитатель, будет ему ужас и позор.

Несмотря на нашу дружбу, и то, что он заступался за нас перед Ильей, мною обуяла какая-то мстительная ярость. Как он мог так поступить?! Мы же с ним вроде как встречаемся, я ему рубашки стираю, а он меня пастой!?

Когда Ромка все-таки вырвался и под общий хохот выбегал из палаты, то крикнул нам всем напоследок:

— Дуры! Несчастные Курицы!

На следующий день он со мной не разговаривал. Но мне уже было все равно. Я хотела скорее оказаться дома.

Когда все расселись по автобусам, чтобы ехать в город, оказалось, что мы с ним сидим в разных машинах. За пару минут до отправления, Ромка вдруг заскочил в наш автобус, быстро пробрался к местам, где сидели мы с Настей, и, не говоря ни слова, положил мне на колени мою коробочку с блеском для губ. Ту самую, из-за которой все закрутилось. Я не успела даже ничего сказать, как он молниеносно выскочил из автобуса. Двери с шипением закрылись, водитель нажал педаль газа, и мы поехали.

Оказавшись дома, я чувствовала, как меня переполняют эмоции, с которыми я никогда прежде не сталкивалась. Это было совершенно новое ощущение, словно внутри растет пустота и поглощает привычную яркость и беззаботность окружающего мира. Я рыдала, глядя в окно, не в силах справиться с этими чувствами, и хотела обратно в лагерь. Вспоминала Ромку с его ромашками, хотела его увидеть и пойти с ним на дискотеку. Все думала, как же я могла не подойти, не поговорить, не взять у него номер телефона и адрес. Я понимала, что скорей всего, мы уже никогда с ним не увидимся.

Старенький магнитофон крутил мою любимую кассету, и я сквозь слезы еле слышно подвывала песне Булановой: «Закрыв глаза, снова вспомню, все, что было тогда. Нас судьба всего на миг свела. Но вот сгорело счастье дотла, разлука ранит сердце…»

В тот миг я твердо осознала, что навсегда потеряла свою любовь.

Еще несколько месяцев я страдала и упивалась мечтами о том, как все могло бы быть. А однажды зимой услышала по радио песню, она была, как мне представлялось, про нас с Ромкой. Особенно меня зацепили слова:

«В последнем месяце — мы pаспpощались с тобой

В последнем месяце — мы не сумели простить

В последнем месяце лета — жестокие дети

Умеют влюбляться, — не умеют любить».

Я узнала, что эту песня группы «Наутилус Помпилиус», и что эта группа исполняет рок.

И тогда рок стал моей новой страстью. Я с упорством маньяка на все карманные деньги стала скупать кассеты с записями этой группы, слушала рок и верила, что впереди меня все равно ждет любовь.

Боль, это боль, как её ты ни назови,

Это страх, там, где страх, места нет любви.

Я сказал — успокойся и рот закрой,

Вот и всё, до свидания, чёрт с тобой.

Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе

© "Агата Кристи" — "Как на войне"

Говорят, что все мои сверстники сплошь трудные подростки и бунтари. Принимают наркотики, пьют, курят, сидят по подъездам и режут вены. Еще среди них есть панки, хиппи и прочие ниферы. Но я почему-то расту хорошей, с желанием учусь, прихожу домой вовремя, никак себя не травмирую. Хотя, недавно взбунтовалась и покрасила волосы в оттенок «красное дерево» и уже два месяца отращиваю челку. И она растет довольно быстро, уже достигла носа, и слегка завиваясь, постоянно лезет в глаза. Так что мне приходится выглядывать из-за прядей волос, словно сквозь щели в заборе. Так себе «бунтарство» конечно. Моя бабушка со своими мелкими кислотно-рыжими кудряшками, в гигантских серьгах из черной яшмы и черной водолазке выглядит куда более отвязным бунтарем, да еще и помогает мне копить на гитару "Fender Stratocaster"! Она мне нужна, потому, что я решила стать рок-звездой, ну или хотя бы обычным рокером.

Настя поддержала меня в моем решении, и мы с ней записались в школьный кружок игры на гитаре и разучивали там бардовские песни, про всякие там «качнется купол неба» и «надежды маленький оркестрик», и конечно «милая моя, солнышко лесное». Вся эта походная романтика, хоть и была наполнена теплом дружбы и ароматом костерка, но казалась мне какой-то надуманной, ненастоящей и слегка отдающей нафталином. И только, спустя три года, я нашла путь к настоящей музыке. Мы с еще несколькими ребятами из кружка участвовали в районном фестивале молодежных групп, и там мы услышали группу «Линия отреза». Это был рок. Они играли на электрогитарах, у них были длинные волосы, и от их песен мурашки бежали по коже.

Ребята исполняли свои песни, которые они сами написали. И хотя они сильно напоминали песни групп «Агата Кристи», «Наутилус Помпилиус», «Алиса» и «Крематорий», было все равно очень круто. После концерта их басист и руководитель приглашал всех желающих на уроки игры на электрогитаре в свою «Творческую лабораторию «Амальгама» на базе дворового клуба «Искра».

Конечно, мы с Настей были в числе очень желающих. Я горела желанием научиться играть как участники группы, а Насте просто понравился руководитель — Дмитрий Сергеевич, симпатичный длинноволосый и рыжебородый молодой мужчина в красно-черной рубашке ковбойке. Впрочем, вскоре мы, как и все остальные в клубе называли его просто Дима, или Дым. Ему было двадцать семь лет, у него были жена и ребенок. Но Настя воспылала к нему тайной страстью. Влюбилась, втрескалась, втюрилась, как будто врезалась в столб с разбега. И она искренне недоумевала, почему все сверстники вокруг от нее без ума, а Дым всего лишь подчеркнуто дружелюбен.

— Неужели я ему не нравлюсь? Почему он не замечает, как я к нему отношусь? — жалобно вопрошала Настя.

— Наверняка нравишься. И наверняка замечает. Но он не может ответить тебе взаимностью, пойми. Он взрослый, у него семья. Ты для него всего лишь ученица, ребенок, — объясняла я.

— Но у нас разница в возрасте всего одиннадцать лет! У моих дяди и тети вообще пятнадцать, и ничего, живут и счастливы! — не унималась Настя.

— Тебе нет даже восемнадцати. Он женат. Если между вам что-то будет кроме дружбы, то это сильно испортит жизнь тебе и ему. На что ты его обрекаешь?

— На любовь! — отвечала она и смотрела вдаль мечтательным взглядом.

Конечно, я тоже осознавала, что Дым невероятно привлекательный мужчина, но для меня он в первую очередь был талантливым музыкантом, у которого было чему поучиться, а во вторую, просто старшим другом, к которому можно было обратиться с любым вопросом, и не ждать, что он засмеется или неправильно поймет. Когда он что-то объяснял или рассказывал, все слушали с замиранием сердца, когда шутил, все чуть не лопались от смеха. А уж когда он пел, моя душа трепетала, словно готовая взлететь в небеса, прорвавшись сквозь потолок, все этажи и крышу дома.

А еще он открыл для нас группу «Nirvana». Он объяснил нам, что стиль этой группы называется гранж. И что их песни о настоящей мятежной душе, которая сталкивается с несправедливостью мира и одним своим существованием пытается взорвать систему. И музыка, и сама эта идея меня сильно захватили. В этом было столько свободы и вместе с тем безысходной томительной боли. Казалось, только теперь я начинала ощущать и понимать вкус жизни. Часто после репетиций мы с ребятами из группы включали магнитофон на полную громкость и скакали по репетиционному залу, вопя во весь голос: «Hello, hello, hello, how low…Hello, hello, hello»

В общем, Дым стал для меня чем-то вроде живого божества, недосягаемого и лучистого, но вместе с этим близкого и родного. Стараясь сделать ему приятное, я разучивала песни Курта Кобейна, пела, пытаясь перенять манеру и фирменную хрипотцу. Но Дым попросил меня не делать этого, поскольку я девушка и слишком юна для таких эмоций, а кроме того во мне нет того самого надрыва, свойственного для гранжа, поскольку я еще не пережила никаких потрясений взрослой жизни.