– О чем ты говоришь? – в порыве гнева возразил Хуан.
– Только так будет понятна твоя манера входить сюда. Я знаю, что я твоя жена, и еще не расторгнуты узы брака. Но даже эта связь не дает тебе право приближаться ко мне так. Я имею несчастье быть твоей женой, но ты не можешь разговаривать со мной так, как с кем-попало.
Моника де Мольнар встала, подняла голову, убирая вуаль, открывая красивое лицо, такое достойное, горестно спокойное, что Хуан отступил, сдерживая порыв разочарования от письма, которое распаляло его, чья холодная любезность обжигала худшим оскорблением. Словно из другого мира до них доходила музыка органа, шепот молитвы, запах ладана на литургии. И глаза Хуана засверкали, разжигаемые пламенем алкоголя, и он словно обезумел:
– Я ненавижу лицемерную вежливость. Ненавижу ненужные объяснения. Ты написала, чтобы подчеркнуть то, что не нужно говорить два раза, что подтолкнуло твое поведение на нашей встрече. Тебе было страшно, что я этого не понял, да?
– Я ничего не боюсь. Мне больно резко говорить с тобой, когда ты великодушно никому не желал зла. Я думала, сумасшедшая, наивная, что ты был искренним, когда сказал, что уедешь навсегда, что не хочешь встречаться с братом и проливать его кровь, уедешь, сделаешь невозможной битву, которая внушает мне ужас.
– Ужас за него, страх за него. Ты думаешь, как бы ему помочь и защитить. Так вот, я не уеду из Мартиники, не уеду из Сен-Пьера. Я останусь здесь, с таким же правом, как у него. Буду бороться, как борются те, кто родился в черной пропасти, пока не поднимусь над всеми. Это не земля голубой крови, не земли князей, это земли искателей приключений. Еще торжествует на них закон сильного.
– Чего ты добиваешься?
– Только одного: показать, что я сильнее, не буду жить милостью твоих улыбок и благодарности, возьму или оставлю то, что хочу взять или оставить. Прямо сейчас я мог бы забрать тебя против воли на корабль, который рядом; снова мог бы затащить тебя на Люцифер, как трофей вандала, сражаясь руками, а теперь не имел бы жалости к твоей боли и лихорадке. Ты бы стала моей насильно, подчиняясь, как рабыня.
– Ты хочешь сказать, что…?
– Я уважал тебя, как идиот! Теперь будет иначе! Но я этого не сделаю. А знаешь, почему? Потому что ты не волнуешь меня, не интересна, потому что есть сотни женщин в порту, которые ждут Хуана Дьявола.
– Сотни женщин! Вот и иди к ним!
– Я мог бы взять тебя, хотя ты не хочешь.
– Сначала ты убьешь меня! Попробуй, подойди, тронь хоть палец, соверши эту низость прямо здесь, в дверях Божьего Дома.
– Это было бы просто. Я мог бы сделать, пусть эти башни хоть рухнут. Но как я сказал, я не хочу этого делать. От тебя не хочу ничего.
– Почему тогда пришел меня мучить? Чего хочешь? Чего ждешь? Что плохого я сделала?
– А откуда мне знать, что ты не виновна в том, что мне сделали? Жертва или сообщница, я не знаю, кто ты, и не хочу знать. Я пришел сказать, что не пытайся справиться со мной снова, я не буду больше игрушкой, буду бороться, сражаться против судьбы, которая с рождения захватила и отобрала один за другим все дары, которые получил он. Скажи ему, чтобы был внимателен, защищался, чтобы приготовился, потому что Хуан без имени объявляет ему войну.
– Но почему? Почему?
– Потому что ты любишь его! Не говори, что не любишь его, дабы моя ненависть его не коснулась.
– Ты ненавидишь его из-за этого?
– Я ненавижу его с тех пор, как помню себя! Только одно скажу: не выходи из монастыря, чтобы я не увидел тебя рядом с ним. В последний раз мы говорим. Ты сдержишь свое слово, при условии, что брак будет расторгнут, такой нежеланный для тебя, но ты не будешь насмехаться надо мной. Возвращайся в монастырь, Святая Моника. Такой дикарь, как я, не держит тебя силой.
– А если я захочу с тобой поехать?
Моника вздрогнула, испугавшись своей смелости. Она взволнованно ждала, но Хуан отступил, вместо того, чтобы выйти вперед.
– Вижу, ты способна на все. У тебя есть та же отвага, что была у христиан, которые шли в логово зверя. Не надо так. Если однажды ты захочешь прийти ко мне, то это должно быть не под давлением угрозы, как сейчас. Если так, то это не волнует меня.
Он резко повернулся, бросился бежать по улице, словно пожалел о том, что сказал больше, чем нужно, веря, что обнажил до самой глубины истерзанную душу. Возможно, он отошел, ожидая слова, жеста, что она произнесет его имя по-другому. Но голос не последовал, и Хуан потерялся на улочках пристани.
Два запыхавшихся прекрасных коня, покрытых пеной и потом, везли экипаж Д`Отремон к вершине ущелья. Преодолевая последнее препятствие, карета следовала легким ходом вниз по склону, спускаясь через лес кофейных плантаций, полей какао, риса, пряностей, проезжая перед группой работников, чтобы выйти наконец на ухоженную дорогу, которая вела прямо во дворец, особняк из камня и мрамора, дворец маленького королевства среди садов, и это заставило воскликнуть Софию Д`Отремон:
– Кампо Реаль! Думала, мы никогда уже сюда не вернемся.
– Ну так мы уже здесь. Ну вы и я по крайней мере. Ренато все еще в облаках.
Усмехаясь, Айме взглянула украдкой на бледный профиль Ренато, его взгляд был отсутствующим. Сидя между дамами, неподвижный и тихий уже несколько часов, он, казалось, не смотрел на родную долину, красивую, как никогда в полумраке сумерек. Перед хозяевами, обязанные сидеть рядом, Ана и Янина казались настоящими куклами: одна бронзовой, другая медной.
– Посланник, которого мы предупредили, прибудет вовремя? – спросила София.
– Несомненно, крестная, нас ждут, – кивнула Янина. – Хотя нас не ждали, вы прекрасно знаете, что во главе с моим дядей, все выполняется точно и неукоснительно.
– О, посмотрите, всадник! – указала Айме. – Думаю, это не иначе как Баутиста. А это что? Он едет на моей гнедой лошади? Это же моя лошадь, ваш подарок мне на помолвку, донья София. Что произошло, вы снова отняли ее у меня?
– Пожалуйста, Айме, – вмешался Ренато раздражительно. – Если это и твоя лошадь, то Баутиста отлично на ней сидит. И я уже говорил, что она для тебя слишком буйная. Ты никогда не была хорошей наездницей и не должна садиться на нее.
Баутиста спрыгнул, отдав поводья парню, и поспешил открыть дверцу экипажа. Они были перед парадной лестницей, с двух сторон которой стояли два ряда слуг: экономка, служанки, лакеи, носильщики, повар с четырьмя помощниками и бесконечный ряд садовников и уборщиков. Кланяясь почти до земли седоватыми волосами, Баутиста поклонился донье Софии и поцеловал ее руку в знак уважения, покорно заявляя:
– Пусть Бог благословит вас, моя сеньора. Кампо Реаль был грустным без вас. И пусть также благословит сеньора Ренато и сеньору Айме.
– Со мной можешь оставить свои сальности, Баутиста, – пренебрежительно отклонила Айме. – И сделай одолжение не бери мою лошадь. Она моя, и никто, кроме меня, на нее не сядет.
– Я же сказал! – начал раздраженный Ренато. Но мать примирительно вмешалась:
– Она права, Ренато. Я подарила ее, она принадлежит ей, пусть держит ее у себя, если хочет. Настал день, когда мы не будем возражать тому, что будет делать твоя жена.
– Благодарю вас, моя внимательная свекровь. Не представляете, какие у меня огромные желания. Пойдем, Ана, пошли. Обойдемся без поцелуев рук.
– Это недопустимо! – яростно пожаловался Ренато.
– Даже если так, мы потерпим, – посоветовала София. И понизила голос: – Этот спектакль не для слуг, сынок. Иди с ней.
– Не думаю, что стоит. Скорее всего, я вернусь этой ночью в Сен-Пьер. С твоего разрешения, мама.
Янина и Баутиста усердно старались помочь, но сеньора Д`Отремон не приняла руку помощи, оставаясь высокомерной и холодной, и продолжала смотреть на сына, уходившего в противоположном направлении от Айме. Затем торжественно стянула перчатку с правой руки и стала получать один за одним поцелуи покорности и приветствия, которые оставляли на ее руке смуглые слуги.
– Двадцать лет вы не выходили из Кампо Реаль, сеньора! – заметил Баутиста.
– Так было по крайней мере. Но спустя долгое время я вернулась, Баутиста. В Кампо Реаль родится мой внук, в Кампо Реаль я обучу его на свой лад. Он не поедет далеко, чтобы возвратиться другим. И будет полностью моим!
Ренато прошел широкий вестибюль и прислонился к резным деревянным перилам. Быстрым шагом он покинул главный вход дома, с жгучим нетерпением отодвинул от себя приветствия и традиционные церемонии; с нестерпимым желанием сбежать от всех и всего, дошел до глубины галереи, над которой находилась библиотека. Была ночь, в безоблачном небе медленно поднималась желтая луна.