– Они добьются, что нас всех убьют! Только этого они добьются!
– Это же Сегундо сказал Мартину, а тот ответил, что ничего не имеет значения, если он отомстит за брата, потому что кровь – самое важное на свете. А Сегундо ответил, что ему больше всех важен капитан, чем вся его семья вместе взятые. Что капитан больше, чем брат, больше, чем отец. И я сказал, что это правда, потому что капитан спас жизнь Сегундо, и еще мне, хозяйка. Вы плачете?
– Нет, Колибри, только размышляю.
– О чем, хозяйка? Капитану плохо, поэтому?
– Нет, Колибри, не думаю, что настолько плохо. Думаю, нет ничего хуже чудовищной ненависти, которая иногда проливает кровь между братьями, нет ничего хуже злобы, которая может подняться в наших близких.
Взволнованная, она повернулась и посмотрела на Хуана. Среди теней, окутавших мрачную хижину, она будто увидела глаза, яркие губы, белые руки, неясные очертания, которые заполнили все, завладевая Хуаном, заставляя ее отступить, словно восстало непреодолимое прошлое, разделяющее ее с мужем, которого она любила, и тихо побежали слезы. Горючие слезы самоотречения, которые столько раз она проливала.
12.
Каталина де Мольнар опять села в кровати, испуганно прислушиваясь к глухому звуку приближающихся барабанов, раздававшихся всю ночь. В слабом свете лампады, милосердно поставленной у подножья царившего в спальне образа, распространявшей по комнате теплый трепещущий свет, бледный отблеск которой словно усиливал тоску, переполнявшую сердце матери. Она подошла к окну, выходящему на галерею. Все нескончаемые часы этой ночи она безуспешно звала служанок, теребила шелковые кисточки, висевшие на кровати. Теперь же нечто вроде детского ужаса подпрыгнуло к горлу, на миг погасив ее скорбь, и она позвала высоким голосом:
– Петра, Хуана! Никого нет что ли? Боже мой! Что это? Что происходит? Отец Вивье!
Проходившая неподалеку тень заботливо приблизилась. Это был священник, вынужденный гость в роскошном доме Кампо Реаль, бледное похудевшее лицо казалось таким же беспокойным, как лицо Каталины де Мольнар, и он спросил:
– Каталина, что с вами? Что происходит? Хотели чего-то?
– Нет; сначала тишина, а потом… потом этот шум, музыка… Недостойно, что работники празднуют, когда цветы еще не засохли на могиле моей дочери!
– Музыка, которую вы слышите, Каталина, – это не праздник. Я хорошо знаком с песнями этих людей, и это не праздник, наоборот.
В полумраке галереи Каталина де Мольнар приблизилась к священнику. С непреодолимым страхом они наблюдали за странным хождением темных очертаний.
– Это ритуал похорон, и в то же время… Слушайте, Каталина, слушайте хорошо, они говорят… Послушайте… Да… Говорят странные слова на африканском языке, но это означает одно. Единственное, что я понимаю из того, что они произносят. Это означает месть. Эти люди жаждут мести. И к тому же что-то несут, похоже, это носилки с трупом.
– Кого? Кого?
– Не знаю, не могу разглядеть, дочь моя. Все это так странно.
– Позовите кого-нибудь, Отец. Служанки не отвечают, а дом полон слуг.
– В доме никого нет. Мы совершенно одни, Каталина.
– Совершенно одни? Что вы говорите, Отец? Я знаю, что Моника уехала, но остальные…
– Ренато сразу уехал, а сеньора Д`Отремон тоже не замедлила с отъездом, забрав Янину и самых верных слуг.
– Мне страшно, Отец! Мы должны вернуться в столицу, должны уехать, должны…
– Я уже думал об этом, но не у кого попросить экипаж.
– А Баутиста?
– Не знаю. Я видел, как он рано ушел с группой вооруженных работников, которых называет охранниками. Боюсь, весь мир будет против него; если бы сеньора Д`Отремон слушала меня, то ограничила бы его беззаконие и жестокость.
– Семья Д`Отремон, семья Д`Отремон! – бормотала Каталина с болезненной яростью. – Из-за них умерла моя дочь, умерла моя Айме! Увезите меня отсюда, Отец Вивье, я не хочу ступать по этой земле! Хочу уехать подальше от этого дома, чтобы не видеть и не слышать их больше!
– Замолчите, Каталина! Слышите? Кричат там, рядом с хижинами. И идут туда с факелами, крики кажутся угрозами. Пойдемте отсюда, идем! Дойдем до церкви. Спрячемся у алтаря.
– Спрятаться? Вы думаете, они против нас?
– Их крики требуют мести. Что-то их возмутило, взбунтовало. Похоже, они преследуют кого-то на коне. Но идем, идем!
Они спустились по лестнице, быстро прошли не через центр сада; преследуемый всадник приблизился к дому, остановив их, оцепеневших от удивления. Рядом с ними упал конь, а всадник спрыгнул, чудом не раздавленный. Это управляющий Баутиста, в порванной одежде, с покрасневшим лицом. Все его высокомерие теперь растворилось в необъятном страхе. Он поднялся к скорбной старухе и престарелому священнику, и протянул руки:
– Защитите меня, помогите! Меня убьют, Отец Вивье, убьют!
– Что происходит? Что случилось? – спросил священник.
– Меня ударили камнем и преследуют, как шакалы! Они нашли мертвой Кýму на дороге. Они хотят отомстить, убить меня и всех, поджечь дом. Это демоны… они убьют меня! Они уже зашли! Помогите! Поговорите с ними, Отец!
– Баутиста, Баутиста! Смерть… Смерть! – слышался отдаленный голос. – Правосудие против Баутисты! Хозяйку! Хозяйку!
– Они ищут сеньору Д`Отремон. Они не знают, что ее нет. Они требуют правосудия. Правосудия для вас, Баутиста, – проговорил старый священник.
– Они хотят повесить меня, забить камнями! – в панике хныкал Баутиста. – Посмотрите на мою кровь, Отец Вивье, посмотрите! Они посмели действовать против меня, мерзавцы. Они убили двух охранников, которые пытались защитить меня. Остальные перешли к мерзавцам.
– Иисус! Они идут с этой стороны! – заметила Каталина.
– Меня убьют! Спасите меня! – умолял перепуганный Баутиста.
– К несчастью, думаю, я не властен это сделать, – указал Отец Вивье. И между криками, доносившимися уже ближе, торопил: – Быстро, в церковь! Идемте!
Один камень, брошенный наугад, попал в колено Баутисты, и тот упал. Священник, взглядом измерив опасность, побежал к ближайшей церкви, ведя испуганную Каталину.
– Смерть Баутисте! Смерть хозяйке! – взывал оглушительный охрипший голос. – Там идет хозяйка! И ей! Смерть!
Отцу Вивье удалось закрыть трясущимися руками засов маленькой двери храма. Некоторые старые служанки дома Д`Отремон укрылись там, тоже испугавшиеся возможной расправы спятившей и ослепшей толпы. В страшном испуге они укрепляли дверь, волокли скамейки, пока священник напрасно пытался освободиться от рук Каталины, вцепившиеся в него, вне себя от страха, умолявшей:
– Не отпускайте меня, Отец! Меня приняли за Софию! Они убьют меня!
– Я вручил им Баутисту! Они без промедления убьют его! Уже добрались до него!
– Они здесь, Отец! Пусть не открывают! – советовала Каталина, напуганная кровожадными криками мятежной толпы. – Нас всех убьют, всех!
Высокое запечатанное стеклянное окно упало, разбитое метким ударом. Оставив на скамейке обморочное тело Каталины, Отец Вивье подошел к главной двери, с усилием отодвинул задвижку створки, и медленно приоткрыл.
Удаляясь, толпа шла к дому и приступом ворвалась туда. Как демоны, они топтали цветущие сады, размахивали подожженными светильниками, разрушали на каждом шагу любое препятствие, волоча в качестве награды растерзанное, безжизненное тело белокожего человека.
Оцепеневший от волнения, священник успел поднять дрожащую правую руку, его глаза расширились от представленного ужасного спектакля, и лишь молитва пришла ему на помощь:
– Боже, сжалься над этой душой.
– Вы дали разрешение, сеньор губернатор?
– Конечно, Ренато. Проходите, проходите и присаживайтесь. Не могу отказать вам, поскольку речь пойдет о случившемся.
– Полагаю, час совершенно несвоевременный; но в память о старой дружбе, которая связывала вас с моим отцом…
– Я же просил вас присесть. Сейчас принесут кофе для нас.
Сдерживая недовольство, скрывая плохое настроение под совершенной вежливостью, чувствуя себя обязанным, губернатор Мартиники сделал знак секретарю, чтобы тот оставил их. Расположившись напротив Ренато, по-светски рассматривая его с ног до головы, он хмурил брови, рот сложился в недовольном выражении. Ведь обросшая борода, заляпанные грязью сапоги и костюм, делали вид Ренато Д`Отремон откровенно плачевным. Когда дверь закрылась, губернатор проговорил: