Первые лучи дневного света ворвались на голую мачту Люцифера, набитого до отказа, тяжело качавшегося на морских волнах. Рядом с ним, закрепленные канатами, делавшие ход корабля медленным и трудным, были три рыбных лихтера, теперь пустых, похожих на ореховые скорлупки на бушующих водах. Мрачный, сурово нахмуривший брови, молчаливый Хуан Дьявол руководил тонким маневром, а затем обернулся и жадно посмотрел на землю, что осталась вдали. Это Мартиника, которая возникла словно из тумана. Постепенно гасли точки света, признаки далекого города. По левую сторону высились роковые очертания Мон Пеле, с широкими склонами, крутыми голыми откосами, а на высоте густого дыма, черного, как сажа, разлилась этим утром в небе гигантская чернильница. Секунду глаза Хуана смотрели туда. Жадный взгляд повернулся к горе Парнас. Она едва различалась среди зелени, осыпанная точками многочисленных садов и домов. Едва видимая, но с какой отчаянной силой забилось сердце Хуана!
– Мы останемся здесь, хозяин? – спросил Колибри. – Не бросать якорь?
– Здесь слишком глубоко, чтобы кинуть якорь. Ты должен знать.
– Знаю, капитан. Вы не можете его кинуть, и поэтому будем ждать погоды. Сколько будем ждать, капитан?
– Пока не увидим, что произойдет с этим проклятым вулканом.
Почти наступил день. Над цветущей Антилией, отмеченной рукой трагической судьбы, появились первые вспышки дня 6 мая 1902 года. Город суетился в полдень большого праздника. Девять поселений, расположенных у склона Мон Пеле, были полностью опустошены. Оттуда с работниками и близкими ушли богатые арендаторы, хозяева плантаций и заводов. Это было беспокойное массовое бегство со всего северо-запада острова. Территория диаметром более тридцати километров была закрыта. Предгорье ужасной горы вытеснило последних обитателей, оправданно встревоженных странными знаками. Адский жар носился по земле, многочисленные реки впадали в море, но вместо воды туда шла зловонная грязь с невыносимым запахом серы. Морские птицы покинули негостеприимный район; у высоких скал узкие пляжи были нагромождены миллионами мертвых и издыхающих рыб, выброшенных морем. Город в двадцать пять тысяч жителей сегодня был переполнен более сорока тысячами людей, но паники не было, наоборот. Души людей успокоились, обитателей Сен-Пьера словно заразило беззаботное веселье. Болтовня, пьянство и смех в разгар праздника, нелепая уверенность все больше подтверждалась передаваемой из уст в уста последней новостью.
– Губернатор только что прибыл. Так сказали эти люди, сеньора, – объяснила Янина хозяйке. – Кажется, он вошел через заднюю дверь, потому что на площади много народу, и он с балкона дворца обращается к народу.
– Скажи, чтобы этот идиот Эстебан поторопил лошадей! – нажимала София Д`Отремон.
– Дело в том, что он не может проехать, сеньора. На улице много людей.
– Пусть даст звонок, пусть пройдет как угодно! Скажи, чтобы ехал по другой улице, пусть следует к дворцу, через черный вход. Мне откроют! Едем!
Наконец София Д`Отремон приехала через боковую улицу в просторную и роскошную резиденцию Генерала-Губернатора Мартиники, и опираясь на Янину, вышла из массивной кареты, которая с таким трудом добралась сюда. Было полно прохожих, толпа заполонила площадь перед балконом, где вещал лидер:
– Дети мои, мое присутствие в Сен-Пьере – лучшее доказательство, что все тревоги напрасны. Я приехал со своей семьей. Также меня сопровождали два человека науки, чьи показания только что обнародовали, и согласно их авторитетному мнению Сен-Пьер не должен бояться Мон Пеле, как Неаполь не должен бояться Везувия. Наш старый вулкан рычит понемногу, но не кусается. Фейерверки и ручьи лавы, в конце концов, затухнут в море. Есть ли причина оставить самую цветущую французскую колонию на Антилиях? Рожденные у подножья Мон Пеле должны смеяться над этими тревожными глупостями, и советую всем не переживать и смеяться, потому что я готов действовать, чтобы решительно усмирить распространение паники и тех, кто их распространяет, любую деятельность, создающую беспорядки. Еще раз говорю соседям Сен-Пьера: пусть каждый возобновит обычную деятельность и не упорствует в злых пророчествах, дабы не сесть в тюрьму.
Двухместная карета остановилась на той же улице, и Ренато Д`Отремон, который ей управлял, откинул поводья, подошел быстрым шагом к желанному черному входу, когда его мать появилась перед ним:
– Ренато!
– Мама! Что ты тут делаешь?
– Не думаешь, что ищу тебя? Провела ночь, умирая от беспокойства, искала в каждом уголке города твои следы? А ты даже не думаешь, не так ли? Думаешь лишь об этом звере в своей злобной страсти.
– Пожалуйста, хватит!
– Оставив меня больную, ты уехал и не сказал ни слова.
– Я хотел избежать подобных сцен, мама. Со мной и так случилось много неприятного. Это нужно закончить, отрезать.
– Уже вижу. Ты избегаешь последствий безумия, но не отказываешься от собственного.
– Моя любовь к Монике не безумие, пусть для тебя это так, потому что Моника свободна, и я знаю, что она любит меня.
– Свободна?
– Да, свободна. Вот бумаги из Епархии, с ними я буду требовать у губернатора необходимую поддержку, средства, которых мне не хватает, чтобы вырвать ее из рук этого человека.
– А Кампо Реаль? Твой Кампо Реаль?
– Я займусь Кампо Реаль в свое время. Эти же самые люди, которых губернатор предоставит в мое распоряжение, покончат с этой толпой так скоро, как только Моника будет освобождена. Я сделаю это лично, мама, потому что ты назвала меня трусом, но увидишь, как ты была несправедлива. И увидишь очень скоро!
– Минутку, Ренато. Губернатор дал тебе солдат?
– Еще нет, но мне не откажут. К несчастью, я еще не смог поговорить с ним. Мы разошлись. На пути по дороге к Карбе, я узнал, что губернатор возвращается в Сен-Пьер, а мои кони слишком устали, чтобы догнать его. Но вот я здесь, и возвращаюсь к нему с тем, что он просил: с законными правами. Идем со мной, мама.
– Конечно же я пойду. Но подожди, подожди. Ты же не прикажешь людям схватить Хуана Дьявола, правда? Только не это, сынок, не это.
– А почему нет? Ты всегда хотела, чтобы его раздавили. Знаешь кто там, рядом с губернатором? Кто собрал столько подписей, чтобы освободить его?
– Я знаю, что Ноэль обеспокоен этим делом. Конечно, он должно быть, пытается добиться приема.
– Я хорошо осведомлен. Мне сказали, что губернатор ждет Ноэля в кабинете. Но то, что он сделал, не слишком ему поможет.
– Вся твоя жизнь вокруг этого проклятого Хуана!
– Да, вся жизнь. Не представляешь, как далеко все зашло! Но это последнее сражение, и я его выиграю, уже выиграл. Это моя победа, то, что погасит все мои ошибки, и то, что никто не сможет отобрать у меня! Идем, мама!
– Вы превратились в мою тень, Ноэль?
– Я превратился в вашу совесть, сеньор губернатор, и простите, что беру на себя смелость говорить открыто и ясно, как мы привыкли. Вошло в поговорку, что вы ненавидите жестокость и бесчеловечность. Вы правите на этом горячем острове спокойно и по-отечески. Ваше Превосходительство не совершает произвола по личной выгоде, но произвол могущественных лиц не имеет границ, учитывая, что Ваше Превосходительство ничего не делает, чтобы предотвратить его.
– Хватит! Если вы думаете, что буду слушать вас…
– Вы выслушаете, потому что Ваше Превосходительство имеет золотое сердце. И это тоже вошло в поговорку. Поскольку вы знаете, что я прав, то мне следует сказать вам нечто важное. Недовольство – это лучшее, чему вы можете поверить, народная совесть пробудилась. Акт простой справедливости может исправить прошлые ошибки. У меня три тысячи подписей за жизнь Хуана Дьявола и рыбаков, что его сопровождают.
– Три тысячи подписей? Жизнь? Какая глупость, Ноэль? Они не приговорены к смерти.
– Но дело серьезное. Там, где Ваше Превосходительство загнало их в угол, с каждым разливом лавы им угрожает ужасная смерть, и как Ваше Превосходительство констатировало – да, она продолжает бежать с той безнадежной стороны.
– Никто не знает, в какую сторону она бежит!
– Ваше Превосходительство только что подтвердило с этого балкона, что знает.
– Ладно, нужно успокоить встревоженный народ.
– Народ верит слову Вашего Превосходительства, и судит обоснованно, что эти несчастные приговорены быть сожженными живьем только за одно преступление, что не позволили угнетать себя безжалостными ростовщиками.