Адамс Каридад Браво - Хуан Дьявол (ЛП)

– Простите, сеньор, я говорила не про вас. Кое-кто, кажется, умышленно готовит неприятности для сеньоры. Не хочу, чтобы сеньор заставлял называть имя, не думаю, что необходимо. Нужно немного подумать, чтобы понять источник отравы в доме. С вашего позволения, сеньор.

Она ушла, словно рассеявшись в тумане. Озабоченный Ренато сделал несколько шагов. Он дошел до комнаты, отягощенной полками, набитыми пыльными книгами, и упал в кресло и опустил голову в ладони, пробормотав:

– Твое наследство, Хуан. Да. Ты получишь все свое наследство!

– Разве это не фантастическое количество денег, Ноэль?

– Да, сынок, это как сон. Какая полоса удачи, какая умопомрачительная удача! Никогда не думал, что такое может происходить. Тут по крайней мере сто тысяч франков, целое состояние, понимаешь? С этим ты можешь открыть любое дело, какое хочешь. Построить дом на Мысе Дьявола. Если бы я был на твоем месте, то помылся бы немедленно, сбрил эту пиратскую бороду, оделся как порядочный человек и направился к Монастырю Воплощенного Слова.

– Зачем? Для чего?

– Не задавай вопросов. Для чего же еще? Чтобы сказать ей, что ты не хотел вести ее в таверну, что можешь предложить ей достойный и приличный очаг. Жизнь начинается, или может начаться в любую минуту, ты начнешь новую жизнь в свои двадцать шесть лет для нее. Потому что она твоя жена, а ты любишь ее.

Хуан Дьявол встал, отодвинув в сторону маленький стол в комнате, где царил беспорядок и где были свалены в кучу монеты и банкноты. Это была одна из трущоб, которыми изобилуют улочки этого района, халупа, с намеком на таверну.

– Почему вы пытаетесь превратить меня в того, кем я никогда не буду? Если бы я думал, что эти грязные банкноты, выигранные одним махом судьбы, были способны изменить чувства Моники, то я решил бы, что это не стоит труда.

– Сынок, это не из-за денег. Пойми. Ты можешь совершенно изменить жизнь и поведение. Кто тебя убедил, что Моника не любит тебя?

– Ноэль, мой дорогой Ноэль, не настаивайте, – посоветовал Хуан печально. – Я прекрасно знаю и уважаю это. Несмотря ни на что, она любит его. Я совершенно уверен.

– Ну хорошо, если ты так уверен, – заметил Ноэль гневно. – Почему же не дашь ей свободу и не уедешь далеко?

– Я не привязываю и не порабощаю. Не сказав ни слова, она ушла в монастырь и оттуда просит расторжения нашего брака.

– Не верю!

– Почему не верите? Та, которая сказала, была очень убедительна.

– Убедительна. Значит, это была женщина. Это была она, не так ли? – не в силах сдерживаться Ноэль взорвался: – Дьявол пришел с ней! И после этого ты хочешь, чтобы я не назвал тебя ребенком, когда ты так себя ведешь? Как ты можешь верить тому, что выходит из этого рта?

– Не думайте, что я такой ребенок, Ноэль. Этот рот обманывает, плетет козни, лжет, создает миры по своим дьявольским капризам, но в этом не солгал. Я прекрасно знаю, что чувствует Моника. На миг я мог обмануться, но не более. Пока она моя жена, ее долг быть со мной, и это законно. Добросовестность послушницы пугает ее, заставляет думать, что она грешит мечтами. Когда она перестанет быть моей женой, то сможет мечтать, не упрекая совесть, не мучаясь сомнениями.

– Если бы было так, как ты говоришь. Замужем или нет, это невозможно для нее.

– И что? Она может мечтать, как захочет. Мечтать, как ее жизнь проходит рядом с ним. Мечтая о нем, она будет хотеть смерти! А он… – он прервался на секунду и яростно отверг: – Нет. О нем будут ее мечты. А он уже на пределе и не остановится ни перед чем. Он с ног до головы Д`Отремон.

– А ты, разве нет?

– Я? Возможно. Но я не хотел бы им быть. Мне бы хотелось быть ничьим сыном и не знать, какая кровь бежит по венам. Клянусь, что вздохнул бы свободней, если бы не знал. С этим именем возвращается весь ужас моего детства: лачуга Бертолоци, жестокость человека, который мстил моей невинной плоти всей болью обид. Я даже не могу вызвать в памяти единственный образ, который мог бы смягчить все: образ матери, представление о том, что видел ее хотя бы раз. Вы видели ее, Ноэль? Можете рассказать, какой она была?

– Я видел ее, да. Но зачем нам говорить об этом? – пробормотал взволнованный старик, пытаясь успокоиться. – Незачем творить ужасное настоящее, вороша прошлое. Твоя мать была несчастной и красивой. Еще могу сказать, что в ней не было корысти, она не искала выгоды. Она согрешила из-за любви и заплатила за грех слезами и кровью. Я видел ее несколько раз и не могу сказать, какой была ее улыбка, но какими были ее слезы, я видел.

– В таком случае, я ненавижу еще сильнее этого Франсиско Д`Отремон, который дал мне жизнь!

– Он тоже любил ее. Любил глубоко и искренне. Хотя ты не веришь, но за его огромной и безмерной гордыней билось сердце. Поэтому я хочу обуздать твою. Гордыня была первым грехом. Не впадай в нее.

– Мой бедный Ноэль, не говорите глупостей. Если бы такой человек, как я, не имел гордости, то был бы червяком, а я предпочитаю быть змеей, наполненной ядом, чтобы меня не раздавили ногой.

– Червем ты родился, но теперь им не являешься. Потому что знаю, что ты можешь летать, и я покажу тебе путь на небо. Почему бы тебе не встать, наступить на свою пустую гордость? Хочешь, чтобы я сходил в монастырь, поговорил с твоей женой?

– Нет, Ноэль. Моя жена! Это слово звучит смешно. Не говорите ничего. Я увижу ее, поговорю, хотя считаю, что ничего не изменится. Я поговорю, а вам не нужно. Я должен спросить Монику де Мольнар, моя жизнь зависит от ее ответа.

Очень медленно, неслышно, едва касаясь ногами старых каменных лестниц, Моника спускалась в большой внутренний двор сада Монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Снова колокола созывали верующих, мягким звучанием приглашая на вечернюю службу. Священники и послушницы входили в церковь тесной вереницей, но Моника шла в противоположном направлении. Она чувствовала, что задыхается в этих стенах, и вышла из кельи, неосознанно избегая всех. Ее душа желала лишь одиночества и тишины. Даже в монастыре ей казалось, что она в мире. Она прошла через арки, ограничивавшие двор монастыря, желая добраться до угла, где могла видеть только деревья и небо, но что-то шевельнулось среди веток кустарника. Круглая темная голова высунулась, на коже цвета эбонитового дерева блестели большие черные глаза, ловкий мальчик спрыгнул и приблизился к ней.

– Ай, моя хозяйка! Хорошо, что вы появились. Уж не знаю, сколько я жду, согнувшись, я собирался перелезть через стену, чтобы уйти, но на самом деле я не хочу уходить, не повидавшись с вами.

– Я же сказала, чтобы ты не возвращался, Колибри. Это настоящее безрассудство. Это запрещено. Ты не понимаешь?

– Я же не пришел делать что-то плохое, хозяйка. Вы знаете, что я прихожу увидеть вас. Вы больше не хотите ничего иметь со мной? Больше не любите меня?

– Конечно же я люблю тебя. Но когда проходишь за эти стены, то должен отказаться любить мир. Ты не можешь понять, бедняжка, но не страдай так, не грусти. Разве ты не был счастлив до того, как узнал меня?

– Счастлив? Что такое быть счастливым, хозяйка? Быть довольным?

– Ну да, в какой-то мере. Ты не был доволен? Не был доволен твой капитан?

– Он, не знаю. Он смеялся, а когда мы заходили в порт, устраивал праздник. Когда он не спускался, женщины выискивали его на пристани. Капитан всегда привозил им подарки, а они целовали его и говорили, что он роскошнее короля, и красивее всех. Потому что капитан…

– Замолчи! – прервала его Моника и сжала губы.

– Я рассердил вас, хозяйка? – наивно удивился маленький Колибри.

– Нет. Как может меня волновать то, что ты говоришь? Возвращайся к хозяину! Возвращайся на корабль Хуана, разделяй с ним его праздники! Уверена, он там, развлекается.

– Нет, хозяйка, он не вернулся на корабль. Он пошел с сеньором Ноэлем. Но Сегундо сказал, что сегодня ночью он выиграл очень много денег, и теперь все изменится. Что хозяин превратится в настоящего кабальеро с домом и лодками, которые будут ловить рыбу. А еще сказал, что хозяин придет к вам, что вы снова будете с нами. Не на корабле, а в доме, который он построит. Это правда?

– Нет, это неправда. Он не придет в монастырь, он не хочет, чтобы я отсюда выходила. Я уверена. Ему хватит женщин, которые будут его ждать на пристани. Теперь они будут любить его сильнее, потому что он сможет делать им дорогие подарки.

– Шшш! Идет монахиня, – тихо и испуганно сообщил Колибри. – Я спрячусь.