Александра опять позвонила в местный полицейский участок и попросила никого не присылать — не стоит беспокоиться, все улеглось. Полицейские облегченно вздохнули — людей у них не хватает; да, они вычеркнут ее заявку из списка; выражаем вам наши соболезнования по поводу кончины супруга. Неда Лудда здесь будет очень не хватать. Останется ли она жить в доме?

— Конечно, — сказала Александра.

— Мы так предполагали, — сказали ей, — что вы захотите продать дом, переедете в Лондон, яркие огни большого города, так сказать. Думали — разве вы согласитесь похоронить себя в нашей глуши? Люди здесь простые, живут по-простому, по старинке. Что вам теперь делать здесь, в деревне?

Александра удержалась от искушения сказать: не будь вы так болтливы, успели бы пораньше кого-нибудь прислать, и он бы прогнал фотографа; но ссориться с полицией не резон, и потому Александра ответила правдиво: что очень любит эти места, что за двенадцать лет сроднилась с «Коттеджем»; что после смерти мужа, как никогда, нуждается в поддержке соседей и так далее, и тому подобное; полицейские сказали: если возникнут проблемы, звоните, мы тут же приедем. Известите нас обязательно.


Эбби позвонила сказать, что никак не может вырваться. На сей раз виноват юноша из Арабских Эмиратов, почти мальчик: он сорвал с ветки сливу и начал ее есть, и тут оса ужалила его в язык. Правда, язык не распух, но врача на всякий случай вызвали.

Александра посоветовала, чтобы Артур срубил сливу.

— Эбби, — сказала она. — Ты мне еще не все сказала. В воскресенье утром в доме была Дженни Линден. Она как — сама по себе заявилась? Или ты и ей позвонила?

— Конечно, я ей не звонила. Когда я подъехала, она крутилась у дома, — сказала Эбби. — У ворот, за живой изгородью. Точно в засаде сидела. Нед мне как-то говорил, что она такое проделывает ранним утром. Иногда, когда он спозаранку выпускал Алмаза, Дженни Линден уже дежурила за воротами. Она и Алмаз вместе отправлялись на прогулку. Чем плохо — Неду не нужно было выгуливать Алмаза самому.

— Ты хочешь сказать, Нед ее использовал? Она на нем помешалась, а он этим пользовался? Чтобы было кому с Алмазом гулять?

— Ну и что? Не бог весть какое преступление, — возразила Эбби. — По крайней мере, по сравнению с прочими мужскими грехами. Он жалел Дженни. Говорил о ней: бедная, ей некуда себя приложить. Чего он только не перепробовал, чтобы ее отвадить. Грубил, вежливо уговаривал, взывал к благоразумию. Может, он думал, что Алмаз ее утомит и она отступится? Алмаз кого хочешь утомит.

— Когда это началось?

— Наверно, года два назад.

— Два года?!! — поразилась Александра. — Кто об этом знал?

— Наверно, почти все.

Александра призадумалась над этим известием.

— Фантастика, — проговорила она.

— Да нет, почему, — возразила Эбби. — Если у кого-то роман на стороне, жена всегда узнает последней. Или муж — последним. Никто не хочет брать на себя роль доносчика; все думают, что это дело как-то само собой рассосется, а иногда сомневаются, что правильно поняли ситуацию. Ты только не думай, что это был роман. Дженни просто его домогалась. Она маньячка.

— Но такие люди могут быть опасны, — сказала Александра. — Иногда они даже убивают. Почему меня не предупредили?

— Ты — натура творческая, — произнесла Эбби с легкой долей злорадства. — Никому не хочется тебя расстраивать. Ты поневоле редко бываешь дома, и изменить это не в силах; не очень-то приятно узнать, что в твоего мужа влюблена какая-то полоумная.

— Да, не слишком-то приятно, — сказала Александра. — Так что же произошло?

— Я приоткрыла кухонную дверь. Алмаз выбежал в сад, и они с Дженни отправились гулять, — сказала Эбби. — Тогда я заглянула в окно, увидела тело, зашла в дом и начала звонить; тут с Алмазом вернулась Дженни, протопала прямо в дом, увидела тело и закатила истерику — все утро носилась из угла в угол как сумасшедшая, рвала на себе волосы. Словом, настоящая греческая трагедия. Тогда я позвонила Вильне — вот кто умеет людей спроваживать. Вильна приехала и в два счета выставила Дженни за порог. Вильна — это все-таки страшная сила.

— Что ж, усилия Вильны пошли прахом, — заметила Александра. — Дженни Линден вернулась. Она страшно неуравновешена. Набивается ко мне в подруги, а спустя секунду уже вся дрожит от ненависти.

— Нед так тоже говорил, — сообщила Эбби. — Неуравновешенность. Самый страшный грех, с точки зрения Неда. Чокнутых он терпеть не мог. По-моему, ко мне он питал симпатию только потому, что я неизлечимо нормальна. Александра, я не могу больше разговаривать. Доктор приехал.

— Доктор Мебиус?

— Ну да.

— У него же сейчас приемные часы в клинике.

— Укус осы в язык требует срочной медицинской помощи. Тем более когда пациент — арабский принц. Этот мальчик на свои карманные деньги может весь Эддон-Гарни скупить.


Эбби пошла открыть дверь доктору. В коридоре ее догнал студент с ужаленным языком и, отчетливо выговаривая слова, произнес: «По всей видимости, мне только представилось, будто я был ужален осой, когда я увидел ее улетающей прочь». С точки зрения грамматики фраза была безупречна, и Артур, который тоже пошел открывать доктору, весьма обрадовался такому исходу событий. Эбби радовалась меньше: срочную медицинскую помощь оплачивала школа, а доктор Мебиус, раз уж приехал, возьмет деньги за вызов. Доктор Мебиус на всякий случай все-таки сделал юному арабу укол. Ввел антигистаминный препарат.


Александра села в машину и поехала к Вильне. Та жила в полумиле от «Коттеджа». Ее небольшой особняк находился в очаровательной патриархальной деревеньке, где стоимость недвижимости побила все местные рекорды. Дом назывался «Вилла “Ананас”», так как столбы ворот были увенчаны огромными каменными ананасами (ок. 1750). Сами ворота были железные, кованые (Коулбрукдейл, 1830). Когда-то они всегда стояли нараспашку, а теперь постоянно были на запоре. Открыть их можно было только из самого дома, с помощью дистанционного управления. Особняк и сад были буквально нашпигованы техническими устройствами, оберегающими от непрошеных визитеров. Муж Вильны, австралиец, был биржевым маклером. Специализировался на облигациях, именуемых на профессиональном жаргоне «бросовыми», — высокодоходных, но ненадежных. Три года назад муж Вильны попался на каких-то махинациях и теперь отбывал срок в тюрьме, а почти все его недвижимое имущество было конфисковано и продано. Осталась только «Вилла “Ананас”», первоначально приобретенная для матери Вильны. Старушка сбежала из Югославии незадолго до того, как эта страна распалась на пять ненавидящих друг друга частей и получила возможность выставлять на конкурс «Евровидение» пять песен вместо одной. В этом-то доме две женщины, мать и дочь, дожидались, пока Клайву скостят срок за хорошее поведение. После его освобождения семья планировала перебраться в Южную Африку. Пока же дамы удовлетворялись положением деревенских жительниц. Здесь они чувствовали себя спокойнее, ведь врагов у Клайва было немало. А в этом захолустье чужаков сразу замечают и беспардонно интересуются их намерениями.


Нед и Александра пару раз бывали в гостях у Вильны. Интерьер их ошарашил — ну и стиль, ну и цветовая гамма! Все подобрано словно в насмешку над внешним обликом дома, величавым и суровым.

— Настоящий турецкий гарем, — сформулировал Нед. — Вроде бы ничего зазорного в этом стиле нет — у каждого свой вкус. Но этот дом почему-то не позволяет воспринимать Вильну всерьез.

Всякому известно, что в английской деревне приходится учитывать наличие грязи, собак и велосипедов. Дома обычно обставляются старинной мебелью из сосны или дуба. Богатство принято скрывать. «Традиционный английский способ защиты от быдла», — говорил по этому поводу Нед. Отличить роскошь от нищеты способны только состоятельные знатоки. Даже миссис Эдвардс, экономка Вильны, приходя в магазин, жаловалась знакомым, что хозяйка с матерью совершенно не умеют себя вести. Только и знают, что пыль в глаза пускать. Не нашего круга люди.


Двери «Коттеджа» обычно не запирались — кто догадается, что висящая на облезлой стене картонка с вычурным росчерком — работа Пикассо; что старый деревянный ящик — сундук времен короля Якова, ведерко для угля — выковано из меди видным представителем «Движения искусств и ремесел»; а почерневшая задняя стенка камина — большая редкость, датируемая приблизительно 1705 годом? Зато дом Марии и Вильны с дорогими обоями и пышными шторами, с мягкими — садишься и тонешь — диванами, со шкафами из ореха и черного дерева, с бесчисленными статуэтками из золоченой бронзы, с выставленной напоказ дорогой аппаратурой буквально напрашивался на ограбление. И не просто на импровизацию деревенского дилетанта, а на продуманный, четко спланированный визит одного профессионального преступника к другому. И верно, в нем ведь живет семья Клайва Мэнселла.