Дом и все, что с ним связано: здесь зачат и появился на свет Саша, здесь Нед, несмотря на все, обнимал ее, любил, согревал — как и она его. Сколько приготовлено обедов, сколько собрано друзей, сколько интересных разговоров. Книги на полках, привычные сладостные умствования, внимание мира приковано к этой гостиной, выводы, сделанные человечеством, подвергаются дотошному анализу; заразительный смех, чудесные откровения, объяснение всех загадок. Счастливый брак; счастливый дом, иного и пожелать нельзя. Нельзя было раньше. Где есть ангелы, найдутся и черти. Личинки древоточца, Дженни Линден, вороньи гнезда в дымоходах, тля на розовых кустах, саркастические рецензии, непристроенные рукописи; все эти микроскопические — по сравнению с тем, что действительно важно, — напасти. Мебель, их с Недом гордость, бесценные сокровища, найденные за много лет в пыльных антикварных лавках, на блошиных рынках и помойках, порой перешедшие по наследству от равнодушных к древностям родственников; Нед и Александра своими руками реставрировали мебель, натирали дерево воском до неземного блеска, и красота возрождалась; было полное впечатление, что комоды и стулья смотрят на них с благодарностью за спасение, за новую жизнь. Воспоминания — вот настоящие сокровища; сокровища, до которых не доберется ни один вор.
Жаль, что день, проведенный в Киммериджской бухте, помнится ей смутно, как бы она ни напрягала память. Очень удачно съездили. Настоящий пикник получился. Кажется, и Ирэн там была? Александра с Сашей нашли отлично сохранившийся аммонит. Подумать только, эти спиральные завитки, такие простые и изящные, сформировались 500 миллионов лет назад! По заказу Неда аммонит отполировали, и он стал украшением мраморной каминной доски в столовой — в той самой комнате, где Нед уселся было смотреть «Касабланку», но на одиннадцатой минуте раздумал.
Худшие опасения.
Александра вернулась к мыслям о них. Заставила себя вернуться. Нед умер. Мне больно. У меня есть прошлое, но нет настоящего; и все же я создам себе будущее.
Если бы я была актрисой, играющей меня, если бы я пыталась докопаться до самых глубин моей души, если бы мне потребовалось подготовить для затравки этюд «Худшие опасения и радужные надежды Александры Лудд», я бы перечислила все, чего больше всего страшусь. Самое страшное — что Дженни Линден не сумасшедшая, что у них с Недом был роман, что она с ним спала, спала на нашей кровати с медной спинкой, что он сам привел Дженни Линден в нашу спальню. Что он умер, забравшись на Дженни Линден, умер от перевозбуждения, от наслаждения. Что еще какое-то время предсмертные конвульсии и стоны ничем не отличались от тех страстных конвульсий и стонов, которые он приберегал только для меня — как я верила в своей наивности.
Вот оно. Сказано. Легче легкого — поверить, что так и было. Следовательно, это правда. Закон экономии доводов. Бритва Оккама. Спасибо, мамочка.
Худшие опасения: Дженни Линден выкарабкалась из-под моего мужа — после смерти эрекция прекращается или, наоборот, член отвердевает еще больше? Надо у нее спросить, но я не опущусь так низко. Дженни ошеломленно уставилась на скрюченную руку, которая только что ее ласкала, на вытаращенные, безучастные глаза, секунду назад пылавшие страстью и вожделением. Она свалилась с кровати — или просто медленно сползла? Сначала она наверняка подумала, что самое лучшее — сбежать под покровом темноты, аки вор, но затем осознала весь драматический потенциал свершившегося и позвонила Эбби.
— Ой, Эбби, Эбби, приезжай скорее, тут такое несчастье. Нед умер в моих объятиях.
А затем, возможно, и своему мужу Дейву.
— Ой, Дейв, Дейв, что мне теперь делать? Я потеряла любимого. Как я страдаю, как страдаю. Никого у меня не осталось, только ты.
Дейв не приехал, но Эбби приехала. Примчалась без промедления, решила, что чувства Александры — то есть мои — нужно пощадить, взяла с Дженни клятву о неразглашении тайны, стащила тело с кровати, как я, Александра, в последнее время неоднократно стаскивала Алмаза, дотащила тело, тяжелое, обмякшее, до лестницы, выбилась из сил, прикрыла тело одеялом, позвонила доктору, позвонила мне, Александре, позвонила мистеру Лайтфуту, попыталась, как могла, утихомирить Дженни, позвонила Вильне, чтобы та выставила Дженни из нашего дома, проследила, как тело переносят в машину мистера Лайтфута. Эбби сняла с кровати простыни и постирала; что на них было — сперма, кровь, слюна, моча, кал? Вероятно, в момент агонии тело извергает наружу все сразу. Когда в ход событий вмешалась смерть, сперма уже излилась — или еще нет? Эбби, моя добрая подруга. Она наверняка знает. Дженни знает. Александра никогда не узнает. Потому что никогда не спросит.
Худшие опасения. Вот мы с ними и разделались. Хуже и выдумать нельзя. Впрочем… а что, если Дженни Линден была не под Недом, а сверху? Его любимая поза. Будем надеяться, что он позволял себе эту позу только со мной.
Хоть какое-то утешение.
Но все это — лишь фантазии. В действительности случилось вот что: ночью Нед услышал какой-то шум, встал с кровати, на которой лежал в одиночестве, скучая по своей любимой жене — по мне, Александре, встал и обнаружил, что в дом проникла полоумная Дженни, ужаснулся и упал замертво. (Ну разумеется. А Эбби засунула простыни в стиральную машину просто так, машинально, повинуясь инстинкту домохозяйки.)
Было вот как: Нед, возможно, и переспал с Дженни Линден, но без заранее обдуманного умысла. Под влиянием минуты. (Ну разумеется. А Сашу отвез к Ирэн и не остался с Александрой в Лондоне, потому что у него действительно было много работы.)
А может быть, Дженни Линден его шантажировала. Или загипнотизировала, или он подумал, что, если один раз поддастся на ее уговоры, она успокоится и от него отстанет. (Ну разумеется. А Дженни Линден — зеленокожая марсианка.)
И Неда так замучила совесть, что он умер, недоизменив жене. (Ну разумеется. А Дженни его связала и изнасиловала.)
Худшие опасения.
Что Александра обманулась в Неде, еще пока он был жив; что ее скорбь по мужу бесповоротно осквернена и никогда не пройдет, никогда не отступит, ведь Александра совершенно не знает человека, о котором скорбит. И это неведение, эта невозможность хоть что-то выяснить наверняка, пожирают ее изнутри. И ее, Александры, не стало. Вот воистину худшее из худших опасений — что ее самой нет. «Александра» развеялась как дым. Она — лишь обман зрения, лишь уловка фокусника, потешающего толпу.
Вообще-то, если хорошенько подумать, тем-то она и зарабатывает себе на хлеб. Потешает толпу. Презренное ремесло, горький хлеб. Или, как сказал бы Нед: «Театр был бы высочайшим из искусств — не будь в нем актеров с актрисами». А потом добавил бы: «Тебя, милая, я в виду не имею. Присутствующие — исключение из общего правила». Так он добавил бы — и солгал.
Худшие опасения.
Что Бог не всемилостив, не добр. Что земля у тебя под ногами дрогнет, разверзнется; что люди, падая, схватятся друг за друга, надеясь на спасение, но никто их не спасет. Что в основе всего сущего лежит зло. Что очарование этого вечера, золотое сияние, источаемое каменными стенами сараев у «Коттеджа», снующие над землей ласточки, стайка бабочек, промелькнувшая в зарослях на переднем плане, — все это ложь: фальшивая позолота, экран, на который проецируются благостные видения; а в действительности зло давным-давно одержало верх над добром, смерть — над жизнью. И она, Александра, сверкнувшая тусклой звездочкой на потеху Неда, в действительности — жалкое бренное существо, такое же, как и все прочие обитатели этой мерзостной Вселенной. Что впуская в свое тело плоть Неда, впуская столь часто, чувствуя при этом такую любовь — любовь, казавшуюся чем-то большим, чем просто услада тела, казавшуюся таинством, приобщением к сути Вселенной, к свету, пронизывающему все и вся, к свету, который можно научиться различить везде: в отблесках солнца на каменных стенах, в танце бабочек… — Александра становилась жертвой злой насмешки.
Самое светлое воспоминание.
Что все это было взаправду. И приобщение к сути сущего, и радость. В Лондоне в прошлый понедельник, вечером, перед тем, как Нед уехал, они легли в постель. Не сексом занимались, не трахались — любили друг друга. И это истинная правда. Потом он посмотрел ей в глаза с нежностью, как умел только Нед, и сказал: «Я тебя действительно люблю». Вот воспоминание, которое станет для нее спасательным кругом. (Ну разумеется. Но почему вдруг «действительно» — неужели она хоть раз усомнилась в его любви? И почему Нед иногда говорил друзьям: «О, Александра у нас большая умница, но наблюдательности ей Бог не дал». Как понимать эту фразу?)