Я нащупала в кармане смартфон и включила запись, приготавливаясь к её исповеди.


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Я пропала сразу, как увидела его. Моё сердце ухнуло в пятки. Не знаю, говорят ли так сейчас, я давно не общалась с молодыми людьми. В общем, я полюбила его с первого взгляда. — Она тихо рассмеялась, вспоминая то счастливое мгновение, и я её прекрасно понимала. — В восемьдесят первом мы сыграли свадьбу, и через три месяца нас отправили служить на Дальний Восток. Страшно и смешно вспоминать, как мы две недели добирались до этого маленького городка! Целый плацкартный вагон военных: кто — один, кто — с семьёй. Женщины плакали, покидая центральную часть Советов: кто-то боялся перемен, кто-то ужался перспективе служить на границе с Японией, кто-то был в отчаянии, потому что приходилось оставлять пожилых родителей. Я же была очарована сменой пейзажей за окном поезда и задорным мужем-лейтенантом. После техникума я работала по распределению швеёй в ателье в их военном гарнизоне, поэтому всё сложилось удачно — куда бы ни забрасывал нас долг службы, мы оба были при деле. В любом гарнизоне было ателье, текучесть кадров и постоянная работа. Отец дослужился до майора, и его перевели в Бурятию, на границу с Монголией. По сравнению с богатым гарнизоном под Южно-Сахалинском, новый был просто дыра-дырой! Я, майорша, была в шоке от состояния бараков и полной антисанитарии!

Женщина торопливо сделала несколько глотков чая и продолжила.

— К тому времени у нас сложилась определённая компания: я и Саша, Киреевы Людмила и Георгий, Суриковы Татьяна и Аркаша, Голубочкин Василий с супругой Катей и двумя детьми, Оксаной и Игорем, и холостой майор Пётр Степанович Вакуленко. Этим составом нас мотало по гарнизонам, этим — занесло и в Бурятию. Первыми не выдержали Голубочкины — до ближайшей школы было около сорока километров, пришлось просить о переводе. Таня Сурикова забеременела, тяжело носила, тоже пришлось просить перевод ближе к какому-либо городу. Остальные все так и служили в глуши на границе. Нас туда забросило в восемьдесят пятом, в ноябре, пока суд да дело, восемьдесят шестой пролетел пулей, а там наступил и восемьдесят седьмой…

Она судорожно вздохнула и смахнула набежавшие слёзы. Мы приготовились к самой драматичной части — Влад родился в начале 1988 года. В больнице дату рождения поставили примерную — 5 января.

— На Первомай мы отгуляли мой день рождения, а на День Победы снова собрались за праздничным столом. Пели песни, плясали, жарили шашлыки… Я собиралась забрать из духовки томлённую картошку, а Саша велел сидеть и пошёл сам. Нелепая случайность — жидкость из казана затушила огонёк в духовке, а газ продолжал наполнять деревянный барак, искра от древней розетки моментально разожглась, грохнул взрыв, и почти десять лет моей счастливой жизни навсегда сгинули в том пламени.

Я уткнулась в плечо Влада и закрыла рот рукой, пытаясь сдержать рвущиеся рыдания. Парень же сидел, словно каменное изваяние — ни шороха, ни звука, ни малейшего движения. Ирина Михайловна встала, прошлась по кухне, выглянула в окно, набрала стакан воды и протянула мне.

— Не терзай сердце, девочка. Это история давно минувших дней, и я сполна по ней отгоревала.

— Спасибо, — с благодарностью приняла стакан и отпила.

— Я вижу, какая ты добрая, отзывчивая девочка. Рада, что у моего сына такая достойная невеста!

— Спасибо, — ещё больше смутилась я.


Женщина села и продолжила:

— После несчастного случая гарнизон расформировали. Кроме моего Саши в пожаре погибли весь руководящий состав и несколько солдат. Временно нас перекинули назад во Владимирскую область. Киреевы получили долгожданное жильё, а я вернулась вдовой в отчий дом. Вакуленко получил подполковника и пригласил нас на скромное обмывание погон. На тот момент я ещё не знала о беременности, списывая симптомы на сильный стресс. Близился август. В городке было так душно, знойно! Я изнемогала. Пётр постоянно выносил мне кувшин воды и отправился отвезти на своей «Волге» до дома по завершении мероприятия. Перед домом родителей он признался мне в любви. «Понимаю, что ты сейчас не готова, но я готов ждать сколько необходимо». Он говорил, а мне было плохо — в прямом смысле слова. Я еле успела добежать до кустов, и меня стошнило. В понедельник я пошла в санчасть и узнала о беременности. Я была счастлива! Я носила под сердцем частицу своего мужа! Родители меня поддерживали; я плохо переносила токсикоз, постоянно была на больничном. В октябре отец умер от острого инфаркта прямо за станком на заводе. На похоронах мать не выдержала горя — её разбил инсульт. Я осталась одна — с растущим животом и лежачей матерью. Близился декрет. У меня почти не оставалось сил, я не представляла, как справлюсь с навалившимся горем: как буду следить за матерью и за новорожденным ребёнком.

Женщина сделала несколько крупных поспешных глотков остывшего чая и всхлипнула.

— Пётр пришёл ко мне и сказал: «Не глупи, Ира. Тебе нужно крепкое мужское плечо, помощь, ребёнку нужен отец. Я люблю тебя и готов заботиться о твоей семье. Я принимаю, что ты всегда будешь предана другому, Сашка был и моим другом и верным товарищем, сослуживцем. Я скорблю вместе с тобой, но, прошу, не путай преданность с глупостью!» И я сдалась. У меня просто не было сил. Мы тихо расписались и зажили одной семьёй. Под новый год не стало мамы. Хоронили 31, когда вся страна готовилась встречать новый, 1988 год. У меня скакало давление, и меня забрали в город, в роддом. Утром второго января начались схватки, и в 23:58 на свет появился ты, мой сынок. Ты был так прекрасен! Маленький, с огромными глазами, ты смотрел на меня и жадно глотал воздух. Я уснула, будучи самой счастливой женщиной, а утром меня как громом поразило новостью о том, что ночью тебе стало плохо и ты перестал дышать. Мне сказали, что пришлось отправить тебя в районную больницу — там были лучшие условия для содержания в реанимации новорожденных. Я молилась дни и ночи напролёт, но спустя неделю мне сообщили, что ты умер. Я была убита горем, Пётр утешал меня, как умел: забрал тело и все документы, договорился о похоронах, хотя мы даже не успели дать тебе имя. Так и похоронили маленький гробик с надписью на кресте «Младенец Прокопьев». Я сходила с ума от горя, от несправедливости жизни — я потеряла не только единственного любимого мужчину, но и его дитя не уберегла. Пётр попросил перевод, надеясь, что на новом месте я смогу прийти в себя хотя бы отчасти. Мы уехали в Ленинградскую область, прожили там до распада Советов, потом часть расформировали. Пётр начал неплохо зарабатывать в девяностые, мы уехали в Ростов-На-Дону, он открыл автосервис, купил большую квартиру. Я не смогла заставить себя полюбить его, не смогла заставить себя родить ему ребёнка. После очередной ссоры я не выдержала и ушла от него. Приближался миллениум, мне было почти сорок лет. Я вернулась в родительский дом, а Пётр, по слухам, спился. Мы не оформляли развод, поэтому однажды мне сообщили, что его убил пьяный бомж, а сама я стала его наследницей. Я продала всё имущество и уехала жить к морю. В моей жизни больше не было счастья, не было близких, не было мужчин. Лишь изредка в гости приезжают бывшие сослуживцы, не бросают старуху. Вот такая невесёлая история.

Ирина Михайловна посмотрела на нас, словно ждала осуждения.

— Но я же не умер, — констатировал устало Влад.

— Теперь я это знаю, сынок. Даже не могу сказать, что это было — злой рок или чудовищная ошибка в больнице, возможно, вас перепутали, и тебя отдали в другую семью?

— Я вырос в детском доме, — резко бросил парень. — Если меня и отдали в другую семью, то они не особо обрадовались этому.

— Ты хочешь обвинить меня в этом? Я все эти годы жила с мыслью, что мой ребёнок умер, пока сегодня не увидела тебя.

— Я никого не обвиняю. Просто… — Он призадумался. — Это всё слишком странно, не находите?

— Дети умирали во все времена. Сейчас, — она удалилась с кухни, и я воспользовалась возможностью поговорить с Владом.

— Влад, о чём ты думаешь?

— Я зол, — он усмехнулся. — В детстве я думал, что меня бросили, что я не нужен своим родителям. А сейчас оказывается, что должен винить долбанную бюрократию и ошибку врачей? Что они напутали что-то в своих документах, и я попал в детский дом, а моя мать вынуждена была хоронить своего ребёнка, как она думала?