Екатерина Владимирова - И телом, и душой

Уткнувшись носом в ее волосы, целует виски, щеки, вдыхает неповторимый аромат ее кожи.

И понимает, что не достоин ее. Этой сильной женщины. Но она выбрала его. Она любит его. И никто не изменит этого. Он попал в зависимость, да. Но кто сказал, что быть пленником любви — плохо?

В нем все дрожит, рвется изнутри. И он уже не может сдерживать наплыв чувств и ощущений.

— Скажи мне, — тихо проговорил он, — что не уйдешь больше. Пожалуйста, скажи!..

Закрыв глаза и прижавшись к нему всем телом, она выдыхает:

— Никогда.

Его сердце резко бьется под ее ухом, она слышит его биение.

— Я люблю тебя, — слышит она его хриплый стон. — Боже, мне нужно было сотни, тысячи раз говорить тебе это!.. Я люблю тебя…

Волшебный клубок начинает раскручиваться, по одной ниточке, соединяющей их сердца и души…

— Я верю тебе, — тихо проговорила она, не раскрывая глаз. — Я верю… и люблю!..

И он, стиснув ее в объятьях, счастливо вздохнул, ощутив, наконец, как тяжесть стремительно покидает его сердце.

Все будет хорошо. Теперь все у них будет хорошо. Не сразу, постепенно, но будет. Ничто не меняется мгновенно, на некоторые изменения могут уйти годы. Но если рядом есть любящий человек, тебе есть, к чему стремиться, ради кого жить и дышать.

Ты научишься терпеть, мириться, забывать, принимать, прощать. Но ты всегда будешь уверен в том, что не один. Что ты любишь, и что любят тебя.

Будет сложно. Будет очень сложно, никто не обещает тебе легкий путь. Но ты справишься, ты сможешь пройти этот путь. Потому что идти по нему ты теперь не будешь в одиночку.

Вместе. Только вместе. Отныне — и навсегда…

Это было странное чувство — вновь возвращаться в родной дом. Он был для нее родным, а потом вмиг стал чужим. В одно мгновение из радушного домочадца превратившись во врага. Родные когда-то стены больше не грели, от них не веяло теплом и уютом. Это были хмурые, превращенные в глыбы льда колонны.

Едва она открыла дверь, на нее подуло прохладой, несмотря на то, что на улице было жарко. А потом — быстрый бег воспоминаний, окольцовывавший ее все больше с каждым новым взглядом.

Дом и для Максима когда-то стал тюрьмой. Без нее — нигде не было спасения, а холодные стены не обволакивали теплом и не ласкали по ночам. Здесь все было пропитано ими — девятью годами прожитого.

Он наблюдал за ней, когда Лена зашла в квартиру. И застыла в двери, будто боясь ступить дальше.

Сердце его сжалось. Она боялась, опасалась вернуться сюда, потому что здесь все напоминало, все било по больному, все калечило и не жалело память, надрывая ее и, будто издеваясь. И это было страшно!..

А ему так хотелось ее защитить, уберечь, обезопасить, сделать для нее хоть что-то, чтобы она начала улыбаться для него. И просто так — улыбаться. Он должен был сделать так, чтобы вспоминания не давили, чтобы сдались, чтобы ушли и забылись. Чтобы они, простив друг друга и себя, смогли их отпустить.

Он подошел к ней сзади, осторожно, едва ступая по паласу, и наклонился, лаская теплом дыхания.

— Не бойся, — проговорил он, коснувшись ее руки, — здесь больше не будет страшно. Я обещаю…

Лена подняла на него глаза, темно-карие, немного испуганные и будто завороженные.

Как много можно было в них прочесть! Максим застыл, пораженный. Вера, надежда, доверие, грусть, облегчение, испуг, неуверенность, но твердость, тихий гортанный крик… Она взывала к нему, она его звала. Чтобы он помог ей со всем этим справиться!

И он не мог не откликнуться на ее немой зов. Как раньше — уже не будет. Он не будет глухим слепцом, он увидит и услышит, если ей понадобится его помощь, и придет к ней. Всегда.

Он лишь крепче сжал ее руку, погладив тыльную сторону ладони большим пальцем. Как приятно вновь касаться ее, ощущать ее нежность, трепет, любовь!.. Он улыбнулся, глядя на нее.

— Здесь больше никогда не будет больно, — проговорил он, поднимая ее руку к своим губам и целуя кожу. — Ты мне веришь?

И она верила. Ей хотелось верить, ей хотелось быть уверенной в завтрашнем дне, в нем, в самой себе!

А ему хотелось подарить ей эту веру, надежду, уверенность. Надежность. Любовь. Все то, что он не отважился подарить ей ранее. То, на что он был когда-то не способен, то, к чему он тогда не был готов. От чего убегал, прятался, сокрушался и винил… всех, кроме себя. А теперь — какая ирония! — винил только себя.

— Пойдем в детскую? — тихо предложил он, глядя прямо ей в глаза. Она никогда не узнает, что тяжесть его сердца еще не исчезла окончательно. Она никогда не почувствует. Он не позволит ей грустить из-за этого.

— Да, — благоговейно прошептала она, сжимая его руку. — Я очень хочу на нее взглянуть.

— Пойдем, — улыбнулся он, потянув ее за собой. — И ты увидишь наш маленький рай, — пообещал он ей.

И когда она застыла в дверях, замерла, ошарашенная, изумленная, будто убитая и воскресшая, он понял, что для того, чтобы увидеть это счастье в глазах любимой женщины, ты сделаешь, что угодно!

— Она великолепна, — прошептала Лена, заходя внутрь, подходя к кроватке, касаясь ручки кресла-качалки.

Максим улыбнулся, ощущая щемящую радость в груди. Прислонился плечом к дверному косяку и даже не двигался, с восторгом и очарованием наблюдая за своей женой. Как она была счастлива!..

Он именно потому и начал делать детскую, не для того, чтобы успокоиться, найти себе занятие или просто произвести на нее хорошее впечатление, а потому, что чувствовал — ей это нужно. Это важно.

И он подбирал обои, мебель, колыбельку и кроватку, даже пуховое одеяло с медвежатами, и неоновые лампочки в виде звезд на потолок. Картинки в рамках, шторы, кресла и игрушки. Наверное, у него был пунктик на игрушках, а, может, ему их не додарили в детстве, но в комнате не было места, где бы не находилась какой-нибудь пушистой, жужжащей или звенящей малютки. Он не знал, зачем покупает так много, но не мог себя остановить. Как только проезжал мимо детского универмага, останавливался и бродил по отделам, выбирая какую-нибудь интересную вещицу. И все с изумлением смотрели ему вслед.

Его малыша еще не было на свете, а он уже привязался к нему. Как-то незаметно для него ребенок стал так же важен, как и для Лены. Он будто чувствовал его скорое появление и волновался в предвкушении.

Когда Лена была далеко, он чувствовал эту ниточку, эту связь, что будто соединяла его с малышом через нее, а когда она вернулась, ощущение связанности, сближенности, сердечной теплоты лишь усилилось. Он мог долго смотреть на ее живот, ничего не делая, лишь улыбаясь, просто представляя, каким он будет — их малыш. И чувствовал себя в такие моменты почти полностью счастливым. Что-то в этом было волшебное, магическое, чудесное. Будто чудо, действительно, спустилось с небес.

Но он чувствовал ее переживания, ощущал ее дискомфорт и легкую неуверенность в том, а там ли она находится, где должна. Видел в грустных глазах, на губах, тронутых легкой улыбкой, чувствовал сердцем, которое нестерпимо болело каждый раз, когда смотрел на нее и видел, как она вздрагивает.

Она так и не смогла избавиться от воспоминаний. В спальню зашла не сразу, а спустя несколько часов. А когда зашла… застыла на пороге, замерла, с изумлением глядя на новую кровать с высокой деревянной спинкой, стоящую по центру, а не в углу, как раньше. И на новые темно-синие гардины, не казавшиеся холодными. И на комод, и на шкаф, и на туалетный столик, поменявшие свое местоположение.

— Максим?… — сорвавшимся голосом прохрипела она, ощущая сухость на языке.

Он медленно подошел к ней со спины и легко приобнял за плечи.

— Нам не нужны дурные воспоминания, — прошептал он. — И их не будет…

Но несмотря на произошедшие перемены, первые дни после возвращения Лена ходила тенью, сама не своя, улыбаясь с грустью, наверное, просто потому, что не хотела его расстраивать. Но ей было нестерпимо больно. Даже несмотря на то, что она его простила.

И он ощущал в себе необходимость, потребность помочь ей, себе, помочь им обрести себя. Построить на руинах прошлого из сожалений, боли, обид, недомолвок и непонимания новый мир. Новую семью.