Бросаешься на тени,
Пустые наваждения, безмолвно
Грозящие в закатном запустенье.
Она не стала трогать тело. Александра тоже не вчера родилась, она смотрела детективы и криминальную хронику, она читала газеты и знала: тело трогать не стоит. Да и не нужно ей это. То мертвое, что так страшно поместилось между стеной и диваном — а она чуть было не села на этот диван, ужас какой! — не ее дочь. У ее дочери не было волосатых лодыжек и сорокового размера ноги, черных мужских носков она не носила. Но следы ее дочери в этой квартире повсюду. Значит, она каким-то образом причастна к убийству — или к смерти, это Александре совершенно безразлично. Даже если Кира тут ни при чем — она все равно будет выглядеть причастной в глазах милиции. На нежную и хрупкую девочку посыплются обвинения и подозрения. Может быть, ее станут допрашивать в кабинете следователя. Может быть, ее даже посадят в камеру — сажают же подозреваемых, пока идет следствие? В вонючую камеру, в компанию бомжих, проституток, наркоманок. Все они злы, безумны, больны СПИДом.
Несомненно, следовало избежать контакта Киры с этими ужасными событиями и личностями. Александра действовала спокойно и рассудочно. Сердце больше не трепыхалось суматошно, оно билось ровно и спокойно. Мать просто обязана помочь дочери.
С дверцы в прихожей Александра сняла сумку Киры и огляделась. Какие тут могут быть вещи, принадлежащие ее девочке? Во-первых, подзеркальник. На нем — флакон духов «Tuberous Criminelle» и косметичка из белой кожи. Щетка. В ее зубцах запуталось несколько волосков. Все в сумку.
В шкафу — белое платье Киры, на полках — стопка белья. Аккуратно складывая все в сумку, Александра разрабатывала план дальнейших действий. Сейчас она соберет все — очень внимательно! — потом пойдет в ванную. Наверняка там зубная щетка Киры, еще какие-то штучки. Потом Александра возьмет в кухне бутылку водки — хоть бы Маргаритка, чахлый цветочек, не проснулась раньше времени! — и тщательно протрет все поверхности. Не забудет ни ручку шкафа, ни пульт телевизора. А потом она уйдет. И ручки двери вытрет тоже! «Делай что должно, и пусть будет, что будет» — вот ее девиз на сегодня.
Звук, донесшийся из коридора, заставил ее подпрыгнуть на месте. Александра еле сдержала вопль. Но кричать или не кричать было одинаково поздно. На пороге, прямо за ее спиной, стоял человек, и в вязкой полутьме коридора его силуэт, как показалось Александре, вспыхнул огнем. Это был следователь Кленов Евгений Эдуардович.
Увы, Кленов не успел сделать Менделею последнее китайское предупреждение. К тому моменту, как Евгений Эдуардович прибыл по давно известному адресу на Васильевский остров, Менделей был мертв уже двенадцать часов.
ГЛАВА 12
Кора
Это выглядело очень по-детски, и Кира все понимала. Так было всегда. Мальчики бежали в Америку и на войну, девочки — в монастырь и замуж. Бежали с гусарами и актерами. Кира сбежала с Георгием Каревым, болгарином по происхождению, двадцати девяти лет, химиком по образованию, судимым, неопределенных занятий. Да, он еще был женат на ее бывшей однокласснице. Сбежала с женатым мужчиной!
Все началось со свадьбы. Нет, все началось еще раньше. В детстве? Может быть, еще раньше. Порой Кире казалось, что она помнит — дальше детства. Дальше собственного рождения. Темные страсти метались на дне ее души, из подсознания вставали странные образы, сплетаясь в судорожных объятиях. Ей грезились белые дворцы, небесные чертоги, в которых жили небесной красоты мужчины и женщины — всесильные, безнаказанные, бессмертные. Темное знание закипало в жилах, и становилось невыносимо вести обыденную жизнь — вставать по утрам, причесываться, разговаривать с домашними. С какого-то момента Кира научилась придавать этой жизни как можно меньше значения и уделять ей как можно меньше внимания. Быт, с его мышиной возней, был неприятен ей. Но пора, пора было задуматься над своей жизнью, куда-то себя приткнуть.
Конечно же мама рассчитывала, что Кира пойдет по ее следам, изящно выражаясь. По ее широким, крестьянским следам. Цветочные магазины! Это красиво только внешне. На самом деле обычный бизнес, ничуть не красивее других. Те же мелкие хлопоты: переговоры с поставщиками, беспокойство об аренде, наем персонала, копание в бухгалтерии, уплата налогов. Такого рода возня была бы понятна и простительна, если бы речь шла о чем-то действительно большом и важном — об огромной империи, всесильной, но и уязвимой. Но это же не империя — крошечное удельное княжество, не более. Значит, придется разочаровать маму. Рано или поздно.
Но вслух произнести свой отказ от цветочного княжества Кира не могла. Возможно, потому, что с детства мало кто интересовался ее мнением. Порой она чувствовала себя фарфоровой статуэткой под стеклянным колпаком — хрупкой, красивой, оберегаемой. Но никому, в сущности, не нужной. Вот это она однажды и сообщила Галине. Тетя Галя была ей ближе матери. Она всегда домоседничала — выезжала только в магазин и на рынок, к ней всегда можно было подойти с какой-то своей проблемой или бедой.
— Почему я не как все? — допытывалась она у тетки в детстве.
— Ты единственный ребенок у матери. Она растила тебя без отца. Ты сильно болела в детстве, тебе сделали серьезную операцию, и мама до сих пор беспокоится за твою жизнь и за твое здоровье.
Свою болезнь Кира помнила смутно, в настоящем никаких недомоганий не испытывала. Когда она вышла из противоречивого подросткового возраста, ей даже понравилось то особое положение, которое она занимала в этом мире. Быть не такой, как все, — разве это не интересно, не таинственно? Но и это чувство прошло. Таинственность должна была во что-то вылиться, ощущение великого предназначения обязано сбыться. Иначе Кира рисковала остаться старой девой, экзальтированной дурищей в белых одеяниях. И Кира полюбила театр.
— Я хочу поступить в театральный институт, — поделилась она как-то раз с теткой.
— Брось и думать об этом, — посоветовала та спокойно. Она отхлопоталась и теперь раскладывала пасьянс на краешке кухонного стола. Перед ней стояла чашка зеленого чая, медовые печенья на блюдце. Засаленные карты мягко ложились на белоснежную льняную скатерть. — Твоя мать подобного не допустит.
— Почему? — поинтересовалась Кира, хотя, пожалуй, сама знала ответ.
— Ты телевизор смотришь? То и дело выступают актеры, рассказывают, чего им стоило овладение профессией. Бесконечные физические нагрузки, изматывающие репетиции. А нервы? И это на всю жизнь! А у тебя…
— Больное сердце, — закончила за нее Кира, повернулась и ушла с кухни. Сердце у нее не болело никогда, больной она себя не помнила. В школе ее освободили от физкультуры, но после школы она два раза в неделю ходила на тренировки в модный спортивный клуб. Ни мать, ни Галина об этом не знали.
Кира больше не говорила с теткой о своем желании стать актрисой, а та, очевидно, забыла об их разговоре и матери его не передала, потому что никакой реакции не последовало.
Знакомство с Юстицкой подняло Киру к вершинам театрального Олимпа. Пока она не без гордости ощущала себя только лишь благодарной зрительницей, которую допустили до своего избранного круга олимпийские жители, но стоило сделать усилие…
— Ты удивительно красива, умна, обаятельна, — толковала ей Юстицкая. — Ты похожа на мою дочь — если б она у меня была…
Кира улыбалась и жалась к своей покровительнице. Ей льстили сентиментальные высказывания дамы бальзаковского возраста.
— В сущности, я очень одинокий человек, — обмолвилась как-то Диана Петровна.
— Вы? — поразилась Кира.
— Да, я. У меня никого нет. Да, пожалуй, никогда никого и не было. Мама умерла, когда мне было десять лет, отец занимался научной работой, мало мной занимался. Рано вышла замуж. Грустный брак! Мой муж был вдовец, много старше меня, коллега отца, тоже серьезный ученый. Но я к тому моменту уже стала актрисой, мое сердце рвалось к подмосткам… Быть может, потому я и не чувствовала одиночества. Но это не значит, что я не испытала одиночества. Я старалась любить мужа, а он, мне кажется, до самой своей смерти любил свою первую жену… И сына. Моего пасынка. С ним я некоторое время дружила, у нас ведь с ним не такая уж большая разница в возрасте. Потом родился Марк, и любовь мужа перешла на него.