Галина Лифшиц - И в сотый раз я поднимусь

Сережа с Джоан несколько раз прилетали к ним из Лондона, и Саша привязалась к девушке по-настоящему. Уж очень та была добрая и искренняя. Настоящая, светящаяся теплом. Саше нравилось обнимать ее, расцеловывать, шутить, готовить вместе (Джоан старательно училась делать пироги и салат оливье). Такая жена – везенье. И вот имела Саша наивную неосторожность утешить этой сугубо вражеской информацией изнемогающую в борьбе за правое дело Сережину мать. Понятное дело, какие именно помои после этого полились в не ко всему, как оказалось, привычное Сашино ухо. И понятно, что Саша теперь была решительно передислоцирована в стан заклятых врагов. На ее ни в чем не повинную голову изрыгались теперь бурлящие проклятия, вполне сопоставимые с тем, чем одаривалась некогда Джоан.

Как бы там ни было, а свадьба должна была состояться. Саша с Леней собирались лететь в Лондон на торжество. Мать Сергей не пригласил, чтобы не позориться перед новыми родственниками, весьма положительными и уважаемыми людьми. Вполне возможно, что и они не были суперсчастливы от выбора своей красавицы и умницы дочки, но держали себя в рамках приличий, не вмешиваясь ни во что и не протестуя.

Молодым решено было подарить солидную сумму денег: по крайней мере, новая родня поймет, что зять не голодранец и что дочку их уважают и стремятся порадовать.

Саша давным-давно знала, что судьба умеет предупредить человека о том страшном, что ему предстоит. Она, судьба, не может повести своего подопечного по другой колее. Но всегда пытается смягчить удар или настроить на серьезный лад. В этом ее милосердие. Но далеко не всегда человеку хочется всерьез воспринимать посылаемые ему знаки. Он видит, порой даже ужасается. И – стирает из памяти, думая тем самым продлить иллюзию беззаботности существования.

Был странный знак, предшествовавший Сашиному ужасу.

Они с мужем уехали на две недели, забыв закрыть окно в ванной. Да оно и не было открыто нараспашку. Рама была закреплена в наклонном положении так, что оставалось пространство не больше 10 сантиметров. Залезть в такую щелку никто бы не смог.

Однако, вернувшись и войдя в ванную, Саша ужаснулась: все вокруг – и зеркало, и кафельные стены, и пол – было в птичьих перышках и помете.

Птица залетела к ним из сада! Сердце сжалось: страшно было увидеть скрюченное тельце несчастного пернатого узника, оказавшегося в ловушке из-за них.

Саша заставила себя искать бедную птицу. Ничего. Только следы отчаянных поисков выхода. Птичка сумела освободиться.

Какое счастье!

Саша отмывала птичьи следы и успокаивала себя: да, знаю, плохой знак. Но – ведь улетела. Смогла.

Значит – не такой уж плохой.

И вообще – хватит нагонять тоску. Это была просто птица. И она просто сумела выбраться. Вот и все.

А ее ужас был уже совсем близко.

За пару недель до полета в Лондон произошло знаменательное событие в их с Леней жизни. Они наконец-то купили себе квартиру в Берлине.

Больше десяти лет прожили они в городе, к которому привязались, который был удивительно удобен для жизни, как ни одна другая мировая столица. Квартиры в Берлине, огромные, роскошные, стоили по сравнению с Москвой в десятки раз меньше. Они взвесили все «за» и «против»: если по-прежнему базироваться здесь, имеет смысл купить, а не платить арендную плату. Нашли замечательный вариант, чтобы всем – и хозяевам, и постоянным гостям – было удобно. Саша могла бы отказаться и от аренды мастерской, комнат в новом жилище было достаточно, чтобы перенести туда рабочее место. Свое бюро Леня оставлял за собой. Они подписали договор, взяли небольшой заем в банке, основная часть денег у них была. Заключили контракт с ремонтной фирмой, внесли аванс, купили стройматериалы и сантехнику. Ремонтники уже принялись разрушать, демонтировать: создавали чистое поле для нового.

Деньги оставались на щедрый свадебный подарок и обычную их нормальную жизнь. До следующего Лениного заказа, до следующего Сашиного гобелена.

Саша предвкушала, как будет заниматься отделкой, какими станут полы, потолки, стены…

Мирные мысли счастливой женщины.

Но вот что странно. Что бы она ни делала в то время, какие бы добрые события ни происходили, душа будто бы стремилась что-то подсказать, о чем-то предупредить.

Будто сам собой соткался тот темный гобелен с черными фигурами. Откуда-то возник унесший его покупатель…

И еще. Почему-то постоянно всплывало в голове ахматовское:

Стрелецкая луна.

Замоскворечье. Ночь.

Как крестный ход идут

Часы Страстной недели.

Мне снится страшный сон.

Неужто в самом деле

Никто, никто, никто

Не может мне помочь?

В Кремле не надо жить,

Преображенец прав.

Здесь зверства древнего

Еще кишат микробы:

Бориса дикий страх,

И всех Иванов злобы,

И Самозванца спесь —

Взамен народных прав. [11]

Предупреждали слова. Остерегали. Но… Чему быть, того не минуешь.

Саша повторяла трагические строки, оплакивая чужую судьбу.

Бедная Анна Андреевна! Как она сказала своей подруге Фаине Раневской, когда сына арестовали в третий раз:

– Фаина! Я родила этого мальчика для тюрьмы.

Что может чувствовать мать, осознавая такое!

Что чувствовали тогда все эти несчастные матери?

Стихи возникали и растворялись в берлинских балтийских ветрах.

И снова был покой и уют.

И ожидание нового счастья.

Саша никогда не просыпалась в ужасе. Утро – ее время. Так было с тех пор, как она помнила себя.

Уныние приползало с приходом тьмы. Свет всегда дарил любопытство, надежду, радость.

Ей всегда было жалко вечерних людей. Страшно им жить, должно быть.

Очень страшно.

В то утро она проснулась в шесть утра. От толчка в сердце. Все ее существо переполнял животный страх. Неописуемый и никогда ранее не испытанный.

Зародышек этого страха поселился перед самым сном. Из-за маленькой книжечки Даниила Хармса.

– Какое счастье, что мы живем не в то время! – подумала Саша. – Бедные люди. Бедный Хармс. Бедные все тогда. Хорошо, что сейчас не так. Нам, кто потом родился, жутко повезло.

Она потушила свет и заснула. Спал и знойный летний пышно-зеленый город Берлин за окнами.

В это время в Москве пытали ее детей.

Вот откуда возник этот животный ужас при пробуждении.

– Что случилось? – спросил муж, спросонок почувствовавший, что слишком уж рано даже для себя самой вскочила Саша с постели.

– Мне страшно! Мне очень страшно, – пожаловалась она.

– Поспи еще, – посоветовал муж, снова засыпая.

Саша ушла из спальни дожидаться семи часов. Потому что тогда в Москве будет девять. Вполне прилично звонить своим чадам с дежурным вопросом о «как делах». Вот ответят они: «Все в порядке, мам», – и ничего больше не надо. И можно идти досыпать.

А страх?

Ну, мало ли… Ну, возрастное. Ей по возрасту вполне положено депрессировать, тревожиться.

И что, что прежде этого не было? Вот – началось…

Время, судьба – неумолимые палачи. Или не палачи? Поводыри скорее. Не дают сбиться с положенной человеку дороги, ведут, как ни упирайся.

Времени прежней жизни оставалось Саше ровно три часа.

Дождавшись семи утра, она позвонила дочери на мобильный. Эля очень быстро отозвалась. Голос ее и не ее – неузнаваемый.

– Эленька, ты спишь?