Лариса Райт - И все-таки это судьба

Мишка обернулся и посмотрел на Дину так, будто его отправляли на заклание.

– А про сюрприз с игрушкой слышал? – наклонилась она к сыну, чмокая его в нос на прощание.

– Ерунду какую-нибудь дадут.

– Но ведь приятно же. – Она легонько подтолкнула Мишку в спину, чтобы тот не отстал от класса.

– Приятно. – Сын снова обернулся. Глаза его сияли, лицо светилось озорной, счастливой улыбкой.

«Вот паршивец! Все нервы матери испоганил, а сам веселится».

В добрый путь пригласили первый «Б», и знакомая дама поделилась с Диной своими опасениями:

– Не знаю, будет ли он добрым, но вот долгим – точно. Помните этот анекдот, как приходит Вовочка из школы и спрашивает родителей: «Что же вы мне не сказали, что эта бодяга на десять лет?»

Дина уже хотела с ней согласиться. Она бросила последний взгляд на сына, который как раз в эту секунду переступал школьный порог, и тут рядом с ней громко закричал знакомый голос:

– Не дрейфь, Мишань!

– Лиза?! – Дина обернулась к дочери и залюбовалась ею. Подруга Алиса постаралась на славу. Каштановые Лизины локоны рассыпались по плечам непослушными кудрями, но у висков схвачены двумя золотистыми заколками-бабочками. Ресницы – и без того черные – слегка накрашены, естественный румянец немного усилен, губы блестят натуральным блеском. Очень ненавязчивый, трогательный и свежий макияж. Такой, каким и должен быть макияж первокурсницы. На Лизе было короткое платье персикового цвета, светло-серый пиджак и телесные туфли на тонком, не слишком высоком каблуке. И сама она напоминала персик своей юностью, красотой и естественностью. – Ты как здесь? Давно? – Дина приобняла дочь.

– Немного опоздала. Алиска перестаралась. Но уже минут двадцать стою, еле нашла вас.

– Я и не думала, что ты придешь. У тебя ведь тоже важный день.

– У нас только в десять линейка. Не могла же я не проводить брата в школу.

– Умница моя!

– Хорошо, Мишка не слышит, а то сразу сказал бы, что я – умница, а он – горе.

– Ага, и добавил, бы, что его сейчас стошнит.

Они захихикали.

– Слушай, а ты папу не видела?

– Да вон же он на крыльце, снимает нас оттуда. Он там всю линейку стоял и Мишку фотографировал. А ты не видела. – Лиза пристально взглянула на мать и понимающе усмехнулась: – Без линз?

Дина развела руками:

– Ясно. А очки?

– Забыла. Так где, ты говоришь, он стоит?

– Прямо перед тобой, рядом с завучем.

Завуч объявила вход в школу последних старших классов, а Дина помахала рукой в указанном Лизой направлении, и ей даже показалось, что она видит, как Дима, которого она разглядеть не могла, как ни пыталась, машет ей в ответ. Так, легкое покачивание чего-то неопределенного рядом с расплывчатой фигурой завуча.

Как только поток школьников смыло внутрь школы, муж очутился рядом.

– Привет, первокурсница! – поприветствовал он дочь. – Как настроение?

– Отличное! – подмигнула ему Лиза.

А Дина растрогалась до слез. Она прекрасно помнила, как они с мужем встречали дочку после ее первого школьного дня. Тогда диалог был точно таким же, только Лизины локоны были заплетены в косичку, на голове красовался огромный белый бант, а туфли были без каблуков. Прошло столько времени, что Дина успела забыть, как собирать ребенка в школу. Когда же это было? Одиннадцать лет назад? А кажется, буквально вчера. Рослая дама все еще стояла неподалеку, и, повинуясь порыву, Дина обратилась к ней:

– Знаете, вы не правы! Путь будет очень-очень быстрым.

– О чем это вы? – Женщина уже принимала участие в другой дискуссии и не поняла Дининой философии.

– Да в общем-то обо всем. – Дина вернулась к своей семье.

– Ну, девочки. – Муж обнял их обеих за плечи. – Лизка, ты, стало быть, теперь в институт, а у нас, дорогая, есть три часа до встречи Мишки из школы. Кино или кафе?

– И то и другое, – сразу же ответила Дина. И черт с ним, с пирогом! Наконец-то она могла себе позволить не делать выбор.

Две недели Любу терзала мысль о том, как сказать мужу о своем желании. Муж был не то чтобы скуп, но копейку считал постоянно. Любу, впрочем это не раздражало. За долгие годы она уже научилась грамотно управлять этим его… ну, в их сегодняшней жизни скорее достоинством, чем недостатком. Раньше, по молодости, ее, бывало, одолевала тоска при взгляде на новые платья или сапожки подруг, грусть охватывала, когда Люба слушала их рассказы о жизни в пансионатах и «вполне приличной столовской кормежке». А уж когда открылись границы, и Танька – первая из их компании – укатила в Турцию, а вернувшись, буквально захлебывалась историями о ломившемся от яств столе, именовавшемся почему-то шведским, Люба даже позволила себе всплакнуть. Нечего даже и заикаться о недельке настоящей курортной жизни. Ответ давно известен:

– Лучше тебя ни один стол, даже шведский, не накашеварит.

Или:

– Мне столовской еды и на работе хватает.

И уж конечно:

– У Марьи Никитичны хоть не хоромы, а уютненько, по-домашнему, не то что в отелях.

У Марьи Никитичны – одинокой пенсионерки из Анапы – они снимали комнату каждое лето на три недели. Комната была просторной и действительно уютной, а от Мани и Серени родительскую кровать даже отгораживала ширма. Удобства, естественно, располагались на улице, воду брали из колонки, до которой приходилось идти метров двести вниз по залитому солнцем переулку и столько же вверх, только уже с полными ведрами. За воду первые десять дней отвечал муж, а потом Люба оставалась с детьми одна и начинала тщательно следить за тем, чтобы, не дай бог, никто не вымыл лишний раз руки или не испачкал незапланированной посуды, чтобы только не надрывать спину тяжелыми ведрами.

Море, правда, было в двух шагах. Дикий пляж с беспорядочно разбросанными бутылками на песке и стройным рядом прозрачных желеобразных медуз в воде недалеко от берега. Медузы были совсем не опасные, но скользкие и омерзительные. Люба буквально задерживала дыхание и старалась как-то подобрать свои аппетитные выпуклости, проходя через этот длиннющий дрожащий «пудинг», столкновение с которым было все равно неизбежно. Она кривилась от ужаса, наблюдая за тем, как дети без всякого страха хватают медуз и кидают ими друг в друга, хохоча от восторга.

Лет через пятнадцать, как раз после Танькиного визита в Турцию, Люба решилась признаться подругам:

– Я это море терпеть не могу. Мне за месяц до и два после медузы в кошмарах снятся.

– Нашла чего бояться! – фыркнула рыжая Иришка.

– Да, я медуз тоже не люблю, – спокойно согласилась Наташа.

– А в Средиземном море никаких медуз нет! – победоносно заявила Танька.

– Как это нет? – недоверчиво переспросила Иришка.

– Совсем никаких? – уточнила Наташа.

– Ну, не знаю. Какие-то, наверное, есть. Может, даже и ядовитые водятся. Но вот этих противных, да еще косяком вдоль берега, нет, такого добра там днем с огнем не сыщешь. Водичка прозрачная, теплая, пляж чистый, коктейли в баре зашибенные.

– Класс! – Иришка подняла вверх большой палец.

– Хорошо, – мечтательно согласилась Наташа.

А Люба промолчала. А что говорить-то? Что в Анапе тоже есть приличный городской пляж с лежаками, зонтиками и забегаловками, где и мороженое, и шашлык, и боржоми, и все, что покрепче? Один раз Люба там была. Два года уговаривала мужа туда съездить («Пять остановок на трамвае вместо пяти минут пешком, да еще и за проезд платить»), потом два года слушала о том, как городские власти обирают честных граждан, устанавливая «заоблачные цены на дрянные шезлонги». Впрочем, в те годы позиция мужа ее сильно не задевала. Это юным прелестницам хорошо дефилировать в купальниках среди толпы, а Любе комфортней скрывать свою расплывшуюся после родов фигуру от чужих глаз. Шезлонги, хоть совсем и не дрянные, а очень даже симпатичные, были не нужны. Дети все время копались в песке у воды, а Люба нежилась на полотенце под солнцем: загар делал ее тело стройнее, а лицо, и без того смуглое, еще ярче. Вместо мороженого дети с не меньшим удовольствием поглощали на пляже принесенный из дома арбуз или другие фрукты, а сэкономленные деньги можно было с чувством глубокого удовлетворения положить на книжку. Не прогулять, не кутнуть один раз, не позволить себе новую кофточку или Мане новую куклу, а именно на книжку. Строго по заданному курсу, и ни шага в сторону. Любу этот курс почти всегда устраивал. А потом случилась девальвация, и всё псу под хвост. Муж тогда слег на неделю с какой-то непонятной тоской.