Шерри Томас - Идеальная пара

Боже, помоги ему.

Он медленно разделся, отбросив вместе с жилетом и рубашкой остатки чести и порядочности. А Джиджи теперь смотрела на него пристально – ее одолевало любопытство. Более того, она смотрела на него как на чудо, которое каждый день вымаливала, стоя на коленях.

«Не смотри на меня так! – хотелось закричать ему. – Я такой же беспринципный, лицемерный и подлый, как ты: Даже хуже. Господи, да не смотри же ты на меня так!»

Но тщетно. Она продолжала смотреть на него, и в ее глазах светились вера и преданность, которые не встречались со времен рыцарских веков.

Камден забрался на свою – предательски мягкую – половину постели и уселся точно так же, как жена, – откинувшись на гору подушек. А одеяло натянул на брюки, которые, не торопился снимать. Впервые в жизни он пожалел, что не развратничал на каждом шагу в Санкт-Петербурге, в Берлине и в Париже. Тело его горело огнем преисподней, а в голове царила полнейшая пустота. Ну как можно предаваться любви с девушкой, которую он презирал от всей души? Да, действительно презирал и ничего не мог с этим поделать.

Джиджи откашлялась и пробормотала:

– А ты… э-э… Ты не наденешь ночную рубашку?

Камден невольно прыснул. Вот и ответ на его вопрос. Надо вести себя так, словно последних тридцати часов не существовало, словно его сердце до сих пор переполняли безоблачная радость и нежность. Иного выхода нет.

Он ухватил прядку ее волос, и та скользнула меж его пальцев колодезной прохладой. Камден поднес прядку к губам и вдохнул сладостный аромат чистоты, душистый, как только что проклюнувшийся из почки листок.

– Нет, дорогая. Пожалуй, сегодня я обойдусь без рубашки.

Джиджи снова откашлялась.

– Тогда, может быть… Может, помолимся на ночь и ляжем спать?

Камден рассмеялся. Даже страшно, с какой легкостью он вернулся к своему вчерашнему состоянию души, когда каждая ее фраза веселила его и приводила в восторг. Он привлек Джиджи к себе и поцеловал, смакуя терпкий привкус ее зубного порошка, чуть подслащенный березовым маслом.

Ее губы прижались к его губам, а волосы потоком хлынули ему на плечо и на грудь. Камден на мгновение затаил дыхание. Ах, какой чудесный запах! Его сводило с ума нестерпимо свежее благоухание ее кожи.

Но увы, он потеряет ее навсегда. Навсегда. Осознание этого оглушало своей несправедливостью. Ему хотелось разнести все вокруг – кровать, окна, камин. Хотелось схватить Джиджи за плечи и трясти что есть силы. Хотелось громко закричать: «Что ты наделала?! Что ты наделала с нашей жизнью?!»

Но вместо этого Камден принялся ласкать жену. Осторожно сняв с нее ночную сорочку, он стал целовать ее шею, плечи, груди. Он любовался прекрасным телом и наслаждался тихими стонами, срывавшимися с ее губ.

Да, он ласкал ее – а она отвечала на его ласки! Отвечала пылко, с готовностью, дрожа от желания. Руки Джиджи с жадностью блуждали по его телу, обжигая своими прикосновениями, а губы ее то и дело сливались с его губами, и Камден чувствовал, что с каждым мгновением возбуждается все сильнее.

Наконец, не выдержав, он вошел в нее, и девственная плоть опалила его знойным жаром. Почувствовав, что причинил ей боль своим вторжением, Камден забормотал бессвязные извинения, совершенно не отдавая себе отчета в собственном двуличии: он искренне сожалел, что сделал жене больно, и в то же время с садистским удовольствием предвкушал, как сокрушит ее дух.

«Какое умопомрачительное блаженство», – думал Камден, раз за разом приподнимаясь, а затем опускаясь. С губ Джиджи по-прежнему срывались стоны, но теперь она стонала гораздо громче и временами выкрикивала, задыхаясь:

– Да, да! Еще!

А он шептал ей на ухо ласковые слова – порочные и возвышенные одновременно – и заглушал поцелуями ее сладострастные стоны. Ах, если бы только боль в его сердце не нарастала с каждым толчком, с каждой лаской, с каждым ласковым словом! Но наслаждение ширилось и клокотало в нем вопреки безысходному отчаянию. Неистовая чувственность Джиджи восторжествовала над ним. Разбила наголову. А когда ее стройные ноги обвили его бедра, остатки самообладания улетучились как дым, и Камден сдался, окончательно капитулировал, смутно сознавая, как из его груди рвутся хриплые стоны и проклятия.

– О Господи! Джиджи!.. – прохрипел он, содрогнувшись всем телом, и через несколько секунд замер в изнеможении.

Вот и все. Он совершил самый гнусный поступок в своей жизни. Теперь она забудется сном, а он всю оставшуюся ночь будет таращить глаза в потолок. Завтра он встанет еще до рассвета, распустит всех слуг, а когда в окно прольется холодный утренний свет, поступит с ней так, как она заслуживает.

Но Джиджи не забылась сном. Она прильнула к нему, осыпая поцелуями его плечо и грудь. Потом вдруг хихикнула и заявила:

– Хочу еще.

И его плоть в ответ тут же снова отвердела. В следующее мгновение он вошел в нее, и в тот же миг у него промелькнуло: «Похоже, я постучался во врата ада».

22 мая 1893 года

Джиджи приготовила дамский колпачок и французскую мазь. Она приобрела то и другое на следующий день после возвращения Камдена – приобрела в одной из лучших лондонских аптек. Считалось, что мазь должна значительно снизить плодовитость мужского семени, а колпачок – преградить путь тому, что не сможет обезвредить мазь.

Вставив колпачок на место, маркиза облачилась в голубую ночную сорочку, которую достала с самого дна бельевого ящика. «Особенная», – сказала парижанка, продававшая эту сорочку, и лукаво подмигнула. «Особенность» же состояла в том, что на сорочке имелся специальный лиф в форме двух чашечек, которые приподнимали груди, так что обилие плоти выпирало наружу на радость мужчине.

От сорочки пахло лавандой, хранившейся с ней в одном свертке. Джиджи купила эту сорочку сто лет назад, еще до того, как махнула на Камдена рукой. Уму непостижимо, почему она ее не выкинула.

Но увы, сорочка смотрелась отнюдь не соблазнительно, напротив – до омерзения нелепо. Но. Джиджи не стала снимать ее – должна же она была приложить хоть какие-то усилия…

Накинув халат, маркиза вышла из гардеробной, горячо молясь, чтобы ей хватило мужества пережить эту унизительную ночь.

Крез спал в своей корзинке возле ее кровати. Она опустилась на корточки и погладила его по голове, пробежавшись пальцами по мягкой шерстке. Дверь, соединявшая хозяйские спальни, внезапно открылась, и вошел Камден. Он был полностью одет – словно только что вернулся домой после каких-то вечерних развлечений. Сердце Джиджи екнуло. Наверное, потому, что муж был сейчас красив. А может, просто потому, что он был ее первой любовью. «А также потому, что тебе не видать, его как своих ушей», – тут же подумала Джиджи. Затянув поясок халата, она сказала:

– Милорд Тремейн, что привело вас в это логово порока?

– Я обедал с твоей матерью. – Он положил на ее туалетный столик какую-то книгу. – Это она передала тебе.

Маркиза едва взглянула на книгу.

– С этим вполне мог бы подождать до завтра.

Уголки его рта приподнялись, и Джиджи тотчас вспомнила о тех давних днях, когда с лица Камдена не сходила улыбка, а она дразнила его за то, что он не умел ходить с надменным видом, поджав губы, как ходят все аристократы.

– Может, и так, – ответил Тремейн. – Но раз уж я все равно шел сюда…

Шел сюда? Она с удивлением посмотрела на мужа. Ведь он постоянно твердил о своем отвращении и неприязни к ней.

– Ты ведь все время говорил, что тебе противно ложиться со мной в постель.

– Да, конечно. Но я спросил себя: кто я такой, чтобы стоять на пути твоего ослепительного счастья? То есть я решил поторопиться, чтобы побыстрее освободить тебя.

И тут Джиджи вдруг поняла, что не чувствует облегчения. Да, не чувствует, – но почему? Почему не скачет до потолка от радости? Не она ли торопила его с самого первого дня? Нет-нет, только не сегодня. Она не вынесет, если он сейчас дотронется до нее.

Маркиза с трудом удержалась, чтобы не попятиться.

– Удивительно, что тебя не вывернуло наизнанку при одной мысли об этом, – сказала она с усмешкой.

– У меня в комнате на всякий случай припасено ведро, – в тон ей ответил Тремейн. – Сделаю свое дело – и мигом помчусь обратно. Уверен, ты меня простишь. Ну что, начнем?

Джиджи вдруг вспомнила о своей «совершенно особенной» ночной сорочке. Наверное, ей не следовало ее надевать. Не надо Камдену ее видеть.