Шерри Томас - Идеальная пара

Но ведь именно это ее и погубило. Именно эта неутомимая тоска по нему, это опрометчивое желание махнуть на всех рукой десять лет назад и взяли над ней верх. Отбросив принципы, она пошла на поводу у сиюминутной выгоды и разнузданного эгоизма. И вот что из этого вышло: в итоге она лишилась и счастья, и самоуважения.

Но чарующий напев переливался все нежнее. Помнишь, как вы смеялись и болтали друг с другом обо всем и ни о чем? Помнишь, как строили планы пешком перейти Альпы и переплыть Ривьеру? Помнишь, как хотели завалиться в гамак – бок о бок, а поперек Крез, – когда настанут теплые деньки?

Нет, все это лишь видения, далекие воспоминания, мечты, приукрашенные розовыми очками. Теперь ее будущее связано с Фредди, который не заслуживал, чтобы его унизили, выкинув, точно ненужную вещь. Он заслуживала, чтобы она раскрылась перед ним с лучшей, а не с худшей стороны. Фредди целиком вверил ей свое счастье, и она не вправе играть его доверием. Иначе она просто не сможет жить дальше.

А что, если…

Нет. Если так надо, то она устоит перед этой чарующей песней, как устоял, корчась и извиваясь от искушения, перед сиренами Одиссей. Но не бросит Фредди. И больше не поступится своей совестью. Никогда.

Джиджи посмотрела на Камдена.

– Не могу, – чуть слышно прошептала она. – Я уже помолвлена.

Пальцы мужа на долю секунды сжали ее руку – и их место тотчас заняла ночная прохлада. Его глаза по-прежнему неотрывно смотрели на нее, но они больше не озарялись светом – теперь в них царила кромешная тьма.

– Тогда зачем ты рассказала мне про дамский колпачок?

Действительно, зачем?

– Видишь ли, я… – Будь у нее под рукой кнут, она бы с радостью себя им отстегала. – Просто я подумала, что у тебя от отвращения пропадет охота со мной спать.

– Ясно. Хранишь верность лорду Фредерику.

Его голос словно оледенел – как и ее сердце, где в бескрайней, мерзлоте бился одинокий огонек боли.

– Тогда почему ты не остановила меня? Теперь после нашей близости могут быть последствия…

Ну что она могла ответить? Что так было всегда? Что стоило ему приласкать ее, как она мигом забывала обо всем, что раньше представлялось жизненно важным? Что вето постели она делалась редкостной дурой?

– Я не подумала. Прости.

Скрипнула кровать… В темноте мелькнула его спина с глубокой бороздкой, когда он сел, обхватив плечи руками и опустив голову. Через несколько секунд он встал с кровати.

– Жаль, что ты не спохватилась чуть раньше. – Чувствовалось, что за его безукоризненной вежливостью клокочет буря. Тремейн продел руки в рукава халата и с силой затянул пояс.

Джиджи села в постели, прижимая простыню к груди. «Не уходи, – хотелось попросить ей. – Останься со мной, не уходи». Но вместо этого она пролепетала:

– Ты же сам говорил, что прошлое не перечеркнешь, а наше – тем более.

– Очень мудрые слова, – проворчал он, направляясь к двери.

– Постой! – крикнула она. – Куда ты? Наверху опасно. Бог знает, что там еще повреждено.

– Ничего, я рискну, – ответил он. – В этом доме наверняка найдется кровать безопаснее твоей.

Лежа на кровати – в спальне, которую ему отвели с самого начала, – Камден смотрел в потолок, желая, чтобы тот рухнул и вышиб из его головы остатки разума. Если, конечно, там еще оставался хоть какой-то разум.

«Я не подумала», – сказала она. Что ж, в этом она определенно была не одинока. С прошлого октября, когда от ее адвокатов пришло первое письмо с просьбой о признании брака недействительным, он ни дня не мыслил здраво.

Камден давно привык отзываться о своем браке как о «вполне сносном положении вещей». Да, наверное, сносном. Ведь пока закон незыблемо стоял на страже их брака, все еще оставалась надежда, что когда-нибудь, в далеком и туманном, но непременно прекрасном будущем они смогут подняться выше «бури и натиска» юных лет и зажить более или менее счастливо. Не то чтобы он открыто признавался себе в таких желаниях, но четырнадцатичасовые рабочие дни, плавно перетекавшие в ночи, иногда располагали к подобным смутным мечтаниям.

Но когда разговор зашел уже об официальном расторжении брака, когда бесчисленные письма от ее адвокатов черной тучей заволокли горизонт, точно гигантский рой египетской саранчи, – вот тогда-то он совершенно неожиданно очутился в роли ошеломленного зрителя, только и способного с тревогой и раздражением швырять эти письма в огонь.

Одно дело – признать брак недействительным. И совсем другое – развестись. Когда Джиджи пошла еще дальше и подала прошение о разводе, на Камдена накатило бешенство – животная ярость, жаждавшая рек крови и моря слез.

Их брак был основан на лжи и скреплялся печатью злобы; вступив в этот брак, они вступили в сговор с дьяволом. Следовательно, оба не заслуживали лучшей доли.

Как же он не предусмотрел, что годами сдерживаемая горечь рано или поздно выплеснется наружу? Каким же слепцом он был! Со спокойной душой пересекал Атлантику и думал, что нашел разумный выход из положения – дать ей развод, а взамен потребовать, чтобы она подарила ему наследника!

И посмотрите, что из этого вышло: страсть – это чудовище, на укрощение которого он потратил столько лет, – снова вырвалась на свободу. Но если некогда чудовище пожирало ее, то теперь оно с потрохами проглотило его.

Бог знает что двигало им – храбрость или безумие, – когда он попросил Джиджи не ставить крест на их отношениях. Но после ее отказа мучительно саднило сердце, и чувство утраты теснило грудь.

Камден никак не мог поверить, что это конец, что их история оборвется на такой тоскливой ноте – как если бы ведьма все-таки съела Ганса и Гретель, а принц, предназначенный для Спящей красавицы, остался в заколдованном лесу тлеть кучкой костей. Пусть леди Тремейн говорила тихим шепотом, но ответ ее был вполне определенным. Пусть в постели она льнула к нему, извиваясь всем телом, и вмиг теряла голову, но она ни на минуту не упускала из виду свою главную цель – порвать с ним раз и навсегда.

Наверное, Джиджи права. Наверное, он и в самом деле застрял в восемьдесят третьем году. Наверное, именно так и закончится история их отношений: она, сияя от счастья, пойдет под венец с другим, а он останется лишь скучной заметкой в летописи ее жизни.

Джиджи сидела в столовой, уставившись в чашку с уже остывшим чаем, когда перед ней вырос Камден – в костюме для верховой езды, с растрепанными ветром волосами.

– Наверное, через несколько недель станет известно, будет ли прошедшая ночь иметь последствия, – начал он без предисловия.

– Думаю, что да. – Маркиза снова перевела взгляд на чашку. Остро ощущая присутствие мужа, чувствуя запах утреннего тумана, еще не выветрившийся из его куртки, она со страхом думала о вести, которую принесет конец месяца. Какой бы она ни оказалась.

– Если все обойдется, ты разрешишь мне выйти за Фредди?

– А если не обойдется, то ты по-прежнему будешь настаивать на венчании с ним?

– Если не обойдется… – Джиджи судорожно сглотнула, – то я выполню свою часть договора, а ты, пожалуйста, выполни свою.

Камден криво усмехнулся в ответ. Потом взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

– Надеюсь, лорд Фредерик не доживет до того дня, когда пожалеет о своем выборе, – процедил он. – Твоя любовь – страшная вещь.

5 июня 1893 года

– Нет, этот никуда не годится. Принеси мне зеленый, – сказал Лангфорд, расстегивая бордовый жилет – уже третий по счету. Сняв жилет, герцог вернул его камердинеру.

Из зеркала на Лангфорда хмуро смотрел мужчина средних лет. Красавцем он не был никогда, но в прежние годы ему было чем похвастаться – всегда тщательно причесанный и с иголочки одетый, он неизменно находился в окружении самых обворожительных дам из высшего общества, которые гроздьями висли на его руках.

Но за пятнадцать лет, прожитых в провинции, он совсем одичал. Его наряды десять лет как вышли из моды Он разучился напомаживать волосы. Более того, разучился обольщать женщин. К обольщению надо было подходить с умом. У мужчины, который на сто процентов уверен в себе, женщины едят с рук. У мужчины, который уверен в себе на восемьдесят процентов, с рук едят только голуби.

И вот этот на восемьдесят процентов уверенный в себе мужчина непонятно с какой стати пригласил миссис Роуленд на чай. Да-да, на чай! Точно говорливая старушка, которой не терпится поживиться сдобными плюшками и свежими сплетнями. Или того хуже: точно сентиментальный слюнтяй, мечтающий повернуть время вспять и скинуть лет тридцать.