Карр Джорджия Ле - Иден — 2

Лилия Харт — Стром 

Спустя месяц останки моего брата привезли домой в глиняной урне, мой отец и я (мать все еще была убита горем) взяли контейнер и развеяли прах над морем.

Я хорошо помню тот день.

Небо было пасмурным, но сквозь тучи шел свет с розовым оттенком. Было безветренно. На пирсе мужчина, нанятого катера, протянул свою обветренную грубую руку, чтобы помочь нам. Отец и я сидели бок о бок на пластиковых сидениях. Я засунула руки в карманы куртки, пытаясь спрятать их от ветра, отец же с любовью обнимал урну. Ни один из нас не проронил ни слова. Мотор заурчал, и мы стали разрезать носом катера воду, холодный солоноватый утренний воздух развивал наши волосы, заставляя сжиматься в своей одежде от порывов ветра.

Как только мы ушли на три морские мили от берега, лодочник выключил двигатель, и катер начал плавно дрейфовать на волнах. Несколько секунд слышались только звуки плеска воды о бок катера и скрип дерева, мой отец и я двинулись к задней части. Море было серым и пустым, тихим, словно в ожидании, как кладбище.

Я стояла рядом с ним, когда он открыл крышку урны, развязал узел на полиэтиленовом пакете внутри. Каждый из нас взял горсть бледно-серого пепла. Один последний штрих.

— Ох, Льюк, — сокрушенно прошептала я, не в силах смириться с тем, что горсть пепла осталась от такого живого парня, которого я так нежно любила. Когда мы были маленькими, мы были словно сиамские близнецы, разделяющие одно сердце. Мы были неразлучны.

Без предупреждения, начал моросить дождь. Я подняла глаза к небу от удивления. Было ли это знамение? Может последнее прощание? Льюк всегда любил дождь. Когда он был маленьким, он всегда делал колесо под дождем и при этом счастливо смеялся. Льюк. Сейчас мои руки помнили его совершенно холодное тело. Он был слишком молодым и слишком милым, чтобы умирать.

Я заплакала.

Тысячи капелек воды ударяли в меня, смешиваясь с моими молчаливыми слезами, я стояла совершенно неподвижно, сжав кулак над морем. Я увидела, как рука моего отца раскрылась, и облако пепла полетело из нее. Как будто это был какой-то магический трюк, он вытащил полиэтиленовый пакет из урны и опрокинул его содержимое в море. Я смотрела, как расцвела, окрасившись белым, вода, временно обезоружив меня нежной красотой своей новой формы, новой формой Льюка. И сейчас я поняла, почему в Индии сжигают, а потом пускают по воде белые цветы.

Отец повернулся ко мне.

Я с трудом сглотнула. Я не могла совершить этот трюк. Я просто была не в состоянии разжать свою руку.

Он мягко подтолкнул мой кулак.

— Отпусти его, Лили, — убеждал он, его голос звенел торжественно.

Я посмотрела на него непонимающе. Его светлые ресницы были влажными от капель дождя или от слез, а может от того и другого, и в приглушенном свете его глаза казались бледнее, чем я всегда видела их. Я заметила более глубокие морщины, которые веером обосновались в уголках его глаз. Бедный папа. Жизнь нанесла ему существенное поражение. Я почувствовала первые вспышки беспомощной злости.

Левой рукой он убрал влажные пряди волос с моей холодной щеки.

— Все будет хорошо, — пообещал он. Он понятия не имел, как неубедительно звучали его слова. Его глаза многозначительно посмотрели на мою руку.

Я кивнула в знак согласия. Конечно, этого хотел Льюк. И все же я не могла раскрыть свой кулак. Моросящий дождь стал превращаться в холодный усиливающийся ливень, прилизывая мои волосы, капли бежали вниз по моей шеи попадая внутрь одежды, заставляя меня дрожать. Я слышала голос отца в каком-то фоновом режиме, как далекий гул, умоляющий меня, но все равно я не могла отпустить своего брата. Не могла. Моя рука покраснела и словно заморозилась.

Наконец, отец смог разжать пальцы моего плотно сжатого кулака. Оцепенев от ужаса, я смотрела, как дождь превращает пепел в серую грязь на моей ладони и смывает Льюка навсегда.

На обратном пути тучи развеялись, показалось яркое синие небо, такое же, как были глаза у моего брата. Такое синие, что хочется плакать.

И я зарыдала. 

После этого я просто развалилась на части. Никто не мог понять какой болью для меня это было. Ни один. Они понятия не имели, какие острые зубы вины разрывали мои внутренности, или по поводу вездесущей скорби, которая сковала мое сердце, крепко сжав, словно мускулистая анаконда, каждый раз, когда я выдыхала.

Я не была там с ним.

Мои сны все время возвращали меня назад, к нему убитому, лежащему на том полу. В снах я стояла у окна, бледная, еле двигающаяся, мои волосы развивались словно водоросли в воде, и наблюдала, как он всаживает иглу в свою руку. Я была свидетелем. Я была там, чтобы увидеть лестницу, которую пропустила в темноте.

Я просыпалась, дрожа от ярости. Ярости на всех. Никто не был застрахован от этого. Особенно я. Я спрыгивала на пол и, как зверь в клетке, беспокойно мерила шагами спальню несколько часов подряд.

Последний запах его (его запах после того, как клетки его тела перестали воспроизводить самих себя и репродуктировать), превратившись в букет из сырого мяса, напоминавшем его неживую оболочку. Призыв. Предназначение. Опасно соблазнительное. Мое существование превратилось в ад. Я хотела сбежать. В тот день на катере я видела Льюка над океаном, сквозь дождь, ветер и голубое небо. Я хотела всего этого, и туда к Льюке тоже.

Параллельный мир... я почти ушла в него.

После одной неудачной попытки, моя мать смотрела на меня в шоке, укоризненным взглядом, мой отчаявшийся отец, который был врачом спокойно убедил меня, начать временное лечение антидепрессантами.

— Это не выйдет за пределы нашей семьи, никто не узнает, — сказал он, чувствуя ужасную вину, что не смог сберечь Льюка и пряча от меня глаза.

Я взяла ужасные таблетки, которые он мне дал. Они сделали свою работу. Они изгнали мою невыносимую скорбь, но я жила в состоянии невесомости, говорила только когда ко мне обращались, ела, когда еда была поставлена передо мной. И я думаю, что я могла бы так и влачить свое жалкое существование, вышагивая в своих мечтах и паря на облаке, отправляясь в унылый край навсегда, если бы не визит к токсикологу.

Он заставил меня почувствовать боль, и это разбудило меня.

Мистер Файфилд был маленький, трудолюбивый, приятный, хорошо ухоженный. Он открыл файл моего брата, как будто это было самая важная вещь, которая ему предстояло сделать, и в день похорон голосом великого режиссера объяснил некоторые детали, содержащиеся внутри. Я слушала его голос, раздававшийся в комнате, сложа руки, пока одно предложение не заставило мою кровь запульсировать, причем с такой скоростью, что мне показалось, что она просто врезается мне в мозг.

Ух ты! Я открыла рот и громко-при громко выдохнула.

Мои родители испуганно посмотрели на меня.

— Но Льюк умер от передозировки, — выпалила я. Мой голос был неестественным, гортанным.

Мистер Файфилд поднял на меня свой странный чистый взгляд, потом перевел его на моих родителей.

— Он умер от передозировки, потому что героин, который он употреблял, был приправлен ацетил фентанилом. Фентанил — наркотики с обезболивающими не подлежат совместному использованию и применению в медицине. Его обычно назначают онкологическим больным в качестве последнего средства. Он в пятнадцать раз сильнее, чем героин и в сто раз сильнее, чем морфин.

Я плохо в своем состоянии понимала его научные термины, но факт был неизбежным. Я уставилась на мистера Файфилда широко раскрытыми глазами и дрожа всем телом.

— Зная, что это может убить его... они все равно продали ему это, — сказала я шепотом.

Он посмотрел на меня так, словно я была глупой или безумно наивной.