Карр Джорджия Ле - Иден — 2

Затем он предупредил меня, что постоянный страх разоблачения и разочарование, являющееся неотъемлемой частью секретной работы, может проявляться как сексуальное возбуждение.

— Следи за этим и будь готова.

В ту ночь он познакомил меня с Анной.

В течение двух месяцев она преподавала мне уроки стриптиза на шесте и научила некоторым действительно интересным движениям, которые выглядели очень красиво и профессионально, но не подходили для выполнения гимнасткам.

За неделю, до начала моей новой жизни в личности Лили Харт, мне сделали маникюр и добавили моим волосам гламурную прекрасную изюминку. Я посмотрела в зеркало — на меня смотрела другая личность.

Накануне я должна была познакомиться с Патриком, который должен был отвезти меня на кастинг в «Эдем», а также я съездила навестить родителей. Мы пообедали вместе в ресторане, и я поняла, как мне не хватает Льюка, еще больше, нежели обычно. Отец сказал, что очень гордится мной.

— Когда ты приедешь навестить нас снова? — спросила мама и тихо заплакала.

— Я не знаю, но обещаю звонить, — я на самом деле хотела начать новую жизнь. Я хотела перестать быть Лили Стром и начать свое новое существование, как Лили Харт.

В то утро я стояла совсем близко к Робину, и он обнял меня, прежде чем я ушла, чтобы начать выполнять свое задание. Его прощальными словами были: «Никогда не теряй осторожности, помни, одно неверное движение может разрушить все».

Но слова, застрявшие у меня в голове и преследующие меня постоянно, которые он сказал, когда мы обедали в китайском ресторане, не давали мне покоя — самое одинокое место в мире, именно то, в котором приходится жить офицерам под прикрытием, изображая из себя другую вымышленную личность.

Забери меня

В город-рай,

Где трава зелёная

И девушки красивы.

О, пожалуйста, забери меня домой!

        Guns ’N’ Roses, Paradise City (Город-рай) 

Лили Харт 

Вы когда-нибудь вынуждены были сделать шаг, который заранее знали, что он будет ошибкой, но не могли остановить себя?

Возвращение домой из «Tate Modern» было, как в тумане. Я слепо шла по улицам Лондона, повторяя себе снова и снова, что я длаю это ради Льюка. Я стараюсь вспомнить его образ, но он ускользает от меня. Я вижу Джека без рубашки на лошади, Джека, пристально смотрящего на меня. Джека в забрызганном кровью костюме в квартире Мелани. Джека со слезами на глазах. Джека обнимающего меня. Джека целующего меня. Джека улыбающегося. Джека смеющегося. Джека. Джека. Джека.

Я останавливаюсь и гордо поднимаю голову, у меня такое чувство, что моя голова сейчас лопнет.

— Вы в порядке? — спрашивает меня кто-то.

Я поднимаю глаза, мужчина смотрит на меня. Он, кажется, обеспокоенным.

— Да, — автоматически говорю я. Это даже близко не похоже на истину.

— Хорошо, — говорит он и идет дальше.

Слова Робина проносятся у меня в голове:

«В конце операции ты будешь вынуждена уничтожить все атрибуты твоей подставной личности — волосы, одежду, больше никогда не встречаться с людьми, с которыми ты подружишься, чтобы вернуться к своей нормальной жизни».

Маленький, неуверенный голос в моей голове спрашивает: «А как насчет людей, которых ты полюбила?» Я отстукиваю воинствующее сообщение для промывания мозгов. «В первую очередь я офицер полиции».

Я должна делать правильные вещи.

Я иду до тех пор, пока не начинают болеть ноги, потом останавливаюсь и беру первое попавшееся такси. Внутри машины я смотрю в окно, но при этом ничего не вижу. Такси высаживает меня возле дома. Я смотрю ему вслед, стоя внизу коротких ступенек для пожилых людей. Мои ноги налиты свинцом. В конце концов, мое сердце начинает плакать, я поднимаюсь вверх по лестнице.

Открыв входную дверь, я сразу же понимаю: он дома. Прохожу по коридору и открываю дверь в гостиную.

Один взгляд на него напоминает, словно я прыгнула в ледяную реку — огромное чувство вины. Господи, такое чувство вины. Я знаю: я нырнула слишком глубоко. Я нарушила самое главное правило — я не смогла разделить, свою подставную личность, и кто я есть на самом деле. Я позволила себе не разумно перепутать психологические портреты.

Он сидит на белом кожаном диване, но, наверное, до этого, пока не услышал, как я открываю входную дверь, ходил кругами по комнате, потому что в нем чувствуется беспокойство. Стакан с виски стоит на столике. Он выглядит бледным, несмотря на свой загар, и его зеленые глаза лихорадочно ярко горят на лице.

Я улыбаюсь, хотя и разбита вдребезги внутри, горькие слезы не польются у меня из глаз.

Он не улыбается мне в ответ, и кажется, что постепенно успокаивается. Его глаза прикованы ко мне с такой силой, что мне становится почти больно.

— Привет, — говорю я.

— Где ты была? — я вижу, как крепко сжимаются его кулаки, и он пытается себя контролировать.

— Я ходила за покупками.

Его грудь вздымается, и он бросает взгляд на сумку у меня в руке.

— Почему ты не отвечала на звонки?

— Я отключила телефон.

Он осторожно кивает, но, кажется, что все равно переживает, я просто чувствую это, словно все его переживания проходят лично со мной.

— Прости, я и не думала, что ты так беспокоишься, — бормочу я.

Он глубоко вздыхает, и опять я наблюдаю, как он прикладывает титанические усилия, чтобы как-то контролировать себя.

— Меньше, чем неделю назад на тебя напали, Лили.

— Мне очень жаль, — снова говорю я.

— Ты выглядишь усталой, — отмечает он.

— Да, — я пытаюсь ему улыбнуться.

— Иди сюда.

Я подхожу и опускаюсь к нему на колени. Он обнимает меня за талию, ладони такие горячие. Я утыкаюсь носом, как кошка, ему в шею и глажу его густые волосы, пытаясь их выпрямить, но они еще больше приходят в беспорядок. Он проходится руками по своим волосам, потом снимает с меня туфли, и они с глухим стуком падают на пол, вздох удовольствия вырывается у меня из груди, когда его большие руки начинают массировать мне ноги.

— Я не знал, где ты была. И думал, ты просто убежала, поскольку очень мало о тебе знаю, — его голос глубокий, как мед и мелодичный. Я могла бы слушать его всю жизнь. Но я не буду этого делать, как делала раньше, потому что была глупой.

— Я не убежала. Я же здесь.

Его твердость между ногами толкается мне в бедро. Я смотрю ему в глаза, только одним словом можно выразить то, что я в них вижу: голод. Я никогда не видела такого экстремального желания, такого алчущего аппетита, даже воздух вибрирует от него вокруг. Голос кричит у меня в голове: «Что ты делаешь? Что ты должна делать?», но я игнорирую его. Мое тело не чувствует уже усталости, а отвечает на его жажду — губы сами раскрываются, соски набухают и становятся жесткими, моя промежность расцветает, словно ночной цветок.

— Будет действительно ужасно, если мы прямо сейчас займемся сексом? — шепотом спрашиваю я.

— Да, это будет совершенно, однозначно ужасно.

Он несет меня в спальню, открывая дверь ногой, не зажигая большой люстры, свет идет только от узких бронзовых светильников, висящих над картинами на стенах, создавая собственный индивидуальный желтый полумрак, от чего мазки краски выглядят толстыми и выпуклыми. Я кошусь на кровать, и мой рот открывается от шока, перевожу обратно на него взгляд.

— Что за…?

— Не отказывай мне, — лениво говорит он, и бросает меня на кровать, полностью покрытую деньгами.

— Ой, — вскрикиваю я.

— Раздевайся, — приказывает он.

Посмеиваясь, я снимаю верх через голову, и расстегиваю бюстгальтер, стягивая с себя, приподнимаю бедра над кроватью и стаскиваю юбку, оставляя только трусики.

— Помоги мне, — говорю я.

Он наклоняется и скользит руками по моим голым бедрам, стягивая трусики вниз по ногам, и швыряет их себе за плечо.

С жадностью осматривает мое обнаженное тело, лежащее на кровати, покрытую деньгами. Я смотрю на него снизу-вверх и медленно прикусываю нижнюю губу, беру две горсти денег и бросаю их в воздух. Они падают на меня.

— Привет, — говорю я, облепленная его грязными деньгами.