— Я думаю, вам лучше лечь спать, прежде чем вы упадете лицом в костер.
Лэйкен открыла глаза и сонно заморгала на человека по другую сторону костра. Улыбнувшись, она сказала:
— Мне не хотелось бы нарушать компанейской атмосферы, установившейся здесь, но, возможно, вы правы.
Он легко вскочил на ноги и подошел к джипу.
— Марк, — позвала она. — Как ваше индейское имя?
— Ночь Трех Собак, — ответил он сухо и бросил ей свернутый спальный мешок. — Сможете раскрыть его сами или мне помочь вам?
— Я не такая уж беспомощная. Думаю, мне удастся развязать пару веревок. — Она бросила взгляд в его сторону. — Ваши предки пользовались спальными мешками?
— Нет. И они не ели тушеного мяса, но мелочи не имеют значения. Что бы они ни ели и на чем бы ни спали, они делали это здесь, под этими же самыми звездами. Суть не изменилась.
Встряхивая мешок, она сказала себе, что это уже похоже на беседу. Беседу, достаточную для того, чтобы, влезая в мешок, она чувствовала, что одержала небольшую победу.
Немного погодя Лэйкен встала, поправила несколько камней под мешком и залезла обратно.
В нескольких метрах от нее послышался шелест нейлона, когда Марк заворочался в своем мешке. Это повторилось несколько раз, и она спросила:
— Почему вы не встанете и не поправите камни, как я?
— Камней нет. Это тишина. Она слишком громкая. Слишком населенная, — сказал он, и в его голосе слышалось раздражение. Затем он повернулся к ней спиной и сказал:
— Давайте спать.
Слишком населенная. Не ее ли он слушал весь день, ловя отголоски прошлого? Она не знала. Могло ли такое случиться, что с тех пор, как Марк покинул своего деда, он впервые оказался на лоне природы? Может быть, он вспомнил те дни, думая о том, как отрезал себя от своих корней?
Во всяком случае, в этом не было ничего забавного. В его голосе было что-то такое, чего раньше ей слышать не приходилось. Это было почти не заметно, но в таком человеке, как Марк, разница значила слишком много. Казалось, он был чем-то удивлен.
В этот момент он напомнил ей Ч. Д. У ее брата сложный мозг. Поскольку он понимал слишком много, было много вещей, заставлявших его беспокоиться. Слишком много для двенадцатилетнего парнишки. Когда Лэйкен видела, что какая-то забота омрачает его чело, она садилась к нему на кровать и развлекала глупыми анекдотами, пока он не успокаивался настолько, что мог заснуть.
— Я рассказывала вам про моего кота?
Слабый, но резкий смешок со стороны другого спального мешка заставил ее приподнять голову.
— Чему вы смеетесь? — спросила она.
— Я как раз думал обо всем, что произошло с тех пор, как я встретился с вами — начиная от уловки, при помощи которой вы проникли ко мне, и кончая поступком, лишившего меня чертовски выгодного клиента.
— Какое отношение имеет это к моему коту?
— Принимая во внимание обстоятельства, вопрос «Я рассказывала вам про моего кота?» кажется несколько странным — напоминая сюрреалистическое полотно, на котором соседствуют несовместимые предметы.
— Именно это мне и нужно, — сухо сказала она. — Так значит, вы не хотите слушать про Цербера?
После небольшой паузы он сказал:
— Меня, похоже, не должно удивлять, что у вас есть кот, названный в честь трехголового пса, который сторожит вход в преисподнюю?
— Несколько лет назад Ч. Д. дал ему новое имя. Я думаю, дело в том, что глупое животное имело обыкновение слоняться по кустам около крыльца и выпрыгивать из темноты, пугая тех, кто к нам приходил. Но, главное, это его вид. Он лыс. Конечно, не полностью. Если бы он был совершенно лысым, то его можно было бы выдать за одного из тех гротескных и дорогих цирковых котов, но на нем сохранилось несколько клочков шерсти. Ровно столько, чтобы придать ему воистину зловещий вид.
— Представляю, как это мешало вашей светской жизни.
Хотя она по-прежнему слышала недовольство в его голосе, он определенно смягчился.
— Светской жизни? — повторила она, улыбаясь своей скромной победе. — Мне кажется, люди с такими доходами, как у меня, не имеют светской жизни. У нас просто есть друзья. И все они терпеть не могут Цербера. К счастью, это не мешает им по-прежнему приходить к нам.
Они чертят в воздухе крест и проскальзывают мимо него.
— А как со свиданиями? Или люди с вашими доходами не встречаются с новыми мужчинами? Может быть, вы довольствуетесь только моделями, бывшими в употреблении?
Она рассмеялась:
— Один-ноль в вашу пользу. В тех редких случаях, когда появляется кто-то новый, он первым делом проходит испытание Цербером. И это удается только тем, у кого верное сердце и низкое кровяное давление. — Она улыбнулась. — Он был маминым котом. И потерял свою шерсть, когда родители погибли. Думаю, для него это было большое горе. — Она немного помолчала, затем покачала головой: — Конечно, ветеринар не подтвердил моей теории. Он сказал, что это либо аллергия, либо нервы.
— Он живет с вами. Я за то, что это нервы.
— Прекрасно.
После паузы он сказал:
— Вам по-прежнему не хватает родителей. Я слышу это по вашему голосу.
— Конечно, мне не хватает их. А у вас не так с вашим дедом?
Молчание, последовавшее за этим вопросом, показало ей, что она несколько промахнулась. Он немного расслабился, но теперь напряжение вернулось. Она чувствовала это по воздуху между ними.
— Мои родители были чудесными людьми, — сказала она быстро, пытаясь поправить положение. — Папа был большой человек. Я говорю не о росте. Большой. С ирландским темпераментом. Я говорила вам, что он был полицейским? Большего он не хотел и ему этого вполне хватало. Он мог сам остановить драку — голыми руками. Но я никогда не видела, чтобы он замахнулся на слабого или беспомощного.
А мама была совсем другая. Всегда немного рассеянная. Папа называл ее фея. Он говорил, что она живет в уютном мире, в котором нет тех из нас, кто слишком прочно стоит на земле. Папа был практичен. Он хотел, чтобы все было ясно и четко, тогда ему будет легко справиться с заданием. А у мамы все держалось на чувствах. Не нужно было говорить ей, если что-то было не так. Она всегда знала об этом и всегда оказывалась там, где требовалась ее помощь.
Хотя он и не отвечал ей, она чувствовала, что напряжение отпустило его. Было удивительно, как она могла читать его настроение, будучи знакома с ним столь короткое время.
— Мои родители были образцовой парой, — продолжала она. — Они были женаты всего год, когда появилась я. Они решили начать сразу, чтобы со временем у них был дом, полный детворы, но им это не удалось. Мама забеременела снова только когда мне было почти тринадцать — тогда и появился Ч. Д. И я была для него как третий родитель, мы все любили и баловали его.
Она улыбнулась, вспоминая те далекие дни.
— В то время — и это показывает, как сильно прелестное дитя подействовало на меня — я хотела стать адвокатом и специализироваться на детских вопросах.
— Что же заставило вас переменить свое решение?
Она облегченно прикрыла глаза. Было безумием считать этот его вопрос маленькой победой, как будто отвлечь его от своих забот было так важно. Действительно важно.
— Я не меняла своего решения, — сказала она. — Я по-прежнему хочу этого. Я была на первом курсе в колледже, когда мои родители погибли.
— А вы не могли продолжать, платя за обучение из страховки? Я думаю, ваши родители застраховали свою жизнь?
— Да, страховка была, а также полицейский фонд, но этого не хватало на то, чтобы оплачивать уход за ребенком, колледж и домашние расходы. Если бы я осталась в школе и стала работать, чтобы покрыть остальное, у меня бы не осталось времени, чтобы быть рядом с Ч. Д. Ему было пять лет, и он только что потерял мать и отца. Он нуждался во мне. И я была рада, когда подвернулась та работа, которой я занимаюсь и теперь. Бад, хозяин, разрешает мне приводить с собой Ч. Д. Это хорошая работа. Хорошие люди. Я могу подождать, пока Ч. Д. подрастет, и тогда вернусь в колледж. Даже если получится, что я окажусь самой старшей американкой, решившей сдавать экзамен.
— Забавно. Вас даже не раздражает, что вам пришлось пожертвовать собой ради брата, — сказал он удивленно.
— Что же должно меня раздражать? Ч. Д.? — спросила она столь же удивленным голосом. — Он вовсе не просил меня что-то для него делать. Я делала то, что необходимо. Я всегда верила, что каждый взрослый отвечает за каждого ребенка.