– Насчет этого ты прав. Больше они ни о чем не могут говорить. Им интересны не мои будущие действия в парламенте, а кровавые подробности убийств мисс Каттер.
Они потягивали кларет в удрученном молчании. Эш поднялся.
– Ну и черт с ним, – сказал он. – Если тебя не изберут, это не конец света. Пойдем-ка в бар и раздавим бутылочку бренди. Это лучше, чем хандрить здесь. Если, конечно, твои избиратели не возражают против того, чтобы их кандидат пил на людях.
Брэнд тоже встал.
– Честно говоря, мне начхать на то, что думают мои избиратели. Кстати, – сказал он, – сколько я тебе должен за избавление от Керра?
Эш переступил с ноги на ногу.
– Мне пришлось заплатить его долги и дать некоторую сумму, чтобы начать новую жизнь в Канаде.
– Сколько? – стоически спросил Брэнд.
– Три тысячи, – ответил Эш.
– Три тысячи фунтов? – Брэнд был потрясен.
– Нет. Три тысячи гиней. Он умеет торговаться.
Брэнд вытаращил глаза, потом покачал головой и обнял Эша за плечи.
– Тогда две бутылки бренди, – сказал он и рассмеялся.
Настроение Марион было ничем не лучше, чем у Брэнда. Со времени его отъезда в Брайтон все трапезы Прайори стали походить на поминки, а сотрапезники – на стаю ворон. Поднимаясь по лестнице в свою комнату после одного из таких обедов, Марион была так раздражена, что хотелось рвать на себе волосы. Она чувствовала себя лицемеркой, одеваясь в черное, и даже не подумала бы надеть траур, если бы не скорбь герцогини. Три далеко не лучших человека пришли к плохому концу. Им некого винить, кроме самих себя.
Ханну в конце концов похоронили по-христиански, но зло, которое она привела в движение, все еще продолжало жить. Флора сказала Фебе, а та, в свою очередь, Марион, что Теодора упаковывает свои сундуки и уезжает жить к отцу. Новость не была неожиданной, потому что Теодора последние дни почти не выходила из своих комнат, а Роберт, похоже, поселился в доме Брэнда. Хотелось бы Марион, чтобы Брэнд был здесь. Без него семья распадалась на части, а она не знала, как это остановить.
Она долго сидела на краю кровати, перебирая в мыслях все, что Брэнд рассказал ей о Роберте, Теодоре и Флоре. Она не понимала, почему для нее это имеет такое большое значение.
Шкатулка Ханны стояла в верхнем ящике комода. Марион по натуре не была импульсивна, но в эту минуту она приняла решение: Теодора должна знать, что Роберт не изменял ей с Ханной. Что это Ханна преследовала его, а не наоборот.
Она достала шкатулку из ящика комода и вышла из комнаты.
Теодора была удивлена, увидев ее, но не проявила враждебности.
– Какой сюрприз, – проговорила она. – Я была уверена, что все, затаив дыхание, ждут, когда я уеду.
– Нет, – возразила Марион. – Думаю, я единственная знаю, что вы уезжаете.
– О, они знают, уж поверьте мне. Слуги наверняка всем разболтали об упакованных сундуках.
Марион, не дожидаясь приглашения, села на стул. Теодора вздохнула и села на маленький диванчик. Смотрела она вопросительно, но не слишком ободряюще. Марион прокашлялась.
– Мне нравился мистер Форрест. Я понимаю, какой потерей стала для вас его смерть.
Глаза Теодоры неприятно сузились.
– Никто этого не понимает и не может понять. Он был единственным человеком, на которого я всегда могла положиться. Если, кроме пошлых банальностей, вам больше нечего сказать, можете уходить.
В этом беда Теодоры, подумала Марион. Она, казалось, сошла прямо со страниц греческой трагедии. Марион не собиралась уходить, не сказав, зачем пришла.
– У меня есть кое-что для вас, – сказала она. Теодора села и взяла шкатулку, которую протягивала ей Марион.
– Что это?
– Памятные вещицы Ханны. Она была одержима вашим мужем и собирала сувениры, как влюбленная школьница. Только Ханна лгала, придумывая то, чего не было на самом деле, либо чтобы получить желаемое, либо чтобы убедить себя, что она неотразима для мужчин. Думаю, мы уже никогда не узнаем, что происходило в ее голове. Достаточно знать, что Роберт невиновен.
Теодора просматривала вещи в шкатулке.
– А где письма Роберта к ней? Марион покачала головой:
– Не было никаких писем. Ханна была не вполне нормальна. Ее последняя работодательница, миссис Лав, живет в Брайтоне. Она может рассказать вам, что Ханна и там сеяла смуту среди сыновей ее друзей. – Ее голос упал. – У Роберта ничего не было с Ханной. Он не писал ей писем. Все это было игрой, в которую она играла, плодом ее воображения.
Не успела она договорить, как Теодора с решительным стуком захлопнула крышку и сунула шкатулку в руки Марион. Глаза ее сверкали.
– Можете вернуть это Роберту и скажите ему, что меня не так легко одурачить. У него был шанс вымолить мое прощение, а теперь слишком поздно.
Она прошагала к двери и широко распахнула ее настежь. Марион пошла за ней, но остановилась в дверях и посмотрела в эти прекрасные сверкающие глаза.
– Вы же знаете, что я говорю правду. Теодора была холодна как лед.
– Я уже дала вам ответ, и мне больше нечего сказать. Марион покачала головой:
– Как, должно быть, одиноко быть греческой богиней. – И, собрав все свое достоинство, вышла из комнаты.
Возвращаясь к себе, она буквально кипела. Подумать только, она растрачивала сочувствие на такую бессердечную гарпию! Роберт – вот кого надо пожалеть. Это он был отвергнут, а не Теодора.
Ее мысли тут же устремились к Брэнду. Его нет всего два дня, а она уже чувствует пустоту в душе. Что мешает им быть вместе? Обстоятельства рождения? Но эта отговорка так же неубедительна, как и та, что использует Теодора, чтобы наказать своего мужа. Неужели у них с Теодорой есть что-то общее?
Марион присела на край кровати, мысли в голове путались. Свечи прогорели, в комнате стало прохладно, а она все сидела и думала, думала.
Так Эмили и нашла ее. Она посмотрела на почти догоревшие свечи-, ощутила прохладу воздуха и быстро подошла к сестре. Опустившись на колени, взяла холодные руки Марион в свои.
– Марион, дорогая, – обеспокоенно сказала она. – Что случилось? Ты такая бледная.
Марион грустно улыбнулась:
– Я уже давно хочу тебе кое-что рассказать. – Она похлопала по кровати. – Иди, сядь рядом со мной. Это о маме с папой.
На следующий день Брэнд общался с местными жителями, угощал их пивом и улыбался до боли в скулах.
Результаты голосования на отдаленных участках еще не были известны, но Брэнд не думал, что его шансы велики. Шокирующие события в Прайори оказали воздействие не только на избирателей, но и на членов его партии.
В этом нет ничего страшного, говорил себе Брэнд. Он всегда сам пробивал себе дорогу в этом мире. Он всегда был одиноким волком.
Чья-то рука легла на его плечо, заставив отвернуться от группы избирателей, которых он пытался склонить на свою сторону. На него с улыбкой смотрел друг.
– Эш! Что ты здесь делаешь? – Он знал, что Эш не интересуется политикой, но все равно был очень рад его видеть.
– У меня не было выбора.
Брэнд посмотрел туда, куда указывал Эш. Марион, Эмили, Клэрис и герцогиня стояли на тротуаре. Они улыбались, кивали и махали ему. Только бабушка была в траурной одежде. Остальные же были одеты во все цвета радуги.
Мрак в его душе рассеялся, и широкая улыбка расплылась по лицу.
Но это было не все. Эш тронул его за руку, и Брэнд перевел взгляд на платформу. Туда только что поднялся Эндрю. Освальд стоял позади него.
– Его светлость герцог Шелборн! – крикнул главный распорядитель.
По толпе пронесся приглушенный шум.
– Это что же, лорд Эндрю?
Эндрю услышал замечание и тут же парировал:
– Титулы не имеют значения! Главное – это характер человека и его талант! Я призываю вас голосовать за моего брата, потому что знаю: он прекрасно справится. Если не верите мне, посмотрите на владения Фицаланов. Мы процветаем.
– Процветаете, да? – съязвил кто-то из слушателей. – А как насчет Джона Форреста? Спросите, процветаетли он?
Вопрос выбил Эндрю из седла, но вместо него ответил Роберт.
– Джон Форрест, – крикнул он, – был моим работником! Я платил ему жалованье. Он ведал моей конюшней. Если вы ищете виновного, то вашей целью должен быть я, а не мой племянник.
Констебль Хинчли присутствовал здесь для поддержания порядка, но он не мог остаться в стороне.
– Если бы не мистер Гамильтон, – прокричал он, перекрывая гул голосов, – было бы еще одно убийство! Я не могу сказать больше, потому что ведется расследование, но мы с сэром Бэзилом знаем то, что знаем, и я голосую за мистера Гамильтона.