Лежа без сна под утро, в часы, когда человека охватывает отчаяние, Сента думала о том, что она никогда реально не представляла себе возможности вновь увидеть Макса. До сих пор война разделяла их больше, чем то расстояние, которое между ними было, чем смог бы сделать это разрыв их отношений. Оба они не могли писать друг другу. Теперь это стало возможным.
Но страшно было начать письмо к человеку, родина которого была совершенно разрушена страной его возлюбленной. Писать ему в такое время, когда чувства отдельных существ потеряли всякое значение? Переживания отдельных личностей напоминали оторванные друг от друга плоты, бросаемые по воле волн во время бури, сметающей все на своем пути.
Но чувства, былые чувства не остыли — душа Сенты все еще горела и трепетала при одном воспоминании о прошлом.
Как много нужно было выразить и как мало можно было сказать!
Вошел бледный Сильвестр, нервными движениями запахивая свой халат.
— У меня адская головная боль. Не могла бы ты приготовить мне чашку чаю?
Сента зажгла газ. Сильвестр вдруг спросил ее:
— Что случилось с Джорджи? Она ужасно скверно выглядит.
— Умер Билль. Он убит вчера.
— Кто этот Билль?
— Американец, авиатор. Джорджи и он были большими друзьями.
Сильвестр, кушая печенье, воскликнул:
— Теперь мне ясно! Сента, скажи мне, как ты думаешь, могла бы Джорджи меня полюбить?
— Она любила Билля.
— Ну, так что же из этого? Многие девушки переживали подобное за время войны. Мне она безумно нравится. Если бы только у меня было какое-нибудь дело…
Сильвестр поднялся и стал ходить по комнате. Он увидел конверт, адресованный Сентой к Фернанде.
— Скажи, неужели ты вздумала писать в Германию? Черт побери, но ведь это неэтично с твоей стороны.
— Это не так неэтично, как твое бессердечное замечание по поводу понесенной Джорджи утраты, — вспыхнув, бросила Сента.
— Это совершенно иное. Год за годом, день за днем мне приходилось слышать о гибели товарищей; случай с другом Джорджи — один из многих. Но сесть писать в Германию — после всего…
— Единственное, чему научила тебя война, это терпимости в отношении всего, связанного с твоей священной особой, и дикому непониманию переживаний всех остальных людей, — сердито возразила Сента.
— Ты не много найдешь людей, взгляды которых вообще, а особенно в отношении Германии отличались бы от моих, поэтому я не стесняюсь тебе их высказывать. По-моему, ты сумасшедшая в твоем упорном увлечении этим австрийцем. Будь ты разумнее, ты обратила бы свое внимание лучше на Торреса, он такой приличный малый… — Сильвестр вдруг оборвал свою речь, сжав обеими руками голову, — ох, какая безумная мигрень!
Увидев, что Сильвестр почти плачет от боли, Сента в одну минуту забыла свое озлобление и раздражение.
Она знала по опыту, как скверно переносят физические страдания самые крепкие мужчины. При помощи чая, аспирина и массажа ей удалось успокоить Сильвестра. Уложив его, она с жалостью взглянула на его лицо. Опущенные углы рта придавали ему детски-юное выражение. Возвращаясь к себе в комнату, Сента столкнулась с Клое в стареньком кимоно. Ее высоко поднятые брови образовали такую знакомую складку отчаяния.
— Дарлинг, мне показалось, что я слышу ваши голоса.
— У Сильвестра сильно разболелась голова, я только что уложила его.
Откуда-то раздался голос Виктора:
— В чем дело? Что за безобразие! Будить весь дом из-за чашки чаю. Черт побери…
Затем вдруг наступила резкая тишина, показавшаяся Сенте подозрительной. Она на цыпочках прошла мимо Клое и вошла в свою комнату как раз в ту минуту, когда Виктор положил обратно на стол ее письмо к Фернанде.
Никто из нас не выглядит приятно ранним утром. Но пожилой, сильно поживший мужчина, который к тому же совершает подлый поступок, еще более отвратителен в этот ранний час.
Не дав ей заговорить первой, Виктор стал кричать своим противным высоким голосом, стуча кулаком по письму:
— Если бы передо мной не лежало это письмо, как очевидное доказательство, я не счел бы возможным существование такой низости. Ты, дитя твоей матери и мое, таких лояльных людей, несмотря на все наши человеческие слабости, ты смеешь взывать к человеколюбию врагов, придумавших газовые бомбы, Готский календарь…
Сента перебила его:
— Избавьте меня от списка технических достижений «наших врагов», — и взяв письмо, стала около Виктора с пылающим от гнева и возмущения лицом.
— Как вы смели читать чужое письмо?
— Мой долг отца… — с пафосом заговорил Виктор.
— По-видимому, родители считают, что в круг их обязанностей входит выслеживать своих детей и радоваться этой своей блестящей деятельности, — опять прервала Сента красноречие Гордона. — Такие как вы, наверное, так думают. Последнее мое письмо, которое вы прочли из чувства долга, заставило меня пойти на фронт. Сегодняшний ваш поступок вынуждает меня уйти из дому навсегда.
Только теперь она заметила Клое, стоявшую в дверях.
— Как ты могла терпеть это! — страстно крикнула она. — Быть женой такой гнили, такой мерзости! Какое счастье, что я навсегда освобожусь от всего этого!
Глава XVIII
— Сколько я буду получать? — спрашивала Сента у Мики.
— Три фунта в неделю и некоторую точно фиксированную сумму за каждый перевод.
— Можете считать меня вашим коллегой, — не задумываясь, ответила Сента и поехала к Джорджи.
— Ты хотела бы нанять где-нибудь квартиру и жить вместе со мной?
С обычной своей беспечностью Джорджи согласилась. Под ее милыми глазами были темные круги — отблески печали. Затем прибавила:
— Готова на все ради перемены. А ты?
Подумав минуту, Сента сказала:
— Я предполагала — на Флит-стрит, если мы сумеем найти там что-нибудь подходящее.
Джорджи понравился этот план, и им удалось найти три комнаты над товарным складом Лодгейт Сиркус.
Джорджи взяла на себя роль декоратора, применяясь к царившему тогда увлечению футуризмом и прочими крайними течениями в искусстве.
Одна комната была отделана в виде гроба с черными стенами, потолком и полом. Две другие напоминали сон, могущий присниться сумасшедшему или как бы предназначались для выступлений «Летучей Мыши».
В день переезда Сента начала свою литературную работу. Мистер Уотер ушел из дела. Ведение журнала не требовало особенно квалифицированного работника, и Мики предложил мистеру Хольдону Сенту в качестве помощницы по делопроизводству.
К этому времени Мики уже освоил это дело, и оно ему очень нравилось. В редакции у него была небольшая комната с окнами во двор; в соседней комнате работала Сента.
К концу месяца гости и приемы Джорджи поглотили большую часть денег Сенты. Чтобы поддержать бюджет, она предложила написать какую-нибудь не узкоспециальную статью для одного из журналов на Флит-стрит. С этого началась ее литературная карьера — как говорил впоследствии Мики.
Раньше Сенте не приходило в голову, что писательство такое же дело, как и всякая иная профессия. Сента поняла, что за исключением тех случаев, когда она является плодом гения или большого таланта, литература — не что иное, как специальность, дающая путем упорной и тяжелой работы средства к существованию.
Конечно, были такие люди, для которых творчество — высшее достижение, но Сента убедилась, что они никогда не были из числа тех настойчивых пилигримов литературных походов, которым приходится с трудом зарабатывать на каждую почтовую марку, наклеиваемую ими на свое письмо в редакцию с просьбой об авансе.
Она часто говорила об этом с Хольдоном. Он был бесконечно оптимистичен и терпелив в отношении работавших у него литераторов и нянчился с ними, как с детьми.
Хольдон говорил, что ни один издатель не может быть уверен в успехе книги — для них не существует одного общего штампа.
— Нельзя принимать вкус публики за ставку ва-банк, играя в азартную игру ведения издательского дела. Многие уже на этом погорели.
— Значит, я могу надеяться, — сказала Сента в ответ на слова Хольдона.
— Почему вы не напишете какой-нибудь роман? — спросил он ее. — У вас уже есть достаточный опыт в литературной работе.
— В нашей квартире? — она рассмеялась. — Приходите сегодня вечером, у нас как всегда будут гости, и вы увидите, в каких условиях я живу. Приходите.