Сильвестр рассмеялся:
— Дарлинг, но ведь это помолвка.
Но Клое не хотела ни развлечений, ни утешений.
Сильвестр попробовал убедить ее:
— Но ведь вероятнее всего, ты и сама хотела бы, чтобы Сента вышла замуж. Для нее это самое лучшее. Что же бы она делала? Нико стремится вырваться из дома. А ты всегда говорила, что была бы рада, если бы…
— Да, но все это теперь совсем иначе. Сента — беби… Этот мужчина — иностранец, значительно старше ее… Она будет жить за границей.
— Да, мама, но мы не можем вечно гулять в Риджент-парке, даже если Сента останется навсегда за границей. Идем домой!
В автобусе они все время молчали. Приехав, застали письмо от Сенты.
Схватив его, Клое побежала сообщить новость Саре.
— Вот оно что! — воскликнула Сара, услышав эту новость.
Клое читала письмо с жадностью. До Сильвестра и Сары долетали только отрывки.
— Сента говорит, что она никогда не думала, что такое счастье мыслимо. Он страшно мил. Вот любительский снимок с него.
Все трое изучали маленькую фотографию, на которой Макс был в костюме для верховой езды.
Сильвестр сказал:
— А я тебе говорю, он очень шикарный. Он совсем не выглядит старым. Вообще, нельзя определить сколько ему лет.
Клое продолжала читать письмо Сенты: «Мы повенчаемся здесь, потому что здесь мы узнали друг друга»… Она прервала чтение и отсутствующим голосом сказала:
— Сента хочет, чтобы мы послали ей срочной почтой все ее фотографии, так как Макс, или как его там зовут, должен уехать на неделю в Киль и она хочет, чтобы он взял с собой одну из ее карточек.
Сара хладнокровно заметила:
— Вам нужна чашка чаю, вот что вам нужно.
В дверях она столкнулась с Нико, возбужденной и радостной, которая на лету поцеловала Клое.
— Мама, как это все чудесно! Тетя Мери мне телефонировала! Подумай, Сента и такой замечательный брак! Ах, вот письмо от нее…
Она схватила письмо Сенты и с удовольствием разглядывала карточку Макса.
— Он чудный, прелестный. Как бы я хотела, чтобы меня послали в Рильт!
Она села на тахту, поджав под себя одну ногу и качая другой. Она была так прелестна, что напоминала фарфоровую дрезденскую статуэтку. У нее был изумительный цвет лица, тонкие черты, прелестные голубые глаза с очень длинными темными ресницами и вьющиеся волосы почти золотистого оттенка.
— Ах, мама. Ведь мы все туда поедем. Это будет замечательно. Может быть, у Макса есть еще интересные братья.
Сильвестр сказал:
— Как для тебя все просто. Твоя душа настроена только на внешние проявления. Не правда ли?
— А если бы твоя душа, — возразила Нико, — была настроена на более простые вещи в виде шнурков для ботинок и хорошего ухода за ногтями, это было бы недурно. Неплохо было бы также, если бы твой галстук был на месте. Это значительно улучшило бы твой внешний вид, мой дорогой.
Клое прервала их:
— Милые дети, какое значение имеют все эти пустяки. Кто будет знать через сто лет о том, завязывал ли Силь свой галстук вокруг шеи или носил его в виде браслета? Ведь самое главное в жизни — это понимать истинную сущность вещей.
— Да, мама, — сухо подтвердила Нико, — вот именно потому-то я и советую Сильвестру попробовать быть аккуратным. Вероятно, он только сегодня неаккуратен, и хотя его внешность не имеет никакого значения и будет совершенно забыта через сто лет, все же, если через полчаса кто-нибудь заметит его порванный галстук и грязные ногти, это будет довольно неприятно.
Решительная, самоуверенная и элегантная, она поднялась и сказала:
— Я должна бежать, я не буду дома обедать. До свидания, дарлинг.
Сильвестр проводил ее до дверей, подождал, пока она спустилась с лестницы, и крикнул вслед:
— Смотри, не переоценивай самое себя! У тебя в чулке дырка величиной с тарелку! До свидания!
Глава VI
В день своего отъезда в Киль Макс послал Сенте букет темно-красных роз с небольшой запиской: «Partir, c'est mourir un peu». Это было первое ее любовное письмо. Идя в Фридевальд, она взяла его с собой. Это было единственное ее убежище от любопытствующих членов семьи Макса, от их бесконечных расспросов и тяжелой церемонии чаепития. В лесу она легла на мягкий ковер из сосновых игл и бесконечное число раз перечитывала маленькое любовное письмо. «Разлука — это смерть», — это правда.
Серьезными глазами глядела она на видневшийся сквозь деревья кусочек моря. Сегодня утром в прекрасном настроении Макс уехал на чудесном маленьком золотисто-белом пароходе, направляясь к югу, в Эккернфорд, где она также когда-то бывала. Каким странным казалось теперь, что было такое время, когда Макс для нее не существовал, что только несколько дней тому назад она была бы весела оттого, что сегодня четверг и весь пансион поедет в Хонау или Колунд, и вопросом дня было бы — приедет ли к ним Фернанда, споет ли она. Все вышло теперь из круга ее интересов. Ослепительное сияние, исходившее от ее любви к Максу, поглотило все остальное, бывшее прежде таким близким и дорогим. Скоро, через две недели и два дня, она повенчается с ним в маленькой часовне около замка, омываемой водами озера. Там Макс и она станут на колени, получат благословение, поклянутся любить и уважать друг друга… Двое людей… Когда они поднимутся на ноги, они будут одним существом, соединенным навеки. Сента спрятала лицо, закрыла его руками. Ей казалось, что счастье не может быть таким огромным.
Зачем Макс уехал? Ведь он все это мог бы сделать в будущем году, когда и она смогла бы поехать с ним. Но он уехал, потому что ему нужно было быть сегодня в два часа у кого-то на завтраке.
Уехал по морю, искрящемуся бриллиантами и сапфирами под ярко-голубым небом цвета бирюзы. Но вся эта красота не стоит улыбки его чудных голубых глаз. Четыре дня — четыре вечности. Странно, что для нее не имело значения, приедет ли на свадьбу кто-нибудь из ее родных. Если приедет — тем лучше. Она как будто совершенно оторвалась от своей семьи, от своего родного дома и всех прежних интересов. Она думала, что она уже совершенно не англичанка в душе и перестанет быть фактически таковой через две недели…
«Я хотела бы уснуть и проснуться только тогда, когда приедет Макс», — думала она. Но ведь она может написать ему! Сента побежала домой и начала писать.
«Всего только шесть часов тому назад вы уехали, а мне кажется, что прошла вечность. Вы говорили мне, что когда я буду вам писать, то должна рассказывать все, что происходит со мной. Все сводится к тому, что я не могу жить без вас, только потому, что вас нет со мной. Возле меня лежат ваши розы. Помните ли вы, как вы мне подарили чудную красную розу в тот день, когда мы были в Хольнице, и как мы оба ее целовали. Даже те, которые вы мне сегодня прислали, не кажутся мне такими красивыми. О, Макс, как бесполезны слова, как бессмысленны они! Одним прикосновением к вам я сказала бы, дорогой, больше, чем исписав целые горы бумаги. Передайте мою любовь всем моим любимым местечкам: 1) тому чудесному за ушком, ощущение которого бросает меня в дрожь; 2) дорогой белой полоске, виднеющейся над вашим высоким воротником, когда вы склоняете голову, чтобы закурить папиросу. Помните, что я — лепесток вашего сердца, теперь и навеки, и что моя любовь к вам — беспредельна».
Макс ответил:
«Милый, незабвенный лепесток моего сердца, любовь моя! Через два дня мы встретимся. Приезжайте мне навстречу в Фленцбург, и мы вместе вернемся домой. Дорогая, попросите Иоахима взять закрытый „Мерседес“. В этом году здесь страшно интересно. Очень много военных и политических деятелей. В моих мыслях вы — неотступно, в моем сердце — навсегда.
В четверг, в день возвращения Макса, был дождь. Сента страшно волновалась и вместе с тем трепетала от радости. Она не смела взглянуть на Макса. Сидя в авто, он прошептал:
— Посмотрите на меня.
Мгновенно промелькнуло лицо с выражением ожидания на нем, затем объятия и — он стал целовать ее, проявляя почти страсть дикаря. Среди поцелуев он бросал какие-то слова, которых Сента почти не слышала.
— …Никогда не брошу вас… Если бы мы встретились год тому назад…
Она освободила свои руки: