Услышала, что кто-то страшно кричит, как будто его режут тупым ножом. Спустя миг поняла, что это срывается с моих губ. Снова закрыла рот руками, пытаясь унять животный вой от обуявшего меня ужаса. Брызнула кровь — прокусила палец. Боль чуть отрезвила. Встала раза с пятого. Села в кресло. Взгляд в одну точку, столешницу, которую я не видела.
Самое страшное, что время на этом моменте не остановилось. Что никто не ощутил, не понял, что меня уже нет. Время продолжало идти вперед, намекая, на то что миру похуй, что я сломалась. Жалко, быстро, непоправимо. Трясущимися пальца снова включила запись.
Нет. Не стало хуже. Стало настолько кошмарнее, что слова нет, чтобы описать. Он говорил об этом так спокойно. Так, сука, спокойно. Планировал он… Тварь. Двенадцать лет… Двенадцать. Лет. Химия. Год восстанавливаться.
«Прикинь, залетит?»
А прикинь, сука, залетела. Я зло рассмеялась, с силой ударив кулаком по столу.
«Выносить не сможет, не то, что родить».
Расплакалась.
Как-то надрывно, жалко, с сильными всхлипами, сотрясающими грудную клетку и весь мой сломленный внутренний мир, лежащий в догорающих руинах.
Сжалась на сидении, обхватила руками трясущиеся плечи. Не знаю почему с моих помертвевших губ сорвалось: «мама». Никогда ее не вспоминала. Да и вообще плохо помнила. Не знаю.
Ключи звякнули в двери, когда я уже ополовинила бутылку дорогого шотландского виски и просмотрела запись столько раз, что знала, каждое слово. Поставила на паузу. Как раз в месте, где он должен был произнести «диазепам, кайф снять».
Антон недолго провозился. Вошел на кухню и радостная улыбка при моем злорадном оскале померкла. Он нахмурился, прислонился плечом к стене, оценивающе глядя мне в лицо. Взгляд быстро, почти не задержавшись, скользнул по бутылке на подлокотнике моего кресла, по горлышку которой постукивали мои наращенные ногти. Хотела завтра на коррекцию записаться, надо бы не забыть. Я хмуро осмотрела отросшие дуги собственных ногтей над черным гель лаком.
— Есть повод выпить? — ровным голосом спросил он, все так же подпирая плечом стену и заложив руки в карманы черных, стильных брюк.
— О, весьма весомый. — Кивнула я, зло фыркнув и исподлобья глядя на эту спокойную, излишне спокойную тварь. Протянула ногу под столом, пнула кресло напротив к нему. — Сядь, побазарим за жизнь.
Тварь не шелохнулась, чуть прищурившись и глядя мне в лицо.
— Сядь, сказала. — В моем голосе прорвались рычащие нотки. Я пригубила бутылку, стремясь загасить животный порыв вцепиться ногтями в это красивое лицо суки так долго и успешно водящей меня за нос.
А он понял. Рябь по лицу. Мертвенная бледность. И убито прикрытые глаза. И все. Мой мир рухнул, а он просто чуть побледнел. Мой тихий свистящий выдох сквозь стиснутые зубы.
— Кто рассказал? — голос ровный, почти не напряженный. Даже холодный.
— Ты сам. — Хохотнула я, щелкая кнопкой и включая воспроизведение.
Он глаз не открыл, чуть склонил голову. Темный росчерк ресниц дрожит. Губы плотно сжаты. Дослушал до конца. Хлопнула крышкой его ноутбука. Откинулась в кресле и вновь пригубила.
— Двенадцать лет. Год в реанимации. Две клинические смерти. Влюбился и решил соскочить. Серьезно, да? — саркастично спросила я, взбалтывая виски в бутылке и зачарованно глядя за плеском жидкости. — Нет, ну самому-то как? Не смешно?
— И я бы соскочил. — Он распахнул глаза, глядя на меня темным, незнакомым взглядом. — Если я дал слово, я это делаю. Мне просто нужно было время, чтобы деньги крутились, пока я на реабилитации овощ бы изображал.
— Словам наркома верить нельзя. — Насмешливо процитировала я его. — Так ты мне сказал, когда тыкал в Вадика отверткой? — Тряхнула головой, сбив нарастающую, путающую мысли ненависть. — Как часто? Как часто ты вкидываешь?
Лучше бы он не отвечал. Или хотя бы соврал.
— Ежедневно. — Сел за стол, и отобрал у помертвевшей меня бутылку. — Каждый день в девять утра. С психической тягой я давно справился. С физической нет. Я употребляю просто потому, что мой мозг уже без этого не работает. Не функционирует. Хотя меня это особо и не беспокоило никогда. До недавнего времени. — На мгновение прикрыл глаза, загоняя в себя то, что не полагалось видеть моим глазам. — Строго отмеренная доза и я абсолютно все запоминаю, быстро соображаю, мало сплю и много работаю. Только для этого. И ни для чего другого.
Ежедневно. Ежедневно, блядь. Ежедневно… и говорит без чувства вины, без жалости, без отчаяния. Просто раскрывает малоприятный факт своей биографии. Схватилась пальцами за края столешницы, снова не давая ненависти вцепиться в это совершенно непроницаемое лицо.
— И как же ты собирался бросить, тварь? Когда? Год? Десять лет? Планировал сказать? — мой голос глух от клубящейся в нем ненависти и презрения.
— Нет. Я знаю, что ты не примешь. И я бы никогда не сказал. Соскочил и забыл как страшный сон.
— Дебил наивный! — Злорадно расхохоталась я, вцепляясь в столешницу сильнее, потому что пальцы отчего-то задрожали. — В курсе, что бывших не бывает? В курсе, что ты снова бы подсел? В курсе, что ты безнадежный? И просто конченный?
И тут он по особому на меня посмотрел. Так, должно быть, смотрел на тех, кому после такого взгляда полагалось заткнуться, сжаться и иступлено просить прощения. Я лишь нахально усмехнулась. Глянь, еще и зыркает на меня упреждающе, тварь. Хотела было потянуться за бутылкой, но брезгливо отдернула руки, осознав, что он пил из нее. Заметил. Скривил рот. И сам пригубил, посмотрев на меня холодно, упреждающе. Под кайфом что ли? Не осознает, что должен в ноги кидаться и прощения просить?
Не осознает. Потому что характер такой. А мне нужно было, просто жизненно необходимо подрубить ему колени, потому что он сломал мои крылья. Я остро нуждалась в его боли. Очень остро. Ненавидела. И нуждалась. В его боли. Только в боли. Внутри что-то ревело и требавало его крови, острыми когтями разрушая остовы моего догорающего мира. Ревело и требовало. Его крови. Его боли.
Я прикрыла глаза, прося остановиться. Его, себя, их. Бесполезно. Кровь кипела в жилах. Встала, насмешливо посмотрев, обошла. Перехватил за руку, попытался дернуть на себя. Пощечина с силой и страстью. С ногтями, оставившими багровые следы на скуле. Усмехнулся, но пальцев не разжал.
— Бросишь меня, когда я решил сняться с дистанции? Серьезно? Когда я готов положить мир к твоим ногам, просто поддержи меня несколько месяцев? — поднялся с кресла, наступая на меня.
Выдернула руку, отступила на пару шагов в коридор, зло улыбаясь. Он, чуть прищурившись и сжав губы, пошел за мной. Один его шаг вперёд — полтора моих назад.
— Брошу. Мне мир твой ни к чему, когда ты сломал мой. — Глядя в напряженные глаза тихо зло рассмеялась, — Антон, я от тебя беременна. — И залетела я в Эмиратах.
Антон резко побледнел, ухватился рукой за косяк, потому что его ноги подкосились и посмотрел на меня страшным взглядом. Просто страшным. Там была гремучая смесь страха, вины, отчаяния, робкой надежды, просьбы…
— Нет, сука. Даже не думай. Это стопроцентный аборт. — По животному ощерилась я, когда он сделал ко мне еще один неверный шаг, почти справившись с собой. — Ты ебучий наркоман. И сидел на химии, когда я залетела…
— Лен, пожалуйста… — он просительно протянул руку, делая еще шаг. — Сейчас медицина…
— Да я даже выносить не смогу, урод, в этом ты был прав! — злые слезы скатились из глаз. — У Вадика баба была, дура абсолютная, пыталась его из наркоманского дерьма вытянуть, все лепетала, что стоит ей забеременеть, и он моментально бросит! А он сидел на химии тогда!.. А у нее было семь выкидышей. На восьмом померла от кровотечения… Вот судьба небогата на оригинальные повороты, да? Сама залетела от наркомана!
— Лен, пожалуйста… — он старался взять себя в руки, все так же медленно шагая к отступающей спиной назад мне.
— Подойди ко мне хоть раз… Хоть раз появись на моем горизонте… — не сдержалась, всхлипнула. — Хоть раз… и я тебя сдам, долбоеба… Понял меня? Я сдам тебя ментам. Только попробуй хоть раз…
— Лен, нам нужно поговорить, — бескровными губами шептал он. — Пожалуйста…
— Я тебя предупредила. — Взяла себя в руки.
Вышла из квартиры под оглушающий звон битого стекла и животное рычание. Вылетела из его дома, ринулась к своей потрепанной жизнью десятке.