Кира Шарм - Игрушка для хищника

— Очнулся, — голос становится бурчащим. Ну, как обычно, когда я дров наворочу. — Давай, посмотрю, что там у нас сегодня.

— Я пойду, — лепечет Света и вскакивает. Краснеет?

— Не понимаю, — Аля срывает повязку с плеча. — Ничего уже не понимаю.

— Аля, в человеческом теле мало непонятного. Атлас по анатомии, 9-й класс. Все очень понятно.

— Я о тебе, Арт. И о ней. Что у вас происходит?

— Не надо тебе понимать, Аля. Поверь мне.

— Так… Нарыв еще есть. Но заражения нет, — можешь считать, что в рубашке родился. Свечку поставь, что ли. Думала, мы тебя потеряем.

— Там, Аль, кому свечи ставят — моих давно уже не примут.

— Она от тебя трое суток не отходила. Не спала даже и не ела почти, — заталкивать приходилось. Сама на ногах еле держится, а от тебя не выгонишь. Мне казалось, ты…

— Хватит, Аль. Давай не будем.

— В общем, рану я обработала. Все. Ампулы на столе — два раза в день будешь колоть. Через неделю, думаю, нарывать перестанет окончательно и начнет затягиваться. Никакой физической активности, если руку сохранить хочешь. Никакой, Арт. Постельный режим. И под ним я подразумеваю — в одиночестве.

И уходит, резко крутанувшись на каблуках. Даже спасибо моего не слушает, рукой только машет.

— Артур? — в дверь тут же просовывается мордашка девчонки. И опять улыбается, будто и не было последних слов нашего разговора. — Я тебе бульон принесла. Крепкий. Аля сказала — тебе надо.

Пиздец. Вот кто бы мне еще бульончика принес!

— Иди, Света.

— Я посижу. Пожалуйста. Просто посижу с тобой. Не верится, что ты ожил. Насмотреться хочу. Теперь же все хорошо будет, да?

Ушла бы она. Просто бы ушла. Но — нет. Усаживается рядом и чуть ли не в рот мне заглядывает. И светится, как будто хрен знает какое чудо света увидела.

Ох, не смотри на меня, девочка. Не смотри.

Если и правда память потеряла — то где твои инстинкты?

Человек зверя чувствовать же должен, от опасности отшатываться. Рефлекторно.

А ты, дурочка, сама к тигру в клетку лезешь.

Хочешь проверить, станет ли он кошкой?

Не станет, девочка, никогда не станет.

И прикормить его не получится, — сама добычей и едой станешь.

Но я смотрю в глаза ее доверчивые, открытые такие, — и снова внутри все перекручивается, в фарш перемалывает.

Хрен знает, — врет — не врет, играет — не играет, — а самому погано от того, что сделал. И глаза она мне мозолит, — каждым своим жестом, каждым взглядом этим доверчивым.

* * *

Трое суток.

Гребанных трое суток я валяюсь, и в себя прийти не могу.

Отпаиваюсь бульоном, — и снова проваливаюсь в темноту.

И в темноте — нет тишины, нет отдыха, — взрывы и крики, — разные, девчонки той, которую не уберег, и ее, — мольбы, звучащие гораздо громче. И темноте не отбиться от них, не вырваться, — в воронку закручивают, не выпускают.

Иногда мне чудится, будто по лицу порхают нежные пальчики.

Иногда — будто запах этот сладкий чувствую, — и он заставляет меня вынырнуть, — но только для того, чтобы снова провалиться обратно. Иногда кажется, что под руками чьи-то волосы — мягкие. Но темнота побеждает, и я уже теряю ощущение времени и реальности.

* * *

— Не уходи, — хмыкаю в ответ, натягивая майку и глядя на нее в отражение шкафа.

Выгляжу жутко, — зарос, глаза впали, — блядь, точно, зверь. Я бы на ее месте шарахался. Но не шарахается, льнет, ходит за мной по пятам с самого утра по дому, как только поднялся, — и в ванную, наверное, так бы за мной и пошла, если бы не гаркнул и не выгнал.

— В чем ты ходишь? — на ней болтается моя футболка, вот как нелепое растянутое платье, ниже колен.

— Мне Аля шорты привезла, и какие-то вещи. Но они мне не подходят, большие слишком. И… Мне нравится твой запах на футболке. Ты же не против? У меня… Нет своей одежды…

В какую игру ты, девочка, со мной играешь? Думаешь, лаской панцирь у зверя пробить? Так у меня под панцирем ничего нет, — я сам один сплошной панцирь. И в ласку я давно не верю, — нет ее. И не бывает. Все — показное. Тем более — с тобой. Натура рано или поздно проявится, — даже если ты сейчас ее и не помнишь.

— Скажешь Змею, что тебе купить, — он съездит.

И соски эти, через футболку торчащие, — напоминают о том, какая у нее все-таки сладкая грудь. Прям ладонью чувствую, — и сжимаю руку в кулак.

Не надо забывать, кто она и почему здесь. Не надо, Тигр.

Бежит за мной, до самого выхода, за шагами моими не успевает, а все равно — бежит. Дурочка. Не расчувствуюсь я.

— Ты еще слишком слаб, Артур. Не уходи.

Не оборачиваюсь, захлопываю дверь перед ее носом и сажусь в машину.

Много времени потерял, а дел — немерянно.

Вопросов море, а я про девчонку только и думаю.

— Змей? — набираю часа где-то через два. — Сказала тебе, что нужно?

— Тигр, я что — за бабьими шмотками теперь мотаться буду? Отвезу, пусть сама себе выберет, что нужно.

— Езжай давай. И ей скажи, что едешь. Пусть видит.

Поедет. Если я сказал, — то поедет. Материться, конечно, будет.

Весь день о ней думаю, но Змею не звоню.

Сбежит ведь. Или — уже сбежала? Собак я запер, пусть почти открыт.

Думает, усыпила мою бдительность. И летит сейчас, наверно, сломя голову. К папочке своему. Пока мы тут решаем с Мороком, как его от перевозок чужих отбить, — аккуратно, но очень больно.

Может, и хочу, чтобы сбежала.

Руки об то дерьмо, что было, когда привез ее, больше марать не хочу и держать у себя не хочу. Пусть бы убралась на хрен на все четыре стороны. И чтоб глаза мои ее не видели.

Не в том вопрос, что развела меня и я повелся.

Не мое это просто, — баб наказывать. Пусть другой кто-то накажет, если в следующий раз попадется. Не я.

Ну, — так и думал, — усмехаюсь, уже на въезде рассматривая темные окна. Естественно, сбежала. Дал шанс — и воспользовалась.

И только как-то холодом в груди кольнуло, — на секунду. С чего? Хрен знает. Слишком как-то мрачным показался мне огромный пустой дом. Как логово. Хотя, — логово и есть, и я в нем, — одиночка и хищник. Так и должно быть.

— Артур!

— С ума сошла? Чего в темноте сидишь? — не успеваю выйти из машины, как прыгает мне на шею.

— Жду тебя, — сползает улыбка с лица, когда рывком от себя отрываю. — На окне сидела, высматривала, когда приедешь.

— Зачем? — на ней новые шорты и все-таки моя футболка. Значит, Змей таки оставил ее одну. Чего осталась?

— Волнуюсь. Хотела увидеть, что с тобой все в порядке, — глаза отводит, а в них — слезы. Блядь, — что уже?

— Тебя кто-то здесь обидел?

Опять глаза отводит.

— Света? — уже встряхиваю. — Был кто-то?

Ну, Змей бы никого, кроме Альки не пропустил, но, может, пока он отлучался… Или таки сбежать решила, а он — вернул? Я ж ему не сказал, что шанс ей дал смыться.

— Нет. Не было никого. Я гуляш тебе приготовила. Аля сказала, ты любишь.

— Зачем? Я в городе ем и редко дома. Света, — и снова хочется встряхнуть. — В какие игры ты играть пытаешься?

Разворачиваю к себе за плечи и впиваюсь в глаза взглядом, не даю отвернуться.

— Ни в какие, — и губа слегка дрожит. — Зачем?

— Спать иди. Поздно уже. Хотя… Подожди, — разворачиваюсь уже почти у двери. Может, все эта хрень с психикой — реально правда. — Ты как? До сих пор людей боишься? Выйти там куда-то?

— Уже нет, — улыбается. Просто. Я тебя ждала.

* * *

И снова во сне кричит. Вхожу и смотрю, как мечется беспокойно.

Как идиот до рассвета на руках ношу и по волосам глажу, пока не успокаивается.

* * *

— Света, тебе незачем здесь быть, — хрен знает, когда успела, но, пока я выхожу из душа, она уже порхает над плитой, готовя завтрак. На двоих.

Может, не поняла, что дорогу ей вчера открыл, — так хрен с ним, прямым текстом скажу.

— Хочешь, в клинику поедь к Але, она к психологу тебя отведет. Хочешь… На пляж, куда там еще… На вот, — выкладываю пачку купюр на стол. — Змею скажу, он пропустит и отвезет. Куда скажешь.

Черт! Чего ж она дергается, как от пощечины? Свободу ей же даю! Сам не думал, что на такую щедрость способен!