Кэтрин Стоун - Иллюзии

А теперь он, конечно, должен предстать перед ней.

Ее портрет висел над камином. Последняя маркиза Риво была изображена в возрасте двадцати лет в наряде Афродиты, и по ее распущенным волосам были, как звезды, разбросаны белые цветы. С ласковой улыбкой она смотрела сверху вниз на сына. Родившаяся в Париже, маркиза так до конца и не избавилась от своего французского акцента. В его воспоминаниях она обладала особой галльской грацией и всегда была окружена каким-то сладким, влекущим ароматом.

Он унаследовал ее хрупкость и красоту. У него были такие же неотразимые карие глаза под необыкновенно ровными бровями, мужской вариант тех же чистых линий щек и подбородка. И такая же улыбка, словно созданная для того, чтобы разбивать сердца. Только сломанный нос – переносица его была слегка изогнута – не позволял назвать Найджела Арундэма красавцем. Красота дьявола, как говорила маркиза.

Зная об этом определении, Найджел стойко встретил мрачный сардонический взгляд матери, столь похожий на его собственный. Что бы подумала прекрасная маркиза Риво, если бы узнала, каким стал ее сын?

– Вы меня простите, матушка? – сухо спросил он по-французски. – Я намерен поваляться в хлеву с прелестными маленькими свинками.

Не в силах выносить пустоты своей просторной спальни и не испытывая желания отойти ко сну, Найджел расхаживал взад-вперед по кабинету, пока свет утренней зари не стал пробиваться сквозь щели в ставнях.

Было уже позднее утро, когда лакей доложил о посетителе. Джентльмен вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он был одет в коричневую визитку и кремовые панталоны, и весь его облик говорил о тщательно поддерживаемой элегантности. Его лицо под копной белокурых волос было почти ангельски невинным.

– Боже милосердный! – с наигранным сарказмом произнес Найджел. – Какая волшебная и насыщенная событиями ночь! Я ожидаю завтрака, а вместо этого ко мне является мой озабоченный друг Ланселот Спенсер. Он парит в воздухе, как серафим с триптиха, раскинув в священном негодовании все шесть крыльев, сияя неземной красотой и излучая божественную мудрость. А что, если я предпочитаю, подобно Орфею, сидеть здесь и в одиночестве играть на лире?

– Лорд Риво, – сказал Ланселот Спенсер, беря щепотку нюхательного табака, – вы совершеннейший негодяй.

– Вполне возможно, – ответил Найджел. – Моя мать не отличалась добродетелью, и ее было так же легко соблазнить, как и меня. – Он оглянулся на портрет матери и подмигнул. – Надеюсь, ты уже слышал, что произошло у Джорджа? Позволь предложить тебе выпить.

– Ты видел это? – Лэнс протянул ему газету.

Найджел подошел к стоящему у стены столику и налил бренди.

– Последний бульварный листок? С обычными сплетнями о том, что подлый маркиз Риво, окутанный винными парами, падает в преисподнюю. Я взял себе за правило никогда не читать их. Неужели ты не нашел ничего более достойного, чем можно занять свое свободное время? – Он протянул гостю стакан. – В нынешнее время, сэр, когда у нас больше нет работы в Европе, вам следует поискать себе новые увлечения. Наполеон снова в Париже, Веллингтон собирает армию, дипломатия терпит крах, а призрак войны вновь поднимает свою мерзкую голову. Как бы то ни было, у нас с тобой нет занятия, пока кто-нибудь не решится действовать. Самое время предаться беззаботному веселью.

Взяв бренди, Лэнс подошел к камину. У его ног блестели осколки стекла. Он принялся отбрасывать их в сторону носком ботинка.

– Как ты? Знаешь, мне представляется не совсем честным, когда человек с такими математическими способностями, как у тебя, играет по-крупному. Разве ты как-то не признался мне, что дал клятву никогда не поступать так, как поступил этой ночью с Доннингтоном?

Найджел почувствовал, как его настороженность уступает место веселью. Так часто бывало. Он отчетливо помнил, как в восемнадцатилетнем возрасте однажды утром вернулся в замок Риво. Мертвецки пьяный, он вывалился из кареты с целым сундуком денег, не имея ни малейшего понятия об их происхождении. После разговора с маркизой его мальчишеская гордость от умения обращаться с цифрами сменилась стыдом, который он ощущал и по сей день. Откуда Лэнс мог знать, что, для того чтобы нарушить данное матери обещание, Найджелу пришлось, подобно Иакову, бороться с дьяволом.

– А вчера я нарушил клятву. – Найджел налил себе бренди, и в его тоне вновь проступил сарказм. Если Лэнсу не нравится его поведение, то он может убираться к чертовой матери. – А до того я разбил один из своих лучших бокалов. Ты пришел спасти меня из объятий сатаны?

Он поднял руку с бокалом бренди, салютуя гостю, хотя его жест был больше похож на оскорбление. Золотое кольцо с гербом Риво на его пальце блеснуло.

– Значит, это правда? – Лэнс смял бульварный листок с грубой картинкой, на которой были изображены два совокупляющихся тела, и бросил его на каминную решетку. Лицо его побледнело и подернулось печалью, как у плачущего ангела Боттичелли. – Ради всего святого, Риво! Не делай этого! Я жил там. Я видел вас вместе. Когда вы смотрели друг на друга, казалось, дом вот-вот вспыхнет.

– Наш маленький домик на улице Арбр? – Гнев и горечь вновь охватили маркиза. Найджел услышал, как его собственный голос дрожит от ярости. – Наше тайное убежище! И зачем только тебе понадобилось спасать меня?

– Дело в том, что, как бы тебе ни хотелось умереть, такие талантливые люди встречаются редко. Тебе не удастся стать достаточно мерзким, чтобы люди перестали боготворить тебя. Какого дьявола ты растрачиваешь себя на легкомысленные развлечения?

– Боже милосердный! – громко рассмеялся Найджел. – Могу я немного повеселиться? Замечательная обещает быть пирушка. Предстоят жуткие хлопоты, и это влетит мне в кругленькую сумму. Вечеринка будет шумной, буйной, но чрезвычайно занятной. Почему бы и тебе не приехать в Фарнхерст и не сложить свою драгоценную добродетель к ногам хорошенькой шлюшки?

Гладкое лицо Лэнса покрылось легким румянцем, голубые глаза прищурились.

– Ради всего святого, – с жаром произнес он, – в один из этих дней кто-то попытается убить тебя. И возможно, это будет один из твоих многострадальных друзей! Неужели ты думаешь, что после Москвы и всего того, что случилось в Париже, я буду аплодировать твоему намерению соблазнить чужую любовницу?

Найджел на мгновение задумался. Он подошел к окну и широко распахнул ставни. Солнечные лучи ворвались в комнату, и он зажмурился от яркого света.

– Разве что она достаточно красива, – ответил он.

Поджав под себя ноги и закутавшись в удобные широкие одежды, Фрэнсис сидела в своей маленькой мраморной беседке, построенной в виде развалин миниатюрного греческого храма. Прошло уже три дня с тех пор, как она в страхе проснулась ночью. Поверх синей ангья-керти – узкий верх, короткие рукава и шелковый жилет – она надела полупрозрачный пешваз. Распахнутый спереди, он открывал длинные, украшенные вышивкой концы ее шелкового пояса и узкую полоску обнаженной кожи над свободными шароварами. Знакомые прикосновения прозрачной ткани дарили ей странное чувство комфорта.

Фрэнсис молча наблюдала за маленькой птичкой, прыгавшей по мраморным руинам. Она клевала травинки и семена, разбросанные по полу беседки. Английским птицам не хватало ярких красок их сородичей с Востока. В них чувствовалась подлинная простота – как у прислуги в доме, у тех розовощеких деревенских девушек, которые стелили постели и скребли полы. Служанки не падали ниц, когда она проходила мимо. Вместо этого при ее появлении девушки толкали друг друга локтями и прыскали со смеху, прикрывая рты красными, загрубевшими от работы ладонями.

Птичка прыгала уже совсем близко, затем остановилась и храбро взглянула на девушку. Фрэнсис задышала глубоко и медленно, вспомнив то, чему ее учили. Такое дыхание помогало расслабиться. Птица успокоилась и принялась клевать зернышки прямо у ее колена. Фрэнсис сосредоточила внимание на замедленном дыхании, ощущая, как ее мускулы полностью расслабляются, позволяя ей сидеть абсолютно неподвижно. Крылья птицы затрепетали, и она вспорхнула на чадру, покрывавшую лицо и волосы девушки. Острые маленькие коготки вонзились в голову Фрэнсис, рассеивая внимание. Девушка рассмеялась, и птица в испуге улетела.

Будь благословенны эти холодные лесистые просторы и приветливые небеса! Но не может же великодушие Доннингтона длиться вечно? И как скоро наступит неотвратимое будущее? «Я примирюсь с ним. Более того, я с радостью приму неизбежное».