Такая же улыбкой уже… не сумеет. Монументальная красота. Губы улыбаются, но в глазах четкий расчет.
— Добрый день, — поприветствовал Олег, понимая, что вообще-то вечер, но к чему такие детали. — Я — Олег Грабар из "Монтроза", у меня назначена встреча с Владиславом Алексеевичем.
Секретарь, кажется, она тогда представилась Аллой, улыбнулась и кивнула:
— Добрый день. Одну минуту.
Подняла трубку приплюснутого белого аппарата, нажала всего одну кнопку.
— Владислав Алексеевич, к вам Олег Грабар.
Почему-то по коже вдруг пробежал мороз. И вроде бы здесь было не холодно, но в один миг все изменилось. Сердце предательски дрогнуло.
— Вас ждут, — сказала Алла.
Олег стиснул зубы и тут же заставил себя улыбнуться девушке. Шагнул вперед, чтобы ощутить под рукой гладкую массивную ручку и медленно-медленно ее надавить вниз.
Назад пути нет.
Дверь открылась бесшумно. Все лишние эмоции отхлынули назад. Собраться в нужный момент — ценное качество. За это Олега и уважали бывшие руководители и партнеры.
Кабинет… что ж, ничего особо страшного. С хорошим ремонтом, просторный и светлый. Все, знаете ли, как положено, без излишней вычурности. Жалюзи на окнах, большой прямоугольный стол, золотисто-коричневый, с легким медовым оттенком. Сразу видно, что натуральное дерево. Бумаги, компьютер, два черных плоских телефона, видимо, для внутренней и внешней связи. И сам директор "Корсара", глядящий на вошедшего спокойно, уверенно, но достаточно доброжелательно.
— Здравствуйте, Владислав Алексеевич.
— Здравствуйте, прошу — присаживайтесь.
Взгляд зацепился за стоявшую на подоконнике модель парусника. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: клипер, легендарная "Катти Сарк". За время работы в судоремонтных фирмах Олег успел много чего насмотреться. Поэтому и тут определил сразу, что перед ним стоит. Дорогая модель, кстати, такую собирали долго и со вкусом. А потом поставили бешеную цену. И тут либо Сокольскому кто-то сделал дорогой подарок, либо он приобрел сам, будучи неравнодушным к подобным вещам. Потому что такие модели — это…
Олег одернул себя. От Сокольского ничего не ускользнуло. Проницательный ты мой. Ладно, дела, так дела.
В уголках губ собеседника появилась улыбка. Серые глаза посмеивались. И смотрели так… внимательно, пристально. Словно вдруг Сокольский узнал нечто интересное про Олега Грабара и теперь желал получить этому подтверждение.
— К сожалению, дела не позволили решить все неделю назад. Поэтому, надеюсь, сегодня мы этот вопрос закроем.
"А я-то как надеюсь", — мрачно подумал Олег.
— Да, конечно, — сказал он, не изменившись в лице и доставая документы из портфеля.
Листы контракта легли на стол перед Сокольским. Тот вскользь глянул на них. В глазах промелькнули серебристые искорки.
— Значит, приступим, — сказал он низким, пробирающим до костей голосом.
— Да, конечно.
Стрелки часов неумолимо отсчитывали минуты. Красавица Алла вызывалась в кабинет, чтобы получить указание принести кофе. Кофе оказался горячим и крепким. Но спор с Сокольским еще горячее. Олег приходилось следить за каждым словом, чтобы не выпустить лишнего и по собственной же неосторожности не загнать себя в угол. С каждым поворотом напряжение росло. Что проигрыш уже есть, но просто Сокольский не позволяет себе тыкать в него носом собеседника, давало мнимое чувство безопасности.
В какой-то момент, указывая на строчки пункта, он придвинулся ближе. От запаха дорогого парфюма и кожи вдруг стало вдруг жарко. Серебристо-серые глаза пронизывали насквозь, будто видя все тайные мысли.
"Тебе не обыграть меня, мальчик. Вообще. Никак. Но мне нравится, как ты играешь. Поэтому я посмотрю еще. Пр-р-р-родолжай".
Это было так явно, что не требовалось даже произносить вслух.
Секретаря давно отпустили. Когда Сокольский закрывал дверь, то Олег услышал краем уха:
— Больше сегодня никого не жду.
И глухой щелчок. Кажется, с замком какие-то неполадки. Такой звук обычно, когда замок вдруг решает, что закрываться надо не тогда, когда требуется, а тогда, когда хочется.
Сокольский вернулся, занял свое место. На мгновение стало не по себе. Так не смотрят на досадливую помеху, которую надо устранить. Но вряд ли он считает Олега серьезным противником. Достаточно внимательно относится к твоим словам, но… все равно не видит достойного врага. Или видит?
— А если начистоту? — неожиданно спросил Сокольский.
Серебро в глазах вытеснило всю серость весеннего неба. Почему-то вдруг показалось, что лучи солнца попадают на кожу и ласкают жаром. Глупость какая, солнце скоро совсем зайдет. Да и отсюда его совсем не видно.
— Олег, но вы же все прекрасно понимаете, что Табан…
Идиот. Конечно, понимает. Даже, больше, чем понимает. Только вот как это сказать прямо?
— …подписывая этот контракт, Виктор Евгеньевич, рассчитывал, что не будет сбоев в работе и сдача объекта пойдет по графику. Согласитесь, ничего криминального в этом нет.
А вот отсутствие предусмотрительности или банальное фиг-с-ним очень даже. Господи, что говорить ему дальше? Тут же простыми словами с толку не собьешь.
— Знаете, в прошлом контракте "Монтроза" допущены аналогичные ошибки. Но там везло. И была одна деталь, которая позволяла закрыть глаза, сейчас покажу.
Сокольский встал и направился к стеллажу с папками, находящемуся за спиной Олега.
Тот незаметно сделал глубокий вдох. И вдруг понял, что опасается смотреть в глаза собеседнику. И это уже совсем плохо. Мысленно дав себе оплеуху, поднял взгляд.
Сокольский стоял рядом, держа в руках синюю папку.
— Что-то не так? — поинтересовался заботливо, даже невинно.
Губы пересохли. Накатило удушливой волной воспоминание про сон, в котором он узнал этот голос.
— Да нет…
Сокольский склонился и положил папку на стол, рядом с рукой Олега.
Хвоя. От него пахнет хвоей. А еще… Мысли плавились и путались, дышать вдруг стало сложнее. Запах хвои и кожи сводили с ума, не давая выбраться из резко окутавшей сети.
Взгляд жег, заставляя позабыть об окружающем. Олег невольно провел языком по губам, даже не представляя, как это выглядит со стороны.
Жесткие пальцы Сокольского легли на его щеку. Дыхание перехватило. Губы властно накрыли его собственные, не давая даже шевельнуться. Время замерло. Там, где Корсар касался его кожи, вспыхивало пламя. Вот оно, солнце. Совсем не то, что светит на небе, но делает так же неистово горячо.
И тело кажется каким-то чужим и безвольным, словно через этот странный поцелуй выпивается вся решимость и попытка сказать "нет".
Впрочем, Олег не пытался. И теперь уже понимал, что просто так его отсюда не выпустят. И… не надо.
Сокольский продолжал целовать, а потом пальцы второй руки начали расстегивать пиджак. Медленно, осторожно, но уверенно.
Олег отвечал, понимая, что сам упустил момент, когда сам поднялся. И теперь не сидит в кресле, а прижат Сокольским к столу. И это… правильно. Сам поднял руку, касаясь плеча и шеи, замер у скулы, отвечая на поцелуй все с большим усердием.
Пиджак спустя миг оказался на кресле. За ним — рубашка. Ладони Сокольского медленно и тяжело огладили его спину и плечи, а поцелуй становился все горячее.
"Не блажь, — мелькнула безумная мысль. — Не сумасшествие. Он потянулся ко мне первым".
Пальцы вплелись в темные волосы Сокольского. Дыхание обжигало. Пытаться уйти от этих ласкающих и гладящих рук — безумие, ведь так остро чувствуется каждое касание, а сердце готово выпрыгнуть из груди. И вся страсть спора о срыве сроков сдачи теперь перекинулась на поцелуй… и не только.
— А срокам мы еще вернемся, ненаглядный мой, — обжег шепотом на ухо Сокольский.
Захотелось возразить, что чего к ним возвращаться и…
От спины ладони переместились к бедрам и заду, выглаживая их, умело сминая и замирая через определенный промежуток времени, чтобы вновь продолжить. И внутри от этого защекотало странное чувство: помесь стыда и жгучего желания.
— Какой хороший мальчик, — шепнул Сокольский, вызывая волну сладкой дрожи по всему телу.
Ремень Олега оказался расстегнут, а брюки приспустили ниже. Дыхание стало чаще, окружающее безынтересным и далеким. Язык словно онемел, не давая ничего ответить.